Меня начинает затягивать, я клонюсь и едва могу удержать равновесие — или пол колыхнулся под ногами?.. На спине и затылке зашевелились мурашки. Танец и пение вот-вот закружат, поведут к бездне. Я до боли сжимаю зубы, чтобы подавить желание завыть вместе с певцами, вскинуть руки и завертеться... Впереди колеблется, мерцает скат пола — ступи на него! ты заскользишь, будешь напрасно хвататься за гладь...

Гиблые желания приходят здесь на ум!

Иди на зов бездны. На край. А с края — прыгни! Ты узнаешь всё, что хочешь!

Я отшатываюсь и припадаю к стене, часто дыша. По лицу, словно вода кончины, сбегают капли пота. Нет!.. Лучше оказаться за одной решёткой с эйджи.

С той стороны слышен с трудом сдерживаемый стон, чей-то плач — а, наконец выводят долговязого! Но что это с ним?.. скованная походка, отсутствующий взгляд, рот полуоткрыт... чтобы он двигался прямо, его сопровождают стражники.

Оу, мне бы ваши зелья!..

Но у напитка безволия скверное свойство — с безразличием ко всему, даже к жизни, приходит молчание. Жги, режь — в ответ тупой взгляд и односложные слова без смысла. «Это — тело; дух ушёл. Душа и плоть соединятся в другом мире», — скажет Бо Арангак.

Жрецы кружат у кафедры, вскрикивая и вздымая руки.

Эйджи двигаются; даже совсем понурые встают и стягиваются к решётке, поглядеть напоследок на своего героя. Кое-кто буквально бросается к барьеру, но отскакивает, налетев на контрольные лучи. Теперь видно все лица — они покрыты мраком и тоской. А та, что первой подступила к силовому полю, садится на корточки, прячет лицо в коленях, обхватив свои ноги. Похоже, она плачет.

То-то, дурья голова лохматая. Чуешь? зоркие братки не дремлют! Мониторинг рабов действует как часы, сбои бывают крайне редко.

Пока долговязый, волоча ноги, под конвоем взбирается к концу ступенчатой платформы, один из жрецов, откинув куколь на спину, всходит на кафедру. Бо Арангак.

— Благодарение Всесильному, — возглашает он, подняв лицо и руки, — за помощь, нам ниспосланную! Приносим жертву как залог надежды на божественную милость!

Стражники отстают на ступень от длинного эйджи, чуть пригибаются и, качнувшись вместе по команде, выбрасывают руки вперёд, толкая его в спину.

Он зависает над провалом. Наверное, от чувства опасности опоённый зельем мозг просыпается в момент падения — пока ноги касаются платформы, долговязый делает полуоборот всем телом, взмахивает руками и поднимает голову, но он уже летит, не может удержаться. Голова его поворачивается, взгляд оживает, а изо рта вырывается громкий крик — то ли он называет имя, то ли кого-то зовёт.

Он застревает в глазах. Рокочут барабаны. Платформа пуста; стражники сходят по неогороженным ступеням, а я почему-то вижу его, застывшего над чёрным зеркалом в неустойчивой позе, в движении, с поднятыми руками — словно он собрался взлететь на крыльях. Красиво!..

Крик гаснет в бездне. Удара не будет — из кладезя никогда не доносится ударов падающих тел.

Рабы в нише напротив подавлены — кто опускает голову, кто отворачивается, кто вновь садится и закрывает лицо, подобно эйдже с чёлкой. Однако баба с деревянной шпилькой в волосах, набравшись смелости, встаёт, выпрямляется и отдаёт косменский салют. И не одна! шестеро повторяют жест правой рукой, согнув её и сжав кулак у плеча.

Меня обжигают восхищение и злость. Йо, эти Рослые!.. обламываешь, усмиряешь — вот вроде бы добился послушания! и вдруг кто-нибудь так на тебя посмотрит, словно скажет: «Всё равно я на голову выше».

С этими, салютовавшими, и время тратить без толку. А вот по жирной чёрной метке в их рабочие карточки надо влепить!

Почему-то ноги мои — ватные. Держусь за стену. Я чувствую подлость, как будто меня обманули. Кладезь зияет, его не насытишь, но я вижу, что он закрыт намертво. Слегка трясёт, я ощущаю — он меня не примет. Всё, что вело и плющило, чуть не с ума сводило, вмиг пропало, стоило долговязому нырнуть туда. Он исчез, перешёл на другую сторону.

