– Чего ты боишься? они такие маленькие…
Старшая, самая большая рыба приоткрыла рот – в луче лампы сверкнули пластины зубов.
– А если вцепится?.. Лучше пусть дерутся друг с другом.
– Рыбка стоит двести сорок пять экю. Ты платишь.
Старшая и стальная принялись перед схваткой ходить вокруг воображаемого центра. Всё быстрей. Остальные отстранились от бойцов. Чернила растворялись, придавая воде синеватый оттенок тайны. Бойцы слились в сверкающее кольцо; даже поверхность воды заволновалась.
– Автосхватка, – объяснил Мийо, нажимая соответствующий сенсор.
Рыбки сцепились в бешеный клубок; на дно стали опадать клочья плавников.
– На кого ставишь?
– На стальную.
Как ни странно, Леон поставил верно. Мелкая стальная оