Пока низкорослый купец разливал, явились мужички. Собрали разложенные на траве ружья и потащили упаковывать добычу для перевозки.
– Василий Алексеевич! – позвал Гилева Принтц. – Поделитесь соображениями. Вам это железо для каких целей понадобилось?
– Так для торговых, ваше благородие, – оскалил зубы прирожденный первопроходец. – Туземные калмыки жену готовы продать за самую плохонькую фузею. Так что знатный торг у нас выйдет!
– Избави боже, – шутливо перекрестился капитан. – Под страхом смертной казни не решился бы огонь вести из этого… Только и пользы, если в качестве экспоната в музеум.
– Ура! – с чего-то воодушевился сильно охмелевший сотник, поднимая свою кружку.
Выпили. Лук кончился – как всегда, когда именно его и захотелось. Правда, мяса на бочке было уже так много, что куски стали валиться на землю.
Отец Павел и от томского фельдфебеля своего не добился. Стоял там, огорченно и растерянно хлопая небесно-голубыми глазами, и не знал, кого еще побеспокоить. Да на пьяненьких нас посматривал укоризненно.
– Андрей Густавович, а что это солдаты тут столбами выстроились? – наконец решился я удовлетворить свое любопытство.
– Солдаты? – делано удивился капитан. – Где же вы, ваше превосходительство, здесь солдат видите?
– А эти? В мундирах…
– Только что в мундирах, – поморщился жестокий командир. – Еще могут ямы рыть. Или тяжести носить. А вот служить… Разве солдат русской императорской армии может по горсти пуль в ружье шомполом забить? Так что…
– Да полноте вам, – вступился я за молодых евреев. – И на старуху бывает проруха. Назначили бы им урок, а унтер и исполнит… Пока же в дозор их, что ли, отправить…
– Кого-то еще ожидаем? – блеснул глазами Принтц.
– Ну… О циньской крепости все размышляю…
– Разумно, – мгновенно понял суть проблемы разведчик. – Цам? Слышал распоряжение господина генерал-майора? Исполнять! Об уроке этим… криворуким после поговорим.
– Точно так, ваше благородие! – обрадовался фельдфебель. – Спасибо, ваше превосходительство!
– Отличным офицером мог бы стать, – поморщился Принтц. – В бою голову не теряет и разумом не обижен. Жаль, иудей. Ему бы учиться…
– Составьте список отличившихся, – посоветовал я. – Постараюсь представить к награде. Быть может, кавалеру будет позволено…
– Непременно, – улыбнулся офицер. – И в своем докладе особо отмечу. Эй, доктор! Что там у вас?
Барков охотно подошел. И попа чуть ли не силой притащил.
– Отче вот наш скандалит, – поделился с хитрым прищуром врач и икнул. – Утверждает, что среди погибших инородцев были христиане.
– Земля им пухом, – всовывая новые рюмки нам с капитаном в руку, прошелестел Хабаров. – За царствие небесное!
– И что с того?
– Желал бы обряд совершить. Отпеть, значит.
– И что же ему мешает?
– Так там шаманы туземные камлают. Он опасается, что теленгиты возражать станут. Просит отделить тела христиан…
– Да ну что вы, в самом деле, – всплеснул руками Андрей Густавович. – Честный отче! Их там никак не меньше трех рот. Что же это! Прикажете всех переворошить?!
– Так и я говорю, ваше благородие, – обрадовался Барков. – Говорю, бросьте вы, отец Павел, ерундой-то маяться. Отпевайте всех сразу. Господь всемогущий и сам агнцев от козлищ отделит!
– И то верно. А казаки присмотрят, чтобы инородцы не посмели вас обидеть.
– А-а-а хде это наши боевые товарищи? – заревел обиженным медведем Безсонов, распугав рассевшихся на бастионах ворон. – Хде, итить, доблестные засра… зайсанцы?! Что же это?! Они с нами чашу за победу русского оружия да за отцов командиров поднять брезгуют?
При этом распоясавшийся сотник размахивал десятикилограммовым фальконетом так, словно это была дирижерская палочка.
– А-а-р-ртемка! А ну тащи этих союзникав сюды! Счас-то мы их поспр-р-рашаем, повыпы-ы-ытывам, че это они, мать, нас игрируют!
Денщик нерешительно взглянул на меня и сорвался с места, только получив утвердительный кивок.
– Полезно, – согласился Принтц. – Весьма, знаете ли, скрепляет дружбу…
– Народов, – хихикнул я, протягивая руку к насыпанной прямо поверх «шашлыка» новой порции луковых перышек. – Во! А это еще что за чучело?
Так и застыл с пучком торчащей изо рта травы, разглядывая нового персонажа на нашей сцене – непонятного дядьку в чудной одежде, которого посланные за князьками казаки притащили «заодно».
– А это, господин генерал, судя по зверятам на… гм… халате, субалтерн-офицер китайской армии, – любезно поделился наблюдениями штабс-капитан. – Тайджин.
– А откуда же он тут взялся?
– Сие мне не ведомо, – развел руками мой собеседник. – Но не его ли вы ожидали увидеть?
– Артемка? Ты откуда это чудо-юдо выкопал?
– Так ить, вашество, Герман Густавович, они приехали, да и ну на калмыков наших руками махать. Те и на коленки брякнулися. А туточки и мы с ребятами. Неча, мол, нашенских инородцев сапогами иноземными пихать. На то теперя только у господина губернатора воля. А ихняя пацанва с вилами наступила. Так мы это…
– Договаривай, чего уж там, – сквозь всеобщий хохот смог выговорить я. – Живы хоть?
– Дышуть вроде, – сконфузился от повышенного внимания денщик. – Мы их пока там положили, на валу…
– Этих немытых все больше и больше! – собирая глаза в кучу, посетовал сотник. – И, шоб их, все трезвые! Непорядок!
Китайский офицер едва-едва доставал богатырю до груди.
– Пей на, – всовывая край кружки между зубами пленного, потребовал Степаныч. – За Рассею-матушку!
Незваному гостю не оставалось ничего другого, как глотать обжигающую жидкость.
– Ну-ну, – ласково приговаривал добрый казак. – Не торопись. Подависся еще впопыхах… Эй, да развяжите ему ручонки-то. Нехай сам посудину держит. Вишь как нравится угощение-то нашенское! Поди я китаёзу в няньки не нанимался.
Артемка тоненько и как-то коварно хихикнул, разрезая накрученные на запястья вражины веревки. И сразу отскочил. А китаец в тот же миг оттолкнул солдатскую кружку ото рта и, что-то хрипло проговорив, ударил Безсонова кулаком в грудь.
– Экий ты… Забияка, – обрадовался сотник. И отвесил стоящему в какой-то нелепой позе маньчжуру легкую оплеуху. Конечно, легкую, по его, Степаныча, меркам. Гостю этого вполне хватило, чтобы кубарем покатиться прямо под ноги доктору Баркову.
– Что он сказал? – награждая парой солдатских кружек робко подошедших к нашей бочке зайсанов, спросил Принтц.
– Ругался. Называл вашего воина медведем и варваром. – Мангдай оказался полиглотом. – Угрожал. Нужно отрубить ему голову. Или вырвать язык, чтобы он более не смел…
Штабс-капитан не мигая смотрел на разглагольствующего кочевника. Так смотрят на квакающих в пруду лягушек, прежде чем отловить и всунуть соломинку под хвост. Или на кусок мяса, чтобы решить – жарить целиком или порубить на фарш.
– Довольно, – наконец выдохнул разведчик. – Пей.
И туземцы тут же припали губами к олову поднесенных чаш.
Безсонов, сидя на траве рядом с оглушенно трясущим головой китайцем, казался просто глыбой. Взрослым рядом с подростком. И соответственно к тому относился. Уговаривал ничего не понимающего, с ужасом на лице, озирающегося гостя отведать нашего немудреного угощения, впихнул в ручонку кружку с водкой и даже нежно приобнял за плечи.
Само собой, выпили за русско-китайскую дружбу. Очень быстро захмелевший чулышманский зайсан осмелел и, паскудно ухмыляясь, переводил сюсюканье сотника. Тайджин рыкал что-то в ответ, но мы уже никогда не узнаем, что именно. Откровенно забавлявшийся Мангдай, похоже, больше фантазировал, чем толмачил.
Дальше, после очередного тоста – уж и не важно, за что именно, – память сохранила события урывками. А Герочка, гад, весь вечер что-то пытавшийся мне втолковать, отчего чуть голова не пошла кругом, только ржет. Помню, как зажгли костры и зайсаны предложили казачьим офицерам очиститься по телеутским древним традициям. Прыгать, короче, заставили. И сами прыгали, пока это непотребство не прекратил Барков, заявив, что не станет лечить ожоги, коли кто в пламя шлепнется.
