— Не знаю, отец, — ответил Шук, однако вообразил себя шофёром. Льешу легче этого добиться. Водить по трассам автопоезда... Почётно! Катишь поперёк всей Буолиа, ведёшь сцепку в семь-восемь фур, скорость девяносто лиг в час, а на обочине-то — Толстый! На, гада, гляди путевой лист! честный товар, не то что у тебя на складе.

Отец достал из багажной сумки кобуру с крупной пушкой, приладил к поясу и остановил глаза на Шуке.

И не отводил их.

И не мигал.

Смотрел молча.

Шук сжался пружиной — ой, что-то неладное! отец вмиг сделался чужим донельзя, хуже, чем вначале. Переводчик заморочил Шука, ведь Фойт пользовался своим жёстким р-говорящим голосом, вот и сейчас — «хрр... врр... » — и переводчик за ним:

— Только не становись космическим пилотом. Это опасная, тяжёлая профессия.

Эну ворвалась домой, как летний шквал, мимо мамаши, взвинченная, горячая; кровать, подушку долой — и ну рыться в своих узелках и коробках.

— Нагулялась? А о семье и думать забыла? полдня по кустам! За полдня баны теперь шиш получишь! и жрать не дам, вот Небом клянусь!

Но Эну оглохла. Выставив зеркальце, алой пастой жирно провела от висков к щекам, вытянула из-за ворота тайно хранимый талисман Красной Веры в виде слюбившихся Мууна и Мункэ, чтобы болтался поверх рубахи. Когда же Эну разулась и на тыле босых ступней намазала пастой знаки птиц, мамаша совсем лишилась голоса. Правда, ненадолго.

— Не выпущу, — сказала она сипло. — Веруй здесь. Не себя, тебя жалею. Будь двадцать раз красноверка, а на улицу свою ересь не тащи.

— Мать, — с весёлым отчаянием Эну приблизилась к ней в упор, — я теперь не твоя. Я гниючие баны видеть не могу. И завод по мне хоть весь сгори, я и не плюну. Я ухожу, мать. На, смотри.

— Ааа... — задохнулась мамаша, уставясь на клик, где играла и светилась голубая жилка.

— Это — моё. Я иду, пусти.

До этого момента мать считала, что Эну с ума свихнулась. С первородками случается, особенно кто урода носит — плохой малёк кровь и лимфу отравит, яд дитячий бьёт матери в голову, да ещё врачи всякого зла под кожу впустят — от этого и вопят, и лицом колотятся, и в каменный карьер бросаются. Но клик в ладони Эну означал совсем другое, а что — не догадаешься. В растерянности мать пропустила Эну к двери.

Всё осталось позади, всё, всё. Высельчане, редкие на улице в рабочий час, не цыкали вслед, не окликали ни дружески, ни шуткой. По дороге шла мункэ — женщина в полном смысле слова, красноверка со всеми знаками и босая без малейшего стыда. На бледном лице пламенело — «Я мункэ», в мягкой походке слышалось — «Я мункэ», движение влитого в женскую форму тела говорило — «Я мункэ и горда собой».

К Толстому Эну вошла запросто, как если бы за его спиной не висели портрет Правителя и полицейский Устав, а сам он не был облечён никакими полномочиями, ни даже внушающим почтение мундиром.

— Привет, господин младший командир, — сказала она и, улыбаясь, показала ему кончик языка.

Обрюзглый, кислый, он при виде шикарно наглой мункэ застыл и насторожился.

Эну села, закинув ногу за ногу, пошевелила пальчиками ноги и окатила Толстого водой прежде, чем тот вскипел:

— Отец Фойт прибыл оттуда. Зовет тебя. Какое-то срочное дельце.

— Отец... Фойт? — повторил Толстый, недоуменно насупясь.

— Отец Фойт. Да, вот ещё — дай-ка от-счётчик, я свой дома забыла.

Толстый пододвинул ей счетчик. Эну приложила клик, и появилось число 7. Семь отов. Клик без оболочного счётчика, явно выломан, но сумма для заводской девчонки чрезмерная.

Торжество Эну нарушил рядовой, часом раньше отлучившийся проверить донос — точно ли в доме Нуэ Луунии действует игорный притон. Эну и его потрясла своим обликом, но не настолько, чтобы он забыл о службе.

— Командир, есть новости.

— Что?! — рявкнул Толстый.

