– Что? Что накрыли?
– Ну дык ясное дело чево. Скатеркой бочку спод зелья огневого и накрыли. И мясо поджарили. Дохтур и хлебное вино уже всем прописал. Для здоровья, значицца.
– Бочку? – В голове не укладывалось, как можно теперь, когда сломанные человеческие фигурки еще не прибраны, не преданы земле, есть жареное мясо и пить водку. Это же как нужно к жизни относиться, чтобы…
– И правда, Герман Густавович, – неожиданно поддержал денщика капитан. – Пойдемте. Полдень уж давным-давно миновал, а у нас с вами с утра маковой росинки… А здесь и без нас обойдутся.
– Как-то не хочется, – искренне признался я, тем не менее вставая с травы.
– Это из вас еще сражение не вышло, – приговаривал Принтц, аккуратно подхватывая меня под локоть и утягивая в обход бастиона на удивительно зеленый в этом серо-ржавом краю луг. – Организм, знаете ли, все еще в баталии. По себе знаю. Я вот тем годом по Туркестану хаживал, так…
Трупы действительно выглядели неаппетитно. И не стоило их разглядывать. То ли дело насаженные на шомпола ароматные, пузырящиеся кипящим жирком мясные кусочки. Мм! Живот тут же отозвался довольным урчанием. Гера мысленно потер руки в предвкушении пира.
Пучок тоненького, остренького дикого лука. Горсть серой соли на тряпице. Несколько отварных картофелин. Размякшее на жаре, оплывшее по краям, нарезанное толстыми ломтями сало. Несколько испеченных на камнях лепешек. И мясо. Господи, как же я далеко от хрустящих скатертей, снежно-белых салфеток, холодных бликов хрусталя и обманчивой глубины серебряной посуды! Где-то мои нежно любимые сдобные булочки с корицей? Где тающее на горячем хлебе сливочное масло? Пельмешки… О-о-о! Крепенькие, умело закрученные в «сатурны» пельменьчики. Посыпанные перцем и политые сметаной!
А рука, пока я предаюсь мечтаниям, уже хватает обжигающие, еще слабо шкварчащие куски. Пучок лука в соль. Много ли надо усталому, голодному телу!
– За победу! – Андрей Густавович поднимает небольшую походную рюмочку с хлебным вином.
– Надо, – кивает моим сомнениям доктор Барков. – Примите на веру.
Да и грех это – не пить с командовавшим обороной крепости офицером за его доблесть. Поднимаю чашу:
– За вашу доблесть и стойкость, господа русские воины!
В кулаке Безсонова рюмка превращается в наперсток, но он и его умудряется поднять как-то торжественно. Миша Корнилов стесняется траурно-черных ногтей, но тоже берет напиток. Это и его победа. Это он личным примером, шашкой и допотопным однозарядным пистолем отбил попытку неприятеля влезть с тылу. Тогда-то шальная стрела и поранила невезучего солдатика.
Хлеб есть хлеб. Человечество придумало тысячи коктейлей, сотни способов выпить хмельной напиток и десяток видов идеальной закуски. Только так ничего и нет лучшего, чем занюхать хлебную хлебом. И заесть горячим мясом. Все-таки наши далекие предки были хищниками, что бы там археологи себе ни навыдумывали.
– Вашбродь, пищали туземные куды складывать? – Артемка так и не освоил этикет. А может, и ну его? Кто еще станет меня веселить?
– М-да, – озадачился Принтц. – Действительно – пищали… Ничего полезного…
– Скажи, пусть сюда сначала несут. Посмотрим на чудо китайской технической мысли. – Водка – универсальное лекарство. Вот вроде и выпил-то граммов тридцать – пятьдесят, а уже легче. И усталость куда-то спряталась, и мысли побежали живее.
– Дрянь, – сразу поделился впечатлением о захваченном оружии временный комендант. – Был бы добрый кузнец, куда полезнее было бы стволы во что-то другое перековать.
– Совсем ничего нельзя выбрать?
– Абсолютно. Фитильные фузеи… или, как метко выразился наш юный друг – пищали. Вы, я слышал, большой ценитель оружия. Не желаете взять себе несколько экземпляров? Для коллекции, так сказать…
– О! Отчего же нет?! Почту за честь. И как образцы из прошлого, и в качестве памяти об этих днях.
