— Да… Вот это лошадь, — мечтательно поглядел вслед Добрыня. — С места, без разгону, в богатырский скок ушла. Не то что мой Бурка или твой Чубатый.

— Ну, ты на своего Бурку напраслину не возводи. Помнится, дал ты ему раз плеточкой промеж задних ног, так он тоже с места, без разгона, в богатырский скок пошел.

— Угу, — скривился Добрыня. — Весь день потом скакал, остановиться не мог. Коли тебе, Ильюшенька, промеж ног плетью заехать, тоже, небось, с места в богатырский скок пойдешь.

Представив себе эту картину, Алена чуть от смеха не свалилась на земля. Илья, обиженно посмотрев на них, уже собрался сказать что-то в ответ, но тут с неба раздался свист и на пашню обрушился Микула Селянинович на своей соловой кобыле. Когда пыль развеялась, богатыри завистливо зацокали.

— Эка шляпа белая, пуховая, — покачал головой Добрыня.

— Микула расплылся в довольной улыбке. Давешний пахарь был почти неузнаваем: зеленые сафьяновые сапожки с модным высоким каблуком и закрученным кверху носком, черного бархата кафтан, вышитый серебряной нитью. Расчесанные русые кудри рассыпались из-под шляпы на черный воротник.

«А я то все думала, что же такое эта пуховая шляпа из былин? — подумала Алена. — Оказывается это такая фетровая шляпа с отворотами».

— Так пойдет? — Микула показал Алене на скорую руку прибитую к длинному колу доск с намалеванным кулаком и надписью: «Киев там».

— Угу, — Алена кивнула.

— Ну так я мигом, — и он снова, ударив свою кобылку пятками в бока, исчез за горизонтом.

— По последней Киевской моде обрядился, — вздохнул Добрыня. — Дюк Степанович, небось, и тот от зависти удавится.

Через пару минут Микула снова со свистом рухнул с небес на пашню.

— Ну все, готово. Поехали. Провожу вас до стольного Киева.

Но даже богатырским скоком дорога до Киева была неблизкая. Микула попридержал прыть своей лошадки, и скакал с богатырями стремя в стремя. Его так и тянуло на светский разговор:

— Вот недавно был я в городе, в городе-то славном во Ореховце. Закупил там соли пару сот пудов, — напевно гудел Микула. — Мужички-та все в том городе разбойнички…

— Отчего это, Микулушка, разбойнички? Нешто кто-то тебя там приобидеть смел? — встрепенулся Илья.

— А вот слушай-ка ты дальше, Ильюшенька… Как купил я соли в городе все триста пуд, окружили мужички мою тележечку. Стали у меня они грошей просить.

— Отчего ж не дать-то? Дело доброе, — улыбнулся Илья.

— Дык и я о том подумал, Ильюшенька… Я им стал-то ведь гроши делить. А грошей то мало становится, мужичков-то ведь да больше становится. Потом стал-то я их ведь отталкивать. Стал отталкивать, да кулаком грозить. Положил тут я их ведь до тысячи, — Микула разошелся не на шутку. Рассказывая он уже грозно размахивал руками. — Кто стоймя стоял, тот сидьмя сидит, кто сидьмя сидел, тот лежмя лежит…

— Ну а кто лежмя лежал? Те как? — Добрыня ехидно ухмыльнулся.

— Дак ить… — запнулся Микула. — Да что ты, в самом деле! Я ж не злодей какой-нибудь. Пусть и дальше валяются.

— Да уж, сочинять горазд ты, Микулушка, — подытожил Добрыня.

Микула нахмурился.

— А ты съезди, не сочти за труд, в Ореховец. Коли будут там с какого хошь прохожего, хоть бы с сильного, а хоть бы и со слабого, хоть бы с бедного, а хоть бы и с богатого, не давать проходу, гроши спрашивать… Коль увидишь ты такое в Ореховце, так отдам тебе за то я своего коня.

Добрыня прикусил губу. Илья грустно вздохнул:

— Что же, братцы, вы снова заспорили? Разве кто в тебе, Микула сомневается? А ты Добрыня, хоть и умный, а совсем дурак. Стыдно. Тоже мне, нашел, кого подначивать.

Пару минут богатыри хмуро молчали. Впрочем, долго так продолжаться не могло. Добрыня начал рассказывать Микуле, как он поймал лешака. Потом они с Микулой и Ильей вспоминали, как весело гуляли на богатырской заставе пару недель назад. Кончился этот разговор взаимными приглашением заехать в гости. И вдруг Микулу словно током ударило.

