– Господи Всеблагой! – взмолился наконец Гусев. – Не дай пропасть! Сделай так, чтобы эти несчастные поехали сюда не все враз.
– Ежели этих голштинцев хоть полстолько будет, мы их по экспедиции о ссыльных по этапу легко проведем, – перекрестившись, согласился Стоцкий. – А его высочество опосля расходы правлению возместит.
– Что ж ты, Фелициан Игнатьевич, их по кандальным избам на ночлег станешь устраивать да по острогам пересыльным? – удивился я. – А они, Европами избалованные, выть не начнут?
– Право, Герман Густавович, вы плохо представляете себе их образ жизни. – Больше привыкший к французскому, барон на родном языке говорил с небольшими паузами. Словно слова вспоминал. – В тех краях и мещане-то с хлеба на селедку перебиваются, а о черносошных и говорить не приходится. Нашим же арестантам на этапе, ежели мне не изменяет память, и мясо кушать полагается.
– По полфунта в неделю, – буркнул полицмейстер. Ему лощеный дипломат сразу не понравился.
– Однако, – недоверчиво качнул я головой. – К чему же такая забота о злодеях?
Я планировал устроить по меньшей мере два каторжных острога – для добычи угля и железной руды, и хотелось бы представлять, насколько это дешевле наемных рабочих. А то вдруг окажется, что содержание воров и убийц выйдет мне не по карману.
– Чтобы дошли, – хмыкнул прокурор. – И не портили отчетность. А вот если среди голштинцев дворяне будут? С ними как? Не в черные же их избы…
Стоцкий хихикнул, видимо представив господ в грязных и просто устроенных помещениях почтовых станций.
– Думаю, датчане благородного сословия в Сибирь стремиться не станут, – твердо сказал я, не разделив сарказма своего полицмейстера. – Им и в столице занятие найдется.
– Господа! – воскликнул фон Фелькерзам, как-то подозрительно блеснув глазами. – А ведь это действительно решает дело! Надобно только бумаги выправить и с казначейской частью достигнуть взаимопонимания.
А! Бумаги, как я уже догадался, выправляются исключительно в столице. И кого же лучше всего туда делегировать, если не самого барона?
– Пожалуй, – кивнул я. – Мне, право, неловко вас просить, дорогой Федор Егорьевич, но кто, как не вы, лучше других к этому предназначены! Я снабжу вас письмами к его высочеству Петру Георгиевичу. А подорожную вот хотя бы и наш полицмейстер выпишет. Отправляетесь немедля…
Дипломат искусно владел своим лицом, но для меня, прожившего полторы жизни, прочитать его радость труда не составило. А я и рад был сплавить этого неудобного господина куда-нибудь подальше. Черт его знает, какие инструкции на самом деле он получил из МИДа. Может, шпионить тут за мной приставлен…
– Я весьма наслышан о вашем плебисците, Герман Густавович, – протараторил на французском барон уже почти в дверях. – Думается мне, некоторые из ваших подчиненных уже поспешили сообщить о нем… куда-то. Вы отважный человек, господин Лерхе. И обладаете завидными связями в столице и при дворе. Однако же эти заигрывания с чернью наверняка не по нраву придутся… кому-то.
Действительный статский советник кивнул мне, как равный равному, на прощанье, и скрылся в ночи. Оставив меня мучиться догадками, о каких именно опасных господах он меня пытался предупредить.
Впрочем, коньяк и усталость вместо закуски отложили все вопросы до утра. А потом нужно было делать внушение губернским и окружным землемерам – заставлять их отрывать седалища от удобных мягких кресел в присутствии и отправлять в поля, на рекогносцировку.
Потом примчался возбужденный Чайковский. Требовал немедленно организовать кирпичный завод в двух верстах к северо-западу от Судженки. Какой-то черт унес моего бравого генерала с тракта к будущим угольным копям, где он и обнаружил, по его словам, замечательные, просто восхитительные огнеупорные глины. Идеальные для устройства доменных печей.
Будто бы я сам не знал, что эти чертовы глины там есть. Только я-то в отличие от излишне расторопного металлурга планировал начать их разработку уже после того, как туда будет проложена дорога. А как, спрашивается, вывозить готовую продукцию? В объезд, через Троицкое? Напрямик, по сопкам и буеракам?