– Ваше превосходительство, мы тут это… – Степаныч кивнул Мише. Тот резво припустил в сторонку, к какому-то свертку. – Примите от нас подарочек… Для памяти об… об нас, вопчем.
Корнилов откинул попону и вытащил саблю в ножнах. Не слишком кривую, как это предпочитают теленгиты, и украшенную без аляповатой роскоши. Вполне себе милое оружие и со вкусом. Принял, конечно. Поблагодарил. Жаль, с парадным мундиром мне шпага положена…
Похожее, но без серебра на ножнах, оружие казаки презентовали и Принтцу. Тот обрадовался и растрогался, полез целоваться к Безсонову. Вроде и выпили всего рюмки по три.
Потом принесли ружья. А следом за загруженными древними карамультуками солдатами прибежали Гилев с Хабаровым. Поздравили, выпили, закусили и стали требовать отдать допотопный огнестрел им. Я рассказал в качестве анекдота историю про индейскую национальную избу – фигвам. Они посмеялись, переглянулись и предложили выкупить трофеи. Не деньгами, так порохом и съестными припасами. И углем пообещали крепость на год обеспечить. Корнилов на правах офицера, остающегося начальником русского форпоста, согласился.
Я уточнил, что одну аркебузу оставлю себе. Никто не возражал. Всей честной компанией пошли выбирать. Конечно, не сразу. Купцы показались Баркову отвратительно трезвыми, а Безсонову очень захотелось выпить с Гилевым за победу. Подозреваю, ему все равно было, с кем и за что пить. Три или четыре малюсеньких рюмочки не оказали никакого влияния на богатыря, и он этим обстоятельством был всерьез опечален.
– Иди, Василий, выпей со мной, – приказал он купцу. – За нашу славную баталию и за господ Андрея Густавочича и Германа Густавочича.
Судя по неловкому языку, сотник все-таки недооценил коварство хлебного вина. А заодно здорово повеселил нас с Принтцем.
Шустрый Хабаров метнулся к импровизированному столу и набулькал «лекарства». Серебряные походные стаканчики совершенно не впечатлили инородца, и ничтоже сумняшеся он выбрал оловянные солдатские кружки. Безсонов даже крякнул в знак согласия.
Солдаты так и стояли, рты пораскрыв, возле относительно аккуратно сложенных пищалей. Причем даже пытались принять стойку «смирно». И все потому, что с другой стороны кучи, порозовев от смущения, вытянулся, пожирая глазами капитана, фельдфебель Цам. А вот сам Принтц на иудейского унтера никакого внимания не обращал.
– Взгляните, Герман Густавович, вот на этот экземпляр, – тыкал кончиком дареных ножен Андрей Густавович. – Чудная! Не побоюсь этого слова – чудесная схема спускового устройства. Насколько же прихотливо должен действовать разум неведомого китайского мастера, выдумавшего этакую… гм… бесполезную бессмыслицу.
– Зато каков ствол! – уже догадываясь о причине заинтересованности томского фельдфебеля, не мог не заметить я. – Это же настоящая ручная пушка! Вы лишь представьте, любезный Андрей Густавович, сколь много в этакую-то мортирку можно пуль шомполом забить!
Я отгадал. Щеки Цама побагровели, а глаза стали из просто грустных – несчастными.
– Тем не менее, ваше превосходительство, сколько же труда было вложено в украшение этого сомнительной военной ценности приспособления. Полагаю, приобретение сей аркебузы в коллекцию спасет не одну жизнь. Избави вас, уважаемый Герман Густавович, от попыток выстрелить из этого…
– Ваше благородие! – вклинившись в паузу, пропищал провинившийся унтер-офицер. – Господин штабс-капитан…
Мимо пробежал Артемка с новой порцией жареного мяса. А за ним, дергая казачка за рукав и рассерженно шипя, – отец Павел. Видимо, что-то очень уж интересное священник пытался втолковать отмахивающемуся от приставаний Артемке, что в их разговор немедленно ввязался врач.
– Ну, за фузею-то грех не выпить! – зычно объявил Безсонов, запихивая под мышку выбранный мной экземпляр. – Фадейка, ирод! Где ты там? Господа пищаль выбрать изволили, а ты вина не разлил ищще? А ну как передумают батюшки наши начальники, на твое невежество глядючи!?
– Чичас, чичас, – засуетился Хабаров.
Между тем иеромонах оставил в покое моего денщика и направился прямиком к Цаму. К моему удивлению, за ним последовал и Барков.