— Слышали взрыв из долины и потом... Кин-Забулдыга говорит, что видел робота на огородах, какого-то не нашего робота. Кин трезвый; я думаю...

— Отставить. Иди... посмотри по улицам.

— Есть, — отсалютовал рядовой и — налево кругом! — покинул помещение.

Толстый совершенно овладел собой. Явились звёздные, и некий отец Фойт желает встретиться с ним... Отец лично сошёл с КонТуа? Нет, Эну голову вскружило, и она явно завысила чин Фойта в воровской семье — отцы так не прибывают, это самое большее приёмный сын. Однако визит важный, встретиться необходимо.

Как влезла между ним и отцом Фойтом эта маленькая потаскушка, Толстому было удивительно и непонятно; надо выяснить, почему так случилось. И как-то Фойт расточительно щедр к льешской рвани. Семь отов! Так и начинается проникновение звёздной семьи в чужие земли. Подарочек тому, подарочек сему — глядишь, вся льешня участка куплена и разбегается с завода, чтоб на горбу таскать незаконные товары с места тайной высадки к трассе, где ждут шофёры.

Он, Толстый, честно поддерживал отношения с семейством отца Дью-среднего, правил игры не нарушал. Имени «Фойт» ему никто не называл, значит, не от Дью послан. Конечно! а то предупредили бы: «Жди». Выходит, сюда решила влезть другая семья. Мелкое, видно, семейство, если покупает пропылённых цементом умви, ублажающих безработную шпану. И сегодня прислали Фойта для переговоров, завязать отношения. Но отказываться не стоит. Главное — не нарушать интересов Дью. Не один участковый в Буолиа дружит с двумя звёздными семьями...

Что-то Эну слишком смело держится. Ещё бы! ей, которая и пять тиот не стоит, дали семь отов на карманные расходы! Но хамит так, словно соблазнила звёздного взять её на КонТуа и напоследок хочет понахальничать с хозяином участка... И Фойт поддался на её уловки? Мог поддаться. Толстого и самого мало-помалу забирало от запаха мункэ. Мужская фаза сказывается.

Или это ловушка ОЭС? всё подстроено? Первая забота ОЭС — держать заслон между звёздными и планетарными семействами, но в Буолиа ни тем, ни другим просто негде развернуться в полный размах, это гиблые задворки Туа..

Необходима проверка.

— Идём, — сухо бросил Толстый, — посмотрим, кто такой... Фойт.

— Орбанди Н.С.Месхандор, командарм, — представился ладный и стройный военачальник. Этот образчик древней р-говорящей аристократии звёздного Ниданга был словно отлит из белого олова; стоическое одноцветие его лица говорило о твёрдой воле и самообладании, а светло-синяя форма блистала чистотой. Руки он держал сомкнутыми в замок, веки были прикрыты.

— Акиа, эксперт-лазутчик, — скромно, в одно имя, назвался держащийся чуть позади командарма упруго-гибкий человек с грустными глазами «морской вдовицы», покидающей кладку икры. Глаза этой трогательной мягкотелой птицы глубин вдохновили не одного живописца и поэта, но мало кто решался положить палец в её режущий роговой клюв. За псевдонимом «Акиа» полупрозрачно таилась родословная в десятки поколений долгогривых господ и кованые кастовые зарукавья.

— Луи Маколь, замдиректора «Вела Акин» по особым поручениям, — Луи было нечем хвалиться, за ним не тянулся хвост славы предков, и он не носил светло-синий цвет имперской армии. Он мог бы, не солгав, обозначить свою должность и как «грязных дел мастер», но предпочитал, чтобы люди догадывались об этом как можно позже.

После поклонов (кланялся Маколь, армейцы в ответ слегка кивнули) конфликтующие стороны расселись за столом.

— Мы тяжело огорчены фактом повреждения нашего корабля, — сразу обозначил Луи позицию «Вела Акин». — Это повод для судебного разбирательства. Мы будем требовать починки судна за счёт военного ведомства, а также выплаты компенсаций за задержку коммерческого рейси. Экипаж «Холтон Дрейга» и бортовой самописец должны быть незамедлительно переданы нам по праву арендаторов.

— Судьба экипажа выясняется, — туманно ответил эксперт-лазутчик, а Луи тотчас съязвил:

— По гороскопу?

— Как вы полагаете, господин зам, — заговорил бестрепетный командарм, — почему ваше судно вошло в зону стрельб?