Собрали совещание. Хотя мне крайне этого не хотелось, пригласили губернского ревизора по размещению экспедиции ссыльных, губернского секретаря Прокопия Петровича Лыткина. Этот пожилой чиновник входил в клику первейших по присутствию ретроградов, был, как говорится, правой рукой председателя Казенной палаты Гилярова. Так что, едва появившись на пороге кабинета, он сразу же принялся испытывать мои нервы на прочность.
Я понимаю, что и сам не идеальный. Что бывают у меня приступы ярости и трудно мотивированной агрессии. Но так же нельзя! Сидит, едрешкин корень, этакий божий одуванчик в засаленном мундирчике и тряпичных нарукавниках, смотрит на меня блеклыми, бывшими когда-то давным-давно голубыми, глазками и на любое мое предложение вещает: «Никак не возможно, ваше превосходительство». И номера инструкций, гад, по памяти цитирует. А быть может, и изобретает на ходу – поди теперь проверь!
Илья Петрович мой в пять минут весь энтузиазм растерял. Вроде жизнь уже прожил, много всевозможных чиновников встречал и сам немалые посты занимал, а методов борьбы с такими вот крючкотворами не ведал.
– Там, любезный мой губернский секретарь, – махнул я на железный ящик, служивший мне сейфом для особо важных бумаг, – лежит распоряжение его превосходительства министра внутренних дел господина Валуева касаемо устройства в Томской губернии каторжных работ. Потрудитесь составить ответ в министерство и инструкции ваши приведите в том, что мы никак не можем исполнить прямой приказ. И в составителях документа себя указать не постесняйтесь. Петр Александрович наверняка пожелает узнать имя этакого-то знатока… Вам ведь год до пенсионной выслуги остался? Думаю, с помощью телеграфных депеш мы вашу судьбу решим гораздо быстрее.
– Оу-у! – словно от спазма боли, взвыл любитель циркуляров. – Так вот оно как, оказывается. Но я же… Но мне же никто…
– А вы, собственно, кто таков, господин губернский секретарь, чтобы о каждой бумаге из столицы вас в известность ставить? – рыкнул я, приподнимаясь на локтях.
– Помилуйте, ваше превосходительство, – обслюнявил выцветшие губы чиновник. – Не соблаговолите ли вы…
– Не соблаговолите ли вы! – крикнул я и указал пальцем на дверь. – Отправляться составлять послание министру. И пригласить сюда господина коллежского секретаря Никифорова. Марш-марш!
Ревизор дрожащими руками собрал со стола какие-то принесенные с собой листы, коротко поклонился и просеменил к выходу. И взглянул он на меня напоследок совсем-совсем недобро.
– Э как вы с ними, Герман Густавович, – фыркнул в усы Чайковский. – Строго.
– А иначе никак, Илья Петрович. Чуть послабление дашь, так они же на шею сядут и ноги свесят. Только так и надо с ними…
– Свесят… – отсмеявшись, повторил за мной генерал. – Только ведь он, этот Лыткин, в чем-то несомненно прав. Наш с вами будущий железоделательный завод – это ведь частное дело, а требуете вы от государева человека… Не станут ли укорять вас потом, Герман Густавович, будто вы для своих, так сказать, нужд…
– Да, – вынужден был согласиться я. – Бывает такое у меня. Свое с казенным путаю. Знаю ведь, всем сердцем верю, что и завод наш, и дорога чугунная во благо всей страны будут. Не к прибылям стремлюсь – к процветанию этой чудесной страны. Так почему же губернское правление в стороне стоять должно? Почему бы и им к пользе дела не послужить? Тем более что мне доносили – Нерчинские каторжные тюрьмы ни принять всех душегубов не могут, ни работой, достойной их прегрешений, снабдить. Оттого и считаю себя вправе совместить три вещи в одном деле.
– Да-да, вы, несомненно, правы, господин губернатор, – согласился Чайковский. – Только кому, как не вам, ведомо, что они… такие вот Лыткины, совершенно иным божкам молитвы шепчут. Циркуляры, инструкции и положения – вот что для них свято. И это ежели ассигнации хруст не грянет. Тогда только нужные параграфы и находятся.
