Естественно, были в Сибири и такие купцы, что до самого Лейпцига добирались с мягким товаром. Но все-таки большинство торговцев дальше Ирбита и не ездили. Время – деньги. Пока до этих заграниц доберешься, трижды степнякам стеклянные бусы на шкурки поменять успеешь. А один из родственников уважаемого господина Куперштоха, достославного каинского купца, считал иначе. Вот к этому весьма расчетливому господину я Мефодия и отправил. Куперштох обещал мне врачей и инженеров в России искать и в Сибирь зазывать и слово свое не держал. Я ему за просто так, что ли, идею с консервами подарил? Значит, теперь он мне вроде как должен. Пусть с родней как хочет договаривается, но чтобы всю пушнину у Гилевых по высшей цене Ирбита забрали.
Еще младший Гилев передал просьбу старшего каким-нибудь образом исходатайствовать разрешение для них на использование на их суконной мануфактуре паровых машин. Рек в Бийске, которые можно было бы запрудить и водобойное колесо устроить, нету, а лошадьми крутить станки дорого и хлопотно. А как здорово бы было, если бы мертвая железяка им всю фабрику энергией снабжала! Я пообещал попробовать что-нибудь сделать, но сразу наказал, чтобы уже начинали договариваться о концессии на разработку угольной шахты. Возле Кузнецка много хороших месторождений есть. Машина топливо сотнями пудов поедает, а с дровами в АГО жуткий дефицит.
Не так уж трудно написать министру уделов Адлербергу. Он уже наверняка в курсе, что у нас с Асташевыми общий банковский бизнес, а сам министр долю в приисках Ивана Дмитриевича имеет. Все в этом маленьком, едрешкин корень, мире связано! Теперь вот, получается, и я в какой-то мере Адлербергу компаньон.
Конечно, и приличествующие случаю доводы у меня имеются. В конце концов почему бы не отменить глупый стародавний запрет на «огневое» производство, при условии что топки паровых машин и металлоплавильных печей не дровами, а углем станут топить? Государь уже разрешил разработку месторождений в своей вотчине, так нужно же теперь создать потребность в устройстве копей. В общем, сразу надиктовал Мише послание, и обрадованный Мефодий отправился в Каинск – передавать привет от меня Куперштоху.
Думал, наступит осень, дороги развезет и я смогу хоть немножко перевести дух. Не тут-то было. В сентябре я уже с нежностью вспоминал летнее затишье. Тогда у меня хотя бы находилось время на посещение мадемуазель Карины Бутковской.
И аукцион на сентябрь я тоже зря назначил. В Томске вдруг чуть ли не вдвое увеличилось число жителей. Стряпчие выли и падали в обморок прямо за своими столами – так много им пришлось оформлять свидетельств о регистрации всевозможных товариществ на вере или торговых домов. Купцов первой гильдии в крае было не так много, а к участию в торгах на право разработки недр допускались только промышленники или промышленные организации с капиталом свыше ста тысяч рублей на ассигнации. Народ кинулся объединяться, а приказчики Гинтара в банке – открывать новые счета.
Государственный банк в виде немаленького каравана под охраной пятидесяти конных жандармов въехал в город в первой декаде сентября. Кавалеристы проводили несколько тяжелых экипажей с деньгами до нового, только-только достроенного здания и убыли в распоряжение Кретковского. А через несколько дней, после Воздвиженских праздников, устроили торжественное открытие Томского отделения. Промышленный банк тихо, без помпы, переехал в новый особняк еще через неделю.
Где-то в промежутке в Ушайку втолкнули плоты с семьями моих мастеровых. Пересыльная тюрьма к тому времени уже стала карантинным поселением для датчан, и баб с ребятишками оказалось совершенно некуда пристроить. Кто же мог подумать, что и датчане, и томичи появятся в губернской столице в одно и то же время?!
Не знаю, куда девал бы транзитных пассажиров, да полковник Денисов – губернский воинский начальник, выручил. Батальон в теплое время года все равно в лагерях на берегу Томи обретался, так что казармы, хоть и ветхие, а с крышей, стояли пустые. Потом и Евграфка Кухтерин подоспел – за неполную неделю сумел организовать извозных мужичков в караван и начал вывозить людей в Троицкую и Тундальскую.