— Стойте! — он натянул поводья своей лошадки. Спутники последовали его примеру и вся кавалькада, опустившись на широкое поле, остановилась. — Я ведь снова забыл ее убрать! Ох, оставил снова сошку во бороздочке. Не для-ради прохожего проезжего! — Микула заломил руки. — Как бы сошку из земельки повывернуть, из омешков бы земельку повытряхнуть, да бросить сошку за ракитов куст…

— Да мы знаем эту шутку, Микулушка. Уж ты, право, нашел, кого разыгрывать, — усмехнулся Илья.

— Да сопрут ведь соху. Полна Русь проходимцев да жуликов.

— Ну снова-здорова! — всплеснул руками Добрыня. — Да ее кроме тебя из землицы никто не вывернет. Помниться, даже Вольга со всей дружиной не смог.

— Не скажи, Добрыня. Ой, не скажи, — покачал головой Микула Селянинович. — Повсюду воры да разбойнички. Вот к примеру, помнишь ты мою суму переметную? Уж на что она тяжела была. Только я один мог ее носить… — Микула скорбно замолчал.

— Ну, помню. Что дальше-то? — не понял Добрыня.

— Что, что… — проворчал Микула. — Сперли.

— Не может быть! — охнул Илья.

— Я сперва тоже не верил. Ну кому нужна котомка-то? Неподъемная, на вид невзрачная… Потерял, думал. Две недели искал. Нету нигде… Вор на воре! Куда податься простому крестьянину? Надо вернуться. Если вам мою сошку вынуть кишка тонка, то что ж, — пахарь вздохнул, — тогда я сам…

— Да не возьмет ее никто, — замахал руками Добрыня. — Возвращаться назад, какой крюк давать! И котомка твоя, точно, не украдена. Сам небось ее по пьяни где-нибудь забыл.

— Как по пьяни?! Окстись, Добрынюшка! — вскинулся Микула. — Да никто меня вовек перепить не мог!

— И в гостях у нас ты также говаривал, — коварно улыбнулся Добрыня.

— Ну да, — кивнул Микула. — Говаривал.

— А Добрыня и тогда тебя подначивал, — вспомнил Илья. — И побились вы об велик заклад. Кто кого перепьет, вы поспорили, — припомнив подробности, Илья схватился за голову. — А скатерка-то у нас ведь самобранная. Богатырь все пьет — не напивается. Зелено вино все не кончается.

— Да чего вы тут напраслину городите. Нешто мог я напиться до беспамятства?

— Так ответь мне, Микула Селянинович, кто из нас тогда заклад великий выиграл? — торжество зазвенело в голосе Добрыни.

Микула замолк. Напряженно задумался. Алене даже стало его жалко.

— Не помню, — оратай выглядел совершенно растеряно.

Добрыня уже торжествующе расправил плечи, но поймал суровый взгляд Ильи. Задумался. И тоже помрачнел лицом.

— Ведь и я того не помню, Микулушка.

— Охо-хо, ребятки, горе горькое — богатырь, пианый до беспамятства, — укоризненно потряс бородой Илья. — А сума твоя переметная и правда, либо у нас в дому, либо где в лесу Заповедном валяется. Как бы вор-злодей какой ни тужился, все равно она с места не сворохнется. Как и та твоя соха неподъемная. Так что дальше, Микулушка, поехали.

Они снова устремились в путь богатырским скоком, но не прошло и дюжины прыжков, как Илья натянул поводья. На пути у них, в чистом поле стоял черный шатер. А вокруг шатра бегал, громогласно ругаясь и размахивая руками, здоровенный усатый детина.

— Исполать тебе, добрый молодец, — произнес Илья, когда пыль вокруг остановившейся почти у самого шатра кавалькады рассеялась.

— Исполать и вам… — черноусый подозрительно окинул их взглядом, — люди добрые. Вы откуда? Чего вам надобно?

Богатыри удивленно переглянулись.

— «Вы откуда, чего вам надобно…» — ворчливо передразнил его Добрыня. — Вроде русский человек, вроде плечи, да ухватка богатырская. Что ж гостей-то не приветишь, не поклонишься? Не учен ли ты учтивости да вежеству? Али вовсе басурманский сын?

— Ты постой, Добрынюшка, свирепствовать, — прервал его Илья. — Это ж мой названый брат! Храбрый богатырь Дунай Иванович. Ведь двенадцать лет мы с ним не виделись. Похудел-то как, болезный, весь спал с лица. Может, с ним какое горе приключилося? Да от горя черны очи помутилися? Расскажи нам, что случилось, добрый молодец? Что с тобою за обида, что за горюшко? Отчего по полю бегаешь, ругаешься?