— Есть другие способы познавать истину... — Жрец уделил Маджуху снисходительную улыбку.

Тем временем Борин старательно вытирал ладони платком. Бумага с пламенными мольбами, совсем недолго находившаяся у него в руках, словно оставила на пальцах пятна, которые необходимо удалить прежде, чем вернёшься на «Леди Гилфорд». Так и казалось, что все будут принюхиваться и приглядываться, отыскивая на тебе след нехорошего поступка. Впрочем, сила психического вытеснения позволит избавиться от нечаянного события куда раньше. Забыть! и никаких там угрызений. «Этого не было».

К столу! скорей к столу! «Жрать-жрать-жрать», как говорил процессор, созданный из тараканьих мозгов. Папироса с лишайником и пряный дым жреческого кадила подхлестнули желудок, заставив его сокращаться от предвкушения. Вроде бы поел совсем недавно, а ощущение такое, будто с утра постился! О-о-о, у чёрных всё тонко продумано!.. После ужина Папа велит раздуть дымарь, и воздух помутится от курений...

Маджух осмотрелся — один за другим, беззвучно воплощаясь из сгустившегося сумрака, жреческие слуги в чёрном, с закрытыми лицами, скользили мимо него по коридору, молча устремлялись за охранниками, утащившими долговязого; часть слуг в почтительных позах обступила Бо Арангака, внимая его кратким указаниям, другие окружили Маджуха, всё ещё державшего в руке петицию рабов.

— Мне. — Бо Арангак повелительно простёр длань. Маджух с поклоном подал бумагу жрецу.

— Кто главный смутьян и зачинщик? — Чёрный чудотворец брезгливо воззрился на петицию.

— Тот, кого взяли бойцы.

— Отдай его моим людям. Распорядись, чтобы не возникло недоразумения.

— Но... необходимо дознание!..

— Все остальные — твои. Разве этого мало?.. Тот, кто предназначен богу, должен быть чист и невредим.

Похоже, для Бо Арангака происшествие вовсе не выглядело досадным.

— Проступок наглого раба не омрачит добрую ночь. Я вижу сокрытую волю Всесильного. Он указал нам, кто ему угоден. А мой совет тебе таков... — Поманив пальцем, жрец дал понять, что надо приблизить ухо к устам мудрецу и прислушаться.

Обожаю приглашения, от которых нельзя отказаться. Это похоже на смерть.

Крутишься, говоришь без умолку, планируешь на целую луну вперёд, но вот на повороте натыкаешься на нечто тёмное, и оно говорит: «Пойдём со мной, пора!..» Какое, к псям, «пора»?! Тут падает ток в сети, лампы еле тлеют, всё делается плоским, серым, как камень. Только слухом и волосяной дрожью понимаешь, что пока ещё существуют выступы, объёмы и углы, что мир не сплющился в бумажку, на которой ты нарисован... но в следующий миг тебя сотрут.

Разводья от сочащейся воды, что расплылись и высохли на стенах, отлепляются и набухают, становясь людьми... чем-то похожим на людей — они неправильные, у них на ушах бахрома, как на обтрёпанных штанинах, вместо глаз впадины. Они ходят на цыпочках, не оставляя следов. Манят и водят руками, рисуя в воздухе круги морока. Они провожают тебя, скользя рядом, и ведут, пока ты не окажешься у врат.

Когда Юада скроется за окоёмом, на холмах воют ветры. Или не ветры?.. Иные смельчаки кидаются догнать, увидеть, кто там голосит. Я тоже кидался. Никого. Только тихий смех издалека, из-за камней. Поймай красотку! Ох, и долгим будет поцелуй!.. Глядите-ка, вон он, счастливчик, — под камнем валяется. Обглодан, глаза высосаны.

Нельзя ходить ни в мужицкие костницы, ни в склепные тоннели знати. Там живут наоборот. Плохо встретить там кого бы то ни было — нипочём не догадаешься, кто перед тобой, если не предложишь ему поесть. Увидишь, как он отшатнётся от людской пищи. Да и зубы его...

Есть врата, сквозь которые можно войти совсем не туда, куда хочется. Через них проталкивают по рельсам людей, холодно и неподвижно лежащих на платформе тролика, а по другую сторону ждут чёрные с закутанными лицами. Ртов и зубов у них не видно, слов они не произносят. А черту, идущую от столба к столбу по полу, точно под перекладиной врат, они переступают спокойно, тогда как другие должны прыгнуть через неё, поджав ноги, и приземлиться на обе сразу.

