Вошли женщины. Белые глухие блузы, обширные юбки до пола. Чепчики столь забавные и неуместные среди тяжеленных, обвивающих голову кос, что не удержался — улыбнулся. Пока разглядывал официанток, на столе появились приборы. Второй волной — хлебница и с десяток замысловатых вазочек с грибами, квашеной капустой, горчицей, мочеными яблоками и еще чем-то мне неведомым.
Постепенно на столе места все меньше и меньше. Из парящей супницы умопомрачительный запах, но и графинчик с коричневой маслянистой жидкостью весьма и весьма привлекателен. И пельмени! Господи, как же я скучал по пельменям! Здравствуйте, здравствуйте, мои ненаглядные!
Встал ненаговорившийся Борткевич. Ну кто его просил? Пельмени вон скучают в одиночестве, а он… Оратор, блин. Завел старую песню о том, как они тут все счастливы и как теперь мы все о-го-го! И народ не забудем! Милостию Господней и по воле его императорского… Знакомые песни, но звучат как-то… честнее. Они все еще боятся Бога? Гадство! Чуть не прослушал тост. Все встают. Ясно — за царя!
Кто-то уже успел наполнить маленький стеклянный стаканчик ледяной водкой. Жаль. Хотелось коньяку. Ну, за царя! Выдохнул, влил, потянулся за пытавшимся спрятаться под веткой укропа рыжиком. По горлу потекла волна тепла, гриб хрустнул на зубах. Все, как я люблю. Господи, а жизнь-то налаживается!
А-а-а-а! Что же делать?! Тряпочная салфетка!!! Гера, выручай.
Пока всовывал за воротник потрескивающую от крахмала салфетку, невидимый джинн уже успел и супу в тарелку плеснуть, и рюмка опять полна. Все смотрят. Видно, моя очередь говорить тост. Да легко!
— Поднимем чаши, господа, за Российскую империю и малую часть ее — обширную и богатую Сибирь!
Выпил первым. Закусил капустой. Бесподобно. Но что-то они гонят. Решили споить и выведать все секреты? Ха, не на того нарвались. Нас же двое. Гера, слышишь? Ты, братишка, не пей. Я вожжи брошу — ты подхватывай…
Борщ. В центре айсберг сметаны. Она уже топится, расползается по красной поверхности жирными щупальцами. Эта не та сметана, что у нас в тетрапаках продавали. Это настоящая. Натурпродукт! Почти что масло — желтая, густющая, приятно обволакивающая язык. Холодненькая. Суп сразу остыл, хотя за тарелку все еще взяться нельзя. Мм… вкуснотища!
Тост за его императорское высочество наследника престола. Под пельмени. Хорошая примета. Нужно пить. И скорее, скорее, скорее к ним, к моим обожаемым и нежно любимым. Тугое тесто. Все такие ладненькие, шершавые, подсушенные на морозе. Их бы еще в майонез макнуть, но и так тоже неплохо. Даже просто замечательно! Свинина и… Не может быть! Неужели лосятина? Может, и зубрятина. Слышал, до революции в Алтайских горах еще водились какие-то крупные рогатые…
Все. Не могу больше. Пузо раздулось, как барабан. Пора заканчивать этот праздник живота. А то еще рюмки три-четыре — и я их всех полюблю. Все эти наглые, зажравшиеся на хлебном месте морды.
— Благодарю за честь, — встаю. Все сдергивают с шей салфетки и тоже подскакивают. — Господа, до встречи завтра к полудню.
Чиновники подходят прикоснуться к руке. Крепко пожать никто не рискует. Я все еще столичное чудо, хрупкое и непонятное своей чуждостью. А может, и не принято у них…
Хочется сигарету. Никогда не курил. В юности спорт, потом политика. Здоровье нации и все такое. Иногда. Пара затяжек под рюмочку… Боюсь спрашивать. Вдруг сюда табак везут из Питера? И стоит он, как «Боинг-747». Гера, не смейся. Ты меня тоже, бывает, забавляешь своими высказываниями. Ну ее, эту куряшку. Пойду прилягу…
На стене календарь. Прямо рядом с зеркалом. Как раньше не заметил? Двадцать третье февраля одна тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года. Воскресенье. Мясопустное заговенье. Понятия не имею, что это значит, да и знать не обязан. Я, слава всевышнему, лютеранин. Из всех заговений только морковкино и знаю. Хорошо, хоть не пост какой-нибудь. Хорош я был бы, если бы православным чиновникам на стол мясца положил. И злился бы потом сидел — чего не жрут, гады. Брезгуют угощением?!