Ах да, я же не рассказал! С появлением Пятова в планах Чайковского произошли существенные изменения. Не скажу, какой кровью Пятову удалось переспорить упертого Илью Петровича, – не присутствовал. Меня поставили практически перед фактом – в Тундальской на все виды планирующегося производства не хватит воды, а потому часть цехов начали строить рядом с деревней Троицкой. Это примерно тридцать верст на север-северо-запад. Там и реки больше, и к углю ближе.
Второй причиной разделения послужила разность в подходе двух металлургов к проектированию будущего гиганта сибирской промышленности. Чайковский за долгие годы службы отлично освоил один способ, а Пятов настаивал на другом – более современном и намного более производительном. В итоге дело кончилось компромиссом. В Тундальской будут делать железо по старинке, но уже с конца осени. А в Троицкой – по-новому, но с будущего лета. По мне, так хоть сунь-вынь, хоть вынь-сунь – все одно. Лишь бы рельсы на участок от производства до угля, а в идеале и до Томска, были готовы к началу их укладки.
Колосова я с Кухтериным отправил. Назначил комендантом сразу двух новых поселков и инструкции по их обустройству, а также по организации быта рабочих выдал. Нечего было отставному поручику в Томске старым ретроградам глаза мозолить. Я чуть ли не все лето с Омском переписку вел в стиле «в ответ на ваше исходящее за номером…» как раз по поводу Колосова с компанией. Дошло даже до того, что как-то подозрительно оперативно вернувшийся из Петербурга Дюгамель прислал мне депешу, в которой уже с трудом сдерживал гнев: «Прошу прекратить ненужную полемику. Наставлять высшую власть, как нужно действовать, непозволительно и выходит за пределы приличия. Прискорбно напоминать об этом губернатору… Неисполнение предыдущих предписаний останется на вашей совести». Моя тренированная совесть коварно молчала, никаких мук не испытывая. Герочка глумился над системой, изобретая все новые и новые отговорки.
Вернулись Варежка с супругой. Ядринцов внял моим советам и в компании с Василиной решил продолжить путешествие по губернии. Теперь на юг, в Барнаул, на содовый завод Прангов, и в Бийск, к братьям Гилевым.
Нужно признать, мне попросту повезло, что Пестянов приехал до того, как генерал-губернатор изобрел новый способ давления на меня. Потому как именно Ириней Михайлович опознал в скромном мелочном купце, обосновавшемся в гостинице «Европейская», чиновника по особым поручениям Главного управления Западной Сибири, коллежского секретаря Лещева. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что скрывается этот господин от моего внимания совсем неспроста. Наверняка шпионить отправлен – народ баламутить и компромат на меня собирать.
Потом в один день вернулся Артемка и на другом берегу возле паромной переправы встал лагерем китайский купеческий караван. Впрочем, иностранцы меня мало волновали. Хватило и денщиковых рассказов.
Артем Яковлевич Корнилов возмужал. Всего-то за одно короткое лето из пугливого парнишки превратился в уверенного в себе молодого воина. Из Бийска мой порученец отправился на юг в сопровождении трех казаков, а вернулся с двумя. Один собственной жизнью заплатил за две горсти невзрачных зеленых камешков. В отрогах Уральских гор на лагерь моих разведчиков наскочили какие-то дикие киргизы, и, если бы не ужасающая для нынешних времен скорострельность винтовок мистера Спенсера, быть бы и остальным казачкам добычей.
Изумруды нашли быстро. Один крупный – сантиметра три длиной, шестнадцать поменьше – с сантиметр и три десятка маленьких – меньше ногтя мизинца. Всего-то за неделю наковыряли из крошащихся откосов. Потом нашли еще расщелину в скалах, а в ней целую друзу – каменный изумрудный цветок. Два дня возились, хотели целиком вырубить, чтобы меня удивить. Но все-таки сломали случайно. Зато, так же случайно, подобрали на берегу речушки серо-стальной тяжелый окатыш с два кулака размером. Тяжелый. Его тоже привезли – вдруг что-то нужное.
