От ужаса у Алены чуть не подломились ноги. В поисках опоры она ухватилась за злосчастную фарфоровую вазу эпохи Мин, и тут ее озарило:

— Стойте! Прекратить! — завизжала девушка.

На нее, держащую над головой вазу, с удивлением уставились и Черномор и богатыри.

— Если ты их тронешь, я вазу твою драгоценную расколю вдребезги! А вы, — обернулась она к богатырям. — Как вам не стыдно! Черномор-то у вас в гостях не ломал мебели, и дверей не вышибал. А тут разгром устроили!

— Дык Аленушка, — развел руками Илья. — Мы же тебя с Алешей спасали. Он ведь вас в плену, целый день держал.

— Да не в плену мы были, а в гости к Морскому Царю ездили!

— А еще мы вот зачем приехали, — вклинился в разговор Дунай. — Умыкнул злодей Людмилу, дочь Владимира. И затем сюда мы князем посланы, чтоб добром, а не выйдет, так силушкой, возвернуть княжну в палаты отцовские.

Черномор слушал все это, опасливо поглядывая то на вазу в руках Алены, то на натянутый лук Добрыни. Черный смерч, впрочем, постепенно спадал. Карлик, недобро щурясь, аккуратно вынул стрелу из досок крыши, а затем и из бороды.

— Ты, Алена, вазу-то поставь на место, — изронил он, наконец, веское слово. — Коли ваза разобьется, то и тебе не уцелеть.

— Коли ты богатырей убьешь, так и мне жизнь ни к чему.

Карлик недовольно дернул бровью и обратился теперь уже к стоящим во дворе замка богатырям:

— Вы хотели освободить Алешу и Алену? Так я их не пленял. Как поставит Алена вазу на место, так и пойдут они спокойно на все четыре стороны. А Людмилу я вам не отдам.

— Отдашь! — взмахнул мечем Дунай. — А не то мы тебя…

— Не отдам, — покачал головой Черномор. — Даже если мне всех вас придется убить, не отдам, — и от этой усталой уверенности Черномора повеяло смертным холодом.

— Постойте! — вмешалась Алена. — А почему бы вам не спросить саму Людмилу?

— И верно! — просиял Черномор. — Людмила, солнышко! Открой ставни, покажись богатырям.

Одно из многочисленных окошек дворца отворилось и оттуда выглянула юная, миловидная, но чем-то недовольная мордашка.

— Это что же, войны не будет? — девица подбоченилась. — Я тут, понимаешь, сижу, как дура, дожидаюсь, а они переговоры устроили!

— Ну, Людочка, ну ты сама посуди… — замялся Черномор.

Княжна окинула взором Черномора, стоящих во дворе богатырей, Алену с бесценной вазой эпохи Минь.

— Эх, Карлуша, — скривила она губки. — А говорил, что тебе ничего для меня не жалко…

— Ну знаешь, — вскипел Черномор, — всему есть предел! Тебе же известно, сколько я за эту вазу… Я уж не говорю о дворце, в котором и ты, между прочим, живешь!

Людмила разочарованно вздохнула и решила не рисковать.

— Ну хорошо. Здесь я хочу остаться, здесь! Так и передайте моему папеньке. Тошно мне уже было у него в тереме. Да и в самом Киеве тошно. И я сама, да, сама попросила Карлушу, чтобы он меня увез! Все. Не хотите драться, так езжайте прочь, — и она, показав всем язык, с треском захлопнула ставни.

— Ну, как, есть еще вопросы? — кисло улыбаясь, спросил Черномор.

«Ох, будет она теперь пилить его за эту вазу. Надо же было волшебнику в такую стервозу влюбиться», — подумалось Алене.

— Коль девица сама уезжать не желает, то как мы ее можем неволить? — развел руками Илья Муромец.

Добрыня Никитич покачал головой и спрятал в саадак лук. Алена, облегченно вздохнув, чуть не уронила драгоценную вазу вниз, но, спохватившись, взяла ее покрепче и аккуратно опустила на поставец. За спиной у Алены Алеша Попович, положил на место каминные щипцы, кочергу и стал разбирать нагороженную у входа в кабинет баррикаду из столов и кресел.

— Ну, коли мир, так может, по старой памяти, по чарочке? — радушно предложил Черномор.

Богатыри, переглянувшись, смущенно заулыбались. Только Дунай, с лязгом вернув меч в ножны, пробормотал что-то невнятно-угрожающее и выскочил вон из замка.