Нужен секретарь. Желательно срочно. Такой пронырливый парнишка, чтобы знал много, а болтал чуть-чуть. В Томске-то я уже знал, к кому с этой темой подойти, но туда еще добраться нужно. Как бы не спалиться по дороге…
Двадцать третье февраля. День Советской армии. Вот и отпраздновал. Хотя вроде до Советов календарь был сдвинут куда-то… Старый Новый год вон аж куда уехал. Но ведь и праздную я пока один. Больше никто и не подозревает о том, что скоро может появиться лишний повод. Мужской день. День защитника Отечества. Весь год, блин, ты губки подкрашиваешь и юбку носишь, гомосятина позорная. А двадцать третьего февраля — фокус-покус — и ты защитник.
Может, и не будет здесь этого. Может, и не появятся Советы, не уедут за кордон двадцать миллионов русских. И не увезут с собой большую часть культуры. Салфетки вот эти за воротник, галоши поверх сапог, чтобы ковров в парадных не пачкать, дворников с бляхами на пузе и отвратительной чистотой во дворах… Я бы легко пожертвовал этим Днем защитника с Восьмым марта в придачу… Если бы все так просто было.
Гинтар легким движением руки сдернул мундир с плеч. Вот ведь может ходить совершенно бесшумно, когда хочет. Пришел, как привидение, забрал сюртук, или как его там, исчез. Это искусство тоже в восемнадцатом году за границу уйдет. Нет, прислужники и угодники останутся. А вот служаки — уйдут. Вместе с господами своими, угнетателями. И идею с собой унесут, что каждый на своем месте хорош. Что кому-то с пеленок в училища и институты суждено, чтоб потом в комиссиях заседать и мосты строить. А кому-то в услужение — великое знание постигать: как быть невидимым и полезным. И не может кухарка править Великой страной. Тем более если не хозяйка этой державе. Там у нее подгорит, тут сбежит… Потом придет Хозяин и пожурит — лет на десять без права переписки. Ибо нефиг. Кесарю — кесарево…
Цари — они тоже затейники те еще, но каждого десятого не отправляли железные дороги в тундре строить. Просто потому, что эти «десятые» — их собственность. Подданные. А кто же станет свое имущество в вечную мерзлоту закапывать?! Общее, колхозное, а значит, ничье — легко. Мне в бумагах предписывалось приготовить пересыльные пункты аж для — держитесь за стул — двух-трех тысяч ссыльных поляков. Гигантская толпа! Там наверняка каждый второй бунтовал, а в ссылку — две тысячи. Поди, еще расстреляли аж целых двоих… Кровавое самодержавие, блин. И ведь боятся. И царских тюрем боятся, и ссылки в дикую Сибирь. От ай-яй-яй из высочайших уст, поди, в обморок падают… Не с чем им еще сравнивать. Красные придут, такой порядок заведут, что царь невинным ангелом покажется…
А может, и не придут. Иначе зачем я здесь?
Во всем теле приятная истома, а сон не идет. Мысли лезут, строятся поротно, сбиваются в батальоны. Батальоны просят огня… Чего бы этакого сказать купчинам, чтобы не пошли — побежали заводы строить. Мне пресловутое благосостояние повышать нужно. Причем именно что народное. Со своим личным и так все в порядке. Мне нужно дать им интерес к чугунке. Чтобы им было куда и что везти. Был смысл ехать и покупать. И главное, чтобы было на что. Я хочу, чтобы урожаи у крестьян на корню скупали. Чтобы за каждой коровой ходили и вымя рулеткой мерили в ожидании молока. Чтобы кожи уже при рождении на скоте посчитаны были. Хочу, чтобы земледельцы могли сеялки и комбайны себе позволить и детей в гимназию отправляли. Чтобы не ситец, а шелк на платки бабам дарили.
Хочу, чтобы промышленники делать не успевали, а торговцы в очереди у конвейера стояли в ожидании товара. И чтобы даже ерзали от нетерпения, потому что покупатели тоже ждут и ерзают…
И все это только для того, чтобы, когда пришел к этим людям большевистский или еще какой, не суть важно, агитатор, так ему сразу в морду. Без споров и объяснений. По-тупому. В морду и ногой под зад. И чтобы мыкался этот горемычный и не знал — где же найти каких обиженных, чтобы хоть выслушали…
Кстати, Гера! Ты пиво любишь? Вот и я думаю, что это за немец, что пиво с рульками не уважает. Жаль, не в Приморье тебя, Герыч, рулить отправили. Там бы креветками объедались. Очень я их обожаю… Ничего, братишка! Будет и на нашей улице праздник. Полетят чумазые паровозы от самого Тихого океана и привезут нам с тобой шикарных королевских креветок к пиву… Вот ради чего стоит жить, парень! Ради «в морду» и восточных креветок. А ордена, имения и благоволения — пыль все это и суета.