Если я сейчас взбегу на платформу и кинусь в кладезь, меня ждёт другое — не вход в иной мир, а каменная скважина с конкретным дном, о которое я шваркнусь, как мясо. Наверху услышат обычное «Шмяк!», словно не человек погиб, а куль с отбросами спустили. Я распластаюсь посреди изломанных мослов и треснувших черепов, выхаркав на истлевшие останки кровь и желчь. Мои кости превратятся в зубчатые обломки и будут торчать из разрывов кожи на боках и бёдрах; минуту-две я повою, пытаясь двигать вывернутыми, хрустящими конечностями, обмочусь и нагажу себе в штаны — и так, лёжа в гниющей мертвечине, мочевине и дерьме, я потеряю сознание, после чего сдохну, захлебнувшись кровавой рвотой. Явятся пси, посапывая мокрыми носами, оценят мою упитанность и примутся рвать на мне одёжку, чтобы добраться до самых мясистых частей. Им ведь надо спешить, пока я свеженький.

А долговязого я там не встречу. Он не там.

Но почему? Почему я знаю это точно, как число патронов в магазине?!

Почему я не услышал, что было за словами: «И опять шёл по мечу»?

— Каждого, кто осмелится противостать нам, ждёт та же участь! — Бо Арангак повышает голос. — Нет возврата тем, кто дерзает противиться воле Всесильного!

Отступив с кафедры и поклонившись бездне, он манит меня: «Подойди». Я иду, едва различая зал и его лицо. Я обманут, я пуст. Вот зачем при входе в святилище сдают оружие — чтоб кто-нибудь сразу не...

— Маджух, возьми запись обряда, отредактируй и найди возможность переслать её полковнику Ониго. Пусть и он приобщится к нашим таинствам.

Внешность и фасон одежды Форту с Рахом подбирали ещё в граде — но не стилисты, а две рыхлые насупленные дамы из штата полковника Ониго. Обменявшись фразами, состоявшими из междометий, пощёлкиваний языком, движений ушами и хмыканья, они бегло набросали что-то в блокнотах и дали партнёрам листки с эскизами:

«Только так».

На Форта указали согнутым пальцем: «Европеоидный тип. Волосы тёмно-русые. Причёску оставить. Эксперт, вы чем-то похожи на туанца расы нидэ — соблюдайте поведение бывалого космена, знакомого с жизнью КонТуа».

На Раха махнули рукой: «Осветлись и говори с каким-нибудь колониальным акцентом».

«Благодарю вас, тётушка». Гибко склонившись, Pax быстро и нежно повёл рукой, словно подхватывая ладонь дамы своей ладонью, и запечатлел на кончиках невидимых пальцев осторожный поцелуй.

«О, Пятипалый, ты меня смущаешь!»

Советы дам выполнили в точности. Форт облачился в чёрные брюки с тонкими золотыми лампасами, тёмно-аспидную рубашку с шёлковой чёрной вышивкой и длинный гибрид яунгийского жилета с туанским лапсердаком, принятым у каст торговцев и ремесленников, — без рукавов и ворота, прямой силуэт, масса карманов; верхнее платье отливало муаровым узором.

— Блестяще, — обошёл его Pax, одетый в короткий ньягонский жилет поверх простой рубашки; просторные бермуды держал на талии ремень с чехлами для телефона, наладонника и чип-ключей. — Очень узнаваемо. Здесь полно таких шкиперов и судовых офицеров. И цвет хорош — неяркий, тусклый.

Они разместились в одном из отелей эйджинской зоны — не самом лучшем, но выбор жилья Форт целиком доверил Раху. Их поселили, равнодушно приняв деньги и записав имена. Форт отметил: тут эйджи намного больше, чем в Эрке, — столько, что есть шанс затеряться.

Гостиничный номер в плане походил на запятую, вход находился в самом конце её кривого хвостика. Вошедшему предстояло идти по витку спирали, не видя, что находится слева за стеной, — а там, в самом укромном месте, расположился на матрасе Pax, и под его изголовьем лежал пистолет-автомат.

— Если нас зажмут, уйдём туда, — Pax показал вверх, где щиты скрывали короб вентиляции. — Три сажени прямо — и мы в параллельном коридоре.

— Нет ли тут ушей, кроме наших?.. — Форт послойно просматривал стены и потолок сканером и радаром. — Ты так смело говоришь, как будто нас не слушают...