Распив с Черномором пол бочонка вина богатыри окончательно подобрели и засобирались домой. Когда прощались, Илья последним подошел к волшебнику и тихонько сказал ему:

— Ты бочку зелена вина-то Дунаю верни. Ту самую, в тридцать три ведра.

— Какую бочку? — не понял Черномор. — Зачем мне чужое вино брать, если я и так могу? — он щелкнул пальцами и в комнате появился еще один бочонок с вином.

— Верни, — Илья легонько похлопал Черномора по плечу и направился к выходу.

— Да? — задумчиво глядя вслед богатырям, Черномор пошевелил пальцами, словно перебирая что-то в уме. — То-то я помню кисловатое оно было. Не с моих виноградников. И бочка-то была тяжеленная. Где-то я видел таких много…

Илья, Добрыня, Алеша и Алена возвращались не торопясь, рассказывая дорожные свои приключения. Дунай, обиженный на богатырей за то, что не захотели любой ценой выполнять княжеского поручения, ускакал от них в чисто поле. Наверное, он немного утешился, найдя в тот день у себя посреди шатра тридцатитрехведерную непочатую бочку зелена вина. Того самого вина из личных погребов ляховицкого короля.

Ночь застала их в пути. Посовещавшись, богатыри остановились на широком пляже. Илья, наломав в ближайшей роще сушняка, разжег костер. Добрыня, уехав ненадолго, вернулся с четырьмя подстреленными птицами. Он утверждал, что это дикие каплуны, однако, взявшись ощипывать и потрошить птиц, Алена с удивлением обнаружила, что птички ничем не отличаются от домашних кур. Поутру пение петуха в деревеньке неподалеку подтвердило самые мрачные подозрения Алены.

Илья поджарил птиц на вертеле над костром, достал из переметных сумок вино и хлеб, и все уселись трапезничать. Алеша Попович не принимал участия ни в готовке еды, ни в разговорах. Просто сидел на песочке и с тоской смотрел на море. Когда его позвали есть, рассеянно улыбнулся, подсел к костру, отломил у одной из птиц ногу, надкусил ее, и замер, уставившись в огонь.

— Как из стольного мы города отъехали, закатилось на закат солнце красное, — начал рассказ Илья Муромец. — Невозможно стало нам скакать по темени, и решили на ночлег мы устроится.

— У Дуная-то шатер был рытнобархатный, в чистом поле мы его раскинули, в том шатре трапезничать наладились, — подхватил рассказ Добрыня. — Что с собою прихватили с пиру княжьего, все прекрасно допили, докушали.

— А наутро встали с похмельицем, — укоризненно покачал головой Илья. — Да пока вставали-собиралися, да пока шатер Дунаев сложили, уж печет-палит солнце красное, скоренько к полудню поднимается.

— Долго ли мы, коротко ли ехали, — продолжал Добрыня Никитич, — выехали к городу Чернигову. А у города силушка несметная. Кочевые люди все разбойные, из далеких земель, из Кощеевых. Не пройти, ни проехать у города, гомонят, толпятся и злобятся, на дороги наши ругаются, ищут города стольного Киева, — Добрыня добродушно рассмеялся. — Вот ведь бестолочь басурманская. Киев и Чернигов перепутали!

— Как на них мы сзади понаехали, — азартно сверкнул глазами, Илья Муромец, — полетели клочки по закоулочкам. Я конем топтал, и копьем колол и лупил булавой по головушкам. Пополудни мы к Чернигову подъехали, а под вечер вражья сила и закончилась.

— И ведь вот что для меня удивительно, — почесал бороду Добрыня. — Раньше эти орды разбойные, из земель далеких, Кощеевых, сразу мчались к городу стольному, самой что ни есть прямой дороженькой. Что вдруг занесло их до Чернигова? Супротив столицы город маленький. Ни дороги им туда раньше не было, ни добычи — полона богатого.

— Так вот кто мимо указателя Микулы ночью проехал! — сообразила Алена. — А я-то думала, кто может за ночь протоптать настоящую дорогу через перепаханное поле? Надеюсь, теперь-то Микула все исправил, и указатель действительно показывает на Киев.

— Ай да славный Микула Селянинович! — всплеснул руками Добрыня. — Боронил сохой он землю-матушку, а оборонил столицу русскую!

— Только, коль бы мы в Чернигов не заехали, от него бы головешки осталися, — сурово заметил Илья. — Ждет под Киевом врагов дружина княжая. Задарма пирует в княжьем тереме. А в Чернигове силы невеликие. Как мы вражьи полчища повыбили, в городе ворота отворилися, вышли хлебом-солью нас попотчивать горожане славного Чернигова.