Боян, проведя по струнам, начал заунывно-распевную песню.:

«Вот, оказывается, как былины-то сочиняются, — подумалось Алене. — Только что ж он врет про улицу?.. Или это Боян так выгораживает всех, кто Забаву не смог на княжьем дворе защитить?»

— Эх, меня на дворе-то княжьем не было, — послышалось с другого конца стола. — А уж я-то показал бы змею лютому, как украдывать княжью племянницу… Все, как тень крылатую увидели, разбежались, по углам попрятались, а красавец наш, Чурило Пленкович, так и вовсе в обморок хлопнулся.

— Неспроста-то я в обморок хлопнулся! Не с испугу, а с хитрости обманныя! — взвился обиженный Чурило, сидевший слева от Алены. — Я, подняв глаза, увидел змея страшного. На меня летит, зубами скалится. Из одной головы его дым валит, из другой огонь-пламень вырывается… Вы-то все под крылечком опрятались. Я один лежал посередь двора. Ждал, как змей на меня-то накинется, как подхватит меня, будто мертвого, поднесет к своей пасти зубастыя, так я выхвачу свою остру сабельку, отсеку одним махом ему головы… Кабы знал я, что чудище заморское хочет скрасть Забаву Путятишну, знамо дело, не падал бы в обморок, а ее защищать бы тут же бросился!

— Ой же брешет, Чурило сухоногое, сухоногое Чурило, грабоноге, — презрительно скривился Дюк Степанович.

«Что это Чурило про Змея врет, будто у того несколько голов было? Не иначе, у Чурилы от страха в глазах двоилось, — усмехнулась про себя Алена. — Он, небось, и Змея-то разглядеть не успел, сразу в обморок упал».

Служки стали разносить заморское вино. Алена протянула было свой кубок, чтобы чем-то утолить жажду, но Дюк Степанович прошептал ей на ухо:

— Ты не пей тут вина заморские.

Алена торопливо одернула руку, и служка, разливающий по кубкам вино прошел мимо. А Дюк, тем временем, продолжал:

— Тут заморские все вина кислые, кислые вина да прогорклые. Поутру болит от них головушка, да живот от них пучит, прости господи. Не доходят сюда вина хорошие, по дороге все раскупаются. Вот у матушки моей во славном Галиче…

— Что же мне тогда пить-то? — вздохнула девушка.

— А вот выпей ты меду крепкого. Меду крепкого, сладкого, ядреного. Мед хороший тут, в Киеве делают, тут же пьют его незамедлительно. Оттого не успевает он испортиться.

Дюк Степанович плеснул себе еще меда из стоящего рядом кувшина. Хотел плеснуть и Алене, но та снова отказалась.

— А уж вы мои слуги верные, слуги верные, други старинные, — раздалось от входа.

В пиршественную залу широким шагом вошел князь Владимир. Хмурый, словно туча, он оглядывал выпивающую братию тяжелым оценивающим взглядом.

— Все-то вы про мое горе знаете. Про мою беду, про великую… А случилась беда нынче вечером. Налетело чудище заморское, чудище заморское, огромное, да украло у меня отрадушку, самую любимую племянницу, милую Забаву Путятичну… — князь страдальчески заломил руки. — Не на ком мне нынче глаз порадовать! Утащила та змея летучая неразумное малое дитятко!.. Вот смотрю я на вас, бояре знатные, да на вас, дружина хоробрая, да на вас, богатыри отважные. Ох смотрю, гадаю, думу думаю. Кто из вас со змеем может справится? Кто спасет мою любимую племянницу?

Зал испуганно затих. Пирующие стали нервно переглядываться. Князь, видя реакцию своих подданных, глубоко вздохнул и щелкнул пальцами. Слуги понесли вдоль столов большие корчаги с крепким медом, и стали разливать их по кубкам.

«Да ведь это уже третий раз! — поразилась Алена. — Подают хмельные напитки, а закуски на столах кот наплакал. Князь видно ждет, пока кто-нибудь напьется, да наберется храбрости вызваться идти против Змея».

Когда меды были разлиты по всем кубкам, князь еле заметно кивнул кому-то, и с другого конца стола поднялся княжий ключник. Держа в обеих руках полную чашу, ключник провозгласил тост:

— Выпьем за здоровье князя русского, за Владимира, за Красно Солнышко!

