За ничейной полосой в наскоро отрытом окопе трясся Удюк Лишай. Спина, в кровь иссечённая хлыстом Дуки, пылала болью. Этот жгучий жар просачивался в тело, становился лихорадочным ознобом и мутил голову, горячую и тяжёлую, как чайник на огне. Рот спёкся, язык и нёбо саднило от лишайниковой пыли, перемешанной для вкуса с бабской пудрой и оттого нестерпимо воняющей чем-то приторно-сладким, вроде градских леденцов. Было весело, но веселье текло из глаз и носа слезами. Он обнимал короб-пускатель, гладил лежащие рядком ракеты и пытался повторять молитву к Звезде, которую бубнил лежащий слева шибко правоверный недоросль. Тот собрался прямиком отсюда унырнуть в обратный мир, где его встретят.

Удюк туда не хотел. Он знал, кто ждёт за краем. Она всё время кружилась где-то рядом. То босые ноги в стороне прошлёпают, то голос послышится. Она и сейчас на позиции, только в другом окопе. Хихикает, с кем-то любезничает. Из-за края выбралась со смертниками пошалить, паскуда. В потёмках-то не видно, чего у неё не хватает, вот она этим и пользуется. То вдруг тонко запоёт вблизи или поодаль, а иногда заладит повторять шёпотом:

«Куда мы идём? Удюк, куда мы идём?»

И сама же хрипло отвечает, изображая его голос:

«Ты не бойся, я тебя спрячу!»

Плюх-плюх-плюх — ноги ступают по залитому водой полу.

«Куда мы идём? Мы так далеко забрели... Там сток, опасно!»

Она жмётся к стене, облизываясь от страха. Гудит, ревёт стремнина слива; темнота мерцает чёрными сосульками, дрожит грязной слизью на краях жёлоба.

«Какой тут лаз, где он? я ничего не вижу!»

«Подними руки, наверху скоба...»

Она вытягивается, привстав на цыпочки. Тощая, живот, как у викуса. Обхватив её туловище одной рукой, другой он вдавливает остриё снизу вверх с желанием сразу достать комок величиной с кулачок, непрерывно бьющийся под грудной косточкой. Её большие глаза замирают, рот открывается — но не дышит. Потом она несколько раз пытается вдохнуть, по острие не пускает воздух в грудь. Руки опускаются и скребут, цепляют за одёжку, колени дёргаются, тычутся в его ноги. И глаза навыкат — смотрят удивлённо, не моргая. Наверное, очень странно чуять у себя внутри железную пластинку, которая, как выключатель, враз всё останавливает. Ну и глазища! дрожь берёт от них.

Отпустил, вынимая клинок. Сползла, как плевок по стеклу, скользя руками сверху вниз, с шеи на плечи, с плеч ниже, ниже... А стынущий взгляд застрял в глазах, как вспышка; сколько ни моргай, он не отпускает, не тускнеет.

«Вот оно», — подал сержанту завёрнутое в тряпицу. Тот проверил. Уши свежие, не по-детски крупные, хрящи мягкие — то, что надо. Неплох и хвост с кистью тонкого, нежного волоса.

«Ты правильный пацан, Лишай. Никого не жалей. Забирай себе эти обрезки. Новую девку заведёшь — покажешь ей, что от изменницы осталось».

Глаза у сержанта — выпуклые, медленно текущие холодными слезами. Что за наваждение?..

«Молодые удальцы, на битву, к Чёрной Звезде! — выл, взывал жрец меньшего ранга, кружась и приплясывая в коридоре. — К оружию, молодые удальцы! За мной идите! отведу на край, где обретёте славу вечную!»

Ведь находились олухи, чтобы за ним увязаться. Когда надо ховаться по дальним отноркам, бежать к троглодитам, они, распустив слюни, плелись за зовущим, жевали порошок и ухмылялись, как придурки.

Удюк бы не пошёл. Ищите глупеньких в другой норе! Но его выволокли два бойца и швырнули жрецу под ноги, как был — с прилипшей к спине рубахой.

«От Дуки Подвального вклад в молодое войско! Он грешник перед вожаком. Пусть кровью искупит».

Слуги жрецов встряхнули его, поднимая.

«Боль — ничто. Пред тобою разомкнётся Чёрная Звезда. Ешь порошок».

Щепоть, другая, ноги сами пошли. Закачался в вышине полночный купол.

«Наводить — гляди в это окошко. Стрелять — нажми этот крючок. Звезда с тобой, молодой удалец! За промах будем резать, начиная с пальцев, по кускам. Без команды не стрелять, слушай радио. Код — Цветок Бессмертия».

К окопам юных героев провожал электрокар, он вёз ракеты, пусковые короба, литые каменные брусья с ушами арматуры и цепи. На каждый окоп по брусу и по два стрелка, прикованных за ноги. Еды им не оставили — злей будут.

— Цветок Бессмертия, открыть огонь! — захрипел из рации нечеловеческий голос. — Ракеты вставляй до щелчка! Цель — полсотки чир вправо, четверть версты!

— Кончай стонать, надоел! — закричал Удюк на любителя помолиться. — Слыхал? пора! Работай!

Короб заложил уши грохотом. Окоп окутался горячим едким дымом. Ракеты унеслись вдаль, дрожа пламенными хвостами и вытягивая за собой шлейфы газа. Загрохотало по соседству — из-за брустверов, из вскипевшего дыма, выбрасывались летучие драконы, с воем устремляясь в марево ранней зари, туда, где смутно темнели приземистые колпаки капониров. Удюк уткнулся лицом в землю, закрылся руками. На заревой стороне бухали частые разрывы.

Стихло.

Он поднял голову.

Слабый ветер относил взрывную гарь к западу. Дым, оседая, обрисовывал зыбкие полусферы защитных полей над капонирами. Там поблёскивали звёздочки прицелов, поворачиваясь вместе с орудиями.

— Мотаси полковник, позиция сорок семь атакована ручными ракетами. Все огневые точки чёрных на рубеже выявлены.

— У кого-то нервишки сдают... Прощупать нас хотят. Ответьте им спокойно и достойно, дистанция от четверти до полутора вёрст. Заодно проверите район на минные поля, расчистите путь танкам.

Капониры стали вспыхивать сиреневым огнём, вытягивая в сторону окопов шуршащие плазменные шнуры. Там, где невесомый жгут летящей плазмы касался земли, вздымалось красноватое облако и что-то рдело, словно угли в очаге. Роботы-стрелки действовали методично, выстрел за выстрелом пошагово выжигая каждый свой сектор. Где-то оглушительно затрещали найденные мины, взметая ввысь целую аллею грязных комьев.

Шнур — вблизи он был толщиной с тоннель, а горел, как трубчатая лампа в полный накал! — угас, чтоб следующим ударом лечь на соседний окоп. Кто-то, крича, вскинулся над бруствером, дёргаясь и стараясь сорваться с привязи. Новая вспышка грянула — и окоп стал оплывающим пятном расплавленной земли. Шнур опять потух, предутренняя мгла простёрлась над полем, лишь неясно тлели полосчатые выжженные зоны да светились на фоне зари звёздочки капонира — пламенные глаза-прицелы выбирали цель. Прозрачные лучи побежали по неровностям почвы, определяя угол падения и мощность следующего выстрела. Он ляжет здесь. Ствол бластера стал наливаться огнём.

Напарник Удюка запел молитву в полный голос, приняв коленопреклонённую позу и по уставу сложив руки. Ему хорошо! он бесстрашный начётчик! А остальные, значит, пропадай?!

— Заткнись, ты, святоша! перестань тут завывать!!

Отсчитав положенное число поклонов, правоверный парнишка поцеловал землю и, заправив в рот дозу порошка, вторую протянул напарнику:

— Боль — ничто. Делай как я. Зажуй. Я уже ничего не чувствую, правда. Повторяй за мной, слово в слово — и улетим вместе. Нас примут в завтрашнее войско, мы вернёмся. — В голосе его звенела истовая вера, а глаза лучились. — Мы родимся снова!

— Да, вместе, давай. — Заразившись его уверенностью, Удюк взял щепотку, жадно слизал её с ладони и втянул ноздрями воздух— ой-еее!! сейчас накатит! Слепящий сполох шнура не пригнул его, а вызвал приступ хохота, хотя над окопом прошла волна обжигающе близкого тепла. — Заряжай, браток! Влупим градским по паре пилюлек!

Меркнущий свет странно лёг на лицо восторженного напарника — глаза его высветились необычно большими, полными слёз, немигающими. Губы его выговаривали слова молитвы, а голос был чужой — тонкий, жалобный:

— Мне холодно. Меня едят. Здесь так темно!.. Удюк, прогони их.

По лицу молящегося пробежало что-то быстрое, тёмное, оставив глубокий и лохматый выгрызенный след — но кровь не потекла, плоть была бурой и мёртвой.

— Пусть он летит, — говорила она, войдя изнутри в тело молящегося, и её трупные черты проступали под оболочкой восхищённого, одухотворённого лика, — а ты иди ко мне.