В редкие часы просветления, когда действия наркотика прекращалось, а боль еще не начинала царя беспокоить, в присутствии большей части семьи, Александр признал свою временную неспособность к управлению державой и назначил великого князя Николая регентом Российской империи. Однако, учитывая младые лета старшего сына, наказал ему прислушиваться к советам министров и членов Государственного Совета. И уже на следующий день в мой кабинет принесли телеграфную депешу, подписанную Николаем, коей я назначался исправляющим должность наместника Западной Сибири. А также ответственным за благополучное переселение в Санкт-Петербург великой княгини Марии Федоровны с ребенком и двором.
Я тут же засел за написание программы всестороннего развития родного края. Потому что умею понимать намеки и видеть писаное между строк. Это только кажется, что на пост начальника целым генерал-губернаторством всегда назначают с неким испытательным сроком. На самом деле это не так. А в моем случае – совсем не так. Обычно испытывается не только и не столько способность некоего чиновника к исправлению возложенных на него обязанностей. Гораздо большее внимание уделяют способности быстро разобраться и принять дела, вникнуть в основные проблемы, и главное – умению принудить местный аппарат к исполнению прихотей нового руководства. И ничто из этого в отношении меня не имело смысла. Я и так уже долгое время управлял гражданским правлением края и мог поведать о положении дел в Сибири куда больше любого из моих губернаторов.
Тем не менее одним из первых циркуляров регента меня назначили лишь временным начальником. Если это не прямой намек на скорый мой переезд в столицу, то я совсем ничего не понимаю в людях. Потому и сел за написание обширного плана по дальнейшим преобразованиям, чтобы оставить этот труд следующему наместнику.
Пришедшее в конце сентября письмо от Николая, в котором он, кроме поздравлений нас с Наденькой с рождением сына и тревогами по поводу зимнего путешествия Дагмары с маленьким Александром на запад, еще и настоятельно рекомендовал последовать его, цесаревича, примеру и подыскать себе надежного и трудолюбивого председателя Главного управления, с тем чтобы «очистить руки от каждодневной бумажной волокиты и устремить все помыслы только к Славе России». На языке городских обывателей это значило «ищи преемника»!
Как вы, должно быть, уже поняли, наш с Надей сын родился в сентябре 1866 года. Шестого числа, если быть точным. Здоровый, крепкий мальчик. Ни роста, ни веса акушеры сообщить не смогли и очень удивились моему требованию предоставить такую информацию. Потом удивился и весь город – когда при крещении я настоял, чтобы ребенка записали Германом. Германом Германовичем Лерхе, едрешкин корень. А не каким-нибудь Николаем или Александром, как того все ожидали. Откуда им знать, что, давая такое имя новорожденному, я надеялся… ну не то чтобы долг отдать владельцу своего нового тела. В конце концов, это не я, а Господь Всемогущий выбрал для меня новую оболочку! Но почтить память того, настоящего Германа… Герочки, хорошего, в общем-то, человека, я посчитал себя обязанным. Надя не возражала. Она после родов вообще стала какой-то… мягкой, податливой, что ли.
Я старался каждый вечер проводить несколько часов в ее комнатах. Просто сидеть, разглядывая спящего хрупкого человечка, которого не то что на руки взять – дышать-то в его сторону было страшно. Или тихонько разговаривать с супругой о всяких мелочах. Совершенно забросил ставшие вдруг мелкими дела, отменил намеченные поездки. И много думал о будущем. Не о том, которое оставил в прошлой жизни. О другом. Где были я, маленький Герман и Надя.
В ноябре отправил пухлый пакет с «Программой регионального развития» и запросом о намерениях цесаревича относительно практически достроенного здания резиденции наместника. Каково же было мое… всех в крае жителей удивление, когда из столицы пришел манифест, подписанный Николаем и председателем Госсовета, великим князем Константином, об учреждении в Томске Императорского Сибирского университета и о передаче земельного участка и здания дворца наместника новому высшему учебному заведению.
Томск ликовал неделю. В столицу Сибири, после публикации манифеста в газетах, съезжались люди со всех соседних городов. Магистрат устроил настоящее празднование, с военным парадом, оркестрами на площадях и салютом.