По залу пронесся гул голосов. Бояре начали вставать, поднимая кубки в честь князя. Вслед за ними поднялись богатыри и гридьба. Пирующие осушали кубки до дна, и переворачивали их, дабы показать, что ни одной капли меда не осталось не выпитой.

— Слава князю нашему, Владимиру! — нестройно завопили с разных концов зала.

Языки развязались. Полилась более свободная беседа. Через пару минут служки еще раз наполнили кубки гостей медом, а затем принялись разносить горячее. Князь, тем временем все ходил меж рядов, хмуря брови и прислушиваясь к разговорам.

— Ведь всего-то князю делов, выпустить Илью Муромца из погреба, да велеть ему освободить Забаву Путятичну, — в пол голоса произнесла Алена.

— Да, — кивнул услышавший ее Дюк Степанович. — Илья Муромец первый богатырь в земле Русской. Он-то мигом со Змеем бы управился. Ну да вышла с ним несуразица. Князь Владимир на него изобиделся. Посадил его в погребы холодные… А из тех горлопанов, которые нынче собрались на пир-гуляньице, ни один не решится, не осмелится, не поедет спасать мою Забавушку, — и пьяный уже Дюк Степанович горестно шмыгнул носом.

— А тому, кто спасет мою племянницу, обещаю я милости великие. Дани-пошлины с целого города я отдам ему на веки вечные! — продолжал князь.

— С целого города? — оживились бояре.

— С целого города! — зашептались гридни.

— С целого города? — призадумались богатыри.

Дюк Степанович жадно сглотнул.

— Впрочем, мне-то золота не надобно. У меня и так казны не считано. У моей-то матушки в Галиче…

— Так ты что же, Дюк Степанович, откажешься защитить-отбить Забаву Путятичну? — спросил богатыря сидящий справа от него Василий Казимирович. — Коли так, то может я попробую? Дани-пошлины с целого города, — Василий мечтательно возвел глаза наверх, — это сколько ж можно выпить меда пьяного!

— Да и мне… ик, те дани тоже надобны, — вмешался Чурило Пленкович. — Чтоб красу-басу мою поддерживать, чтобы в Киеве быть первым щеголем, чтоб заткнуть за пояс Дюка Степаныча.

«И ведь возьмутся сейчас. Позарятся, — забеспокоилась Алена. — Горыныч, конечно, любого из них коли не напугает, так по пояс в землю вгонит. Без Ильи им Забаву все равно не освободить. Но сколько времени будет потеряно! А тут, может, каждая минута на счету».

— Ой, по силам ли вам та работа ратная? — вкрадчиво вмешалась в разговор Алена. — Хорошо ли того змея вы видели?

— Что за дело, хорошо ли, плохо ли? — беспечно махнул рукой Василий Казимирович.

— Как с небес на нас тот страшный змей набросился, с непривычки я, сознаюсь, зажмурился. Только видел, что туша немалая, — доверительно прошептал Алене Дюк. — Ну да отчего ж нам с ним не справится?

— Этот змей сильнее обычного, — принялась вдохновенно врать Алена. — Лютый змей о двенадцати хоботах, да еще о двенадцати головушках. Все-то головы пускают дымы дымные, все-то головы бьют жарким пламенем, все-то головы рвут зубами острыми!

— Мать честная, едрит твою головушку! О двенадцати главах! Спаси господи, — Василий Казимирович часто закрестился. А Чурило Пленкович побледнел и снова чуть не хлопнулся в оборок.

— А то верно ли ты знаешь, сударыня? — засомневался Дюк Степанович.

— Знаю верно. Но вы меня не выдайте. Расскажу вам по секрету все, что видела… Не могла я от страха с места сдвинуться. Вы от змея под крыльцо попрятались, ну а я стояла, да все видела, ни вздохнуть не смела, ни зажмуриться. Змей крылатый налетел на Забавушку. Все двенадцать голов огнем пыхают, да огромными зыркают глазищами… — Алена понизила голос до зловещего шепота. — А Забава кричит-убивается. Змей схватил ее в свои хоботы, да взлетел в один миг в небо синнее… Нешто вам с таким чудищем управится? Нешто тут обойтись без Ильи Муромца?