Я прыгаю. Я не спешу вступить на тёмную сторону.

Готово. Теперь я живой среди чёрных. Почему-то прошибает мысль: «Я мог и не пойти!» Как же, «мог»... А нацеленный ключ? «Замыкаю от счастья, замыкаю от страсти, замыкаю тебя своей властью». И жрать не сможешь, горло спазма пережмёт. Сколько даров принесёшь, прежде чем тебя отомкнут.

Побывать тут — вовсе не просто. Нельзя ни пить, ни есть, ни заговорить первым. Нельзя отвечать «нет» или «да». Никого нельзя касаться. Конечно, и на белом свете за людей хвататься не положено, но здесь древняя правда соблюдается с величайшей тщательностью.

Нет, это всего лишь преддверие! Переходная зона. Дальше — допуск по соизволению жреца... без гарантии, что вернёшься. Чёрные, непроницаемые со всех сторон. Протянутые вверх ладонями руки. Выкладывай.

До чего же непрочная малость связывает нас с миром! Проводок, крохотный фирменный чип. Потом эфир хоть надорвись: «Эй, ты где? ты слышишь?!» — а ты словно на свет не рождался, глух и нем.

Ковш воды выливается на голову; вода сбегает на плечи, капает с подбородка, проникает сквозь платье. Я сжимаю губы, чтобы ни капли не попало в рот, а сзади строгий голос спрашивает:

— Омыт ли он водой кончины?

— Да-а-а! — скорбно поёт юноша поодаль.

— Всегда почитай царство полуночи. Молись, чтобы тебя омыли влагой пробуждения. Возьми плат живущих вспять.

Протягивают платок, похожий на лоскут тьмы. О, пся рогатая, вот это я люблю меньше всего! Охота мне, что ли, выряжаться тем, кто лежит пластом на тролике?!.. Однако придётся. Отовсюду нацелены дыры их глаз, следят, послушен ли я тёмному миру. Я послушен.

Я сам себе кажусь кем-то другим. Меня уже водит, как дистанционно управляемого. Завязываю концы плата на мокром затылке. Чтобы выполнить обряд, надо пройти все ступени вниз. Вниз?.. а чувства на подъёме! я не накурен, не жевал грибов, но меня прёт всё сильней. Лицо сводит гримасой превосходства, я почти похож на божьих слуг. Я сойду на край бездны, сойду! Я увижу там истину. Омытый и повязанный, я принадлежу Всесильному и могу различать малейшие колебания на лицах неомытых и неосиянных Звездой. Как ультра-сканер, я считываю проступившие на них шифрованные коды.

Они идут сюда иначе. Их не оберегают ни вода, ни плат, ни поцелуй Бо Арангака. Они бегут, подгоняемые палками, под выкрики конвоя:

— Ишь чего удумали! Прошение совать! Стакнулись, чтоб на наши уши галактические полицаи обвалились? а вот вам хвост от викуса! Гость дорогой сам вашу бумажонку Папе отдал, на том всё и покончилось. Живей! шевелись!

— Куда?.. зачем?!

— В Чёрное святилище! У нас радость, ночь гуманитарной помощи! Кого-нибудь уроним в кладезь... может, и тебя!

Храмовое владение невелико, но охраняется крепко. Как на подступах к энергостанциям, стража стреляет без предупреждения.

Тщательный обыск во тьме; пальцы обшаривают тела, водят детектором от головы до пят — карманный телефон, наладонник, серьги, браслеты, всё долой! Они поймут, что нынешняя ночь для них — особая, без милости и снисхождения, а древняя правда «К телу рук не простирать!» к ним не относится. Они подзабыли, как их выбирали на рынке, но сегодня вспомнят. А затем их передадут людям в чёрном, без лиц! Все знают, что означает, когда тебя берут за локти слуги бога.

«Проверяйте реакцию, — наставлял я. — Следите за лицами, за позами».

Надо высмотреть слабых духом. Затем — слабейших из слабых.

Низкие, узкие коридоры беспросветно черны, они веду; только вниз, вниз, вниз. Конвой подгоняет, не давая ни сориентироваться, ни подумать. Бег вслепую, каждый миг боясь споткнуться и упасть, а впереди гулкие, частые удары барабана, возвещающие: «Близится последний час!»

Впереди — свет, кровавый и тяжёлый. Никогда не приходилось мерить жизнь шагами? осталось шестнадцать... восемь... надо успеть вспомнить всё хорошее, да что-то память барахлит... Ноль!