И вновь меня эта суета почти не затронула. Кроме столь резонансного документа, в прибывшем с фельдъегерем пакете были еще и бумаги, утверждающие все, представляете! – все мои предложения. И концепция развития края, все мои предполагаемые назначения должностных лиц. А кроме того, в отдельном конверте, довольно лаконичное личное письмо Никсы, в котором он спрашивает… Господи! Регент империи спрашивал меня, готов ли я покинуть любезный моему сердцу Томск и отправиться служить в Санкт-Петербург!
Еще Николай давал слово, что отпустит меня обратно в Сибирь или вообще с государевой службы по первому же моему требованию. Фантастика. Помню, я подумал тогда, что этот молодой человек имеет все задатки, чтобы стать поистине Великим Государем. Хотя бы уже потому, что на такое вот послание невозможно ответить отказом.
Но и на этом регент не остановился. Писал, что был бы счастлив, если бы моя супруга, Надежда Ивановна, нашла в себе силы сопровождать Минни в трудном путешествии в Россию. Что понимает, как это должно быть тяжело – решиться на такой шаг всего спустя несколько месяцев после рождения ребенка и как сильно мы будем волноваться о том, чтобы зимний тракт не повлиял на здоровье маленького Германа. Но, забивая последний гвоздь, он не сомневается, что под моим попечением все закончится благополучно. Тем более что никаких определенных сроков, к которым следует прибыть в Петербург, никто и не смеет устанавливать.
В середине декабря, сразу же после скромного празднования моего дня рождения, оставив край в руках Родзянко, Фризеля и Деспота-Зеновича, мы отправились на запад.
Особенно не торопились, пережидая ненастье на станциях. До границы уральского генерал-губернаторства нас провожала полсотня казаков, что тоже не добавляло каравану скорости. Но к Рождеству уже были в Екатеринбурге, где, как говорится, «с корабля» попали сразу на бал. Правда, я развлечениями не злоупотреблял. Во-первых, было совершенно неинтересно. Торжества были в честь цесаревны и меня мало касались. Во-вторых, просто устал. Дорога, особенно такая – она, знаете ли, выматывает.
Радовало хотя бы то, что Дагмара… гм… сменила гнев на милость. Сначала великая княгиня стала зазывать в свою огромную карету Наденьку с маленьким Герочкой, чему и моя супруга была рада. Дормез Минни немедленно наполнялся каким-то маловразумительным сюсюканьем и чириканьем вокруг детей. После, уже после Колывани, во время остановок на станциях заметил, что принцесса все чаще стала со мной заговаривать. Причем вполне благожелательно.
Это, как оказалось, временное наваждение, впрочем, с великой княгини спало в один миг, как по волшебству, стоило возницам остановить лошадей на привокзальной площади Нижнего Новгорода. Экипаж Дагмары немедленно оцепили в два кольца местные полицейские и сопровождающие кортеж гвардейские офицеры. А мы, придворные и я с Надей, оказались за. Вне круга, едрешкин корень.
Супруга регента империи с сыном уже через час отправилась на заранее приготовленном поезде в сторону Москвы, а нам пришлось еще сутки ждать, пока найдется достаточное количество мест. Это я к тому, чтобы вы потом не спрашивали: как вышло, что Мария Федоровна оказалась в Санкт-Петербурге на две недели раньше своих же фрейлин.
Никогда бы, честно говоря, не подумал, что Минни была способна бросить нас на произвол судьбы и метеором умчаться в столицу. Ладно, у меня нашлись потребные для покупки проездных жетонов средства на всю толпу. А если бы их, этих денег, не было? Как бы мы стали добираться? Что, в конце концов, стали бы есть и где ночевать?
Я, конечно, могу понять, что положение обязывает. Что от датчанки не зависел Божий Промысел, и это не ей, а раненому царю пришло в голову сразу после крещения отречься от престола в пользу Николая. Понимаю, что верная супруга в таких случаях просто обязана быть рядом с мужем. Но ведь могла бы хотя бы как-то позаботиться о своих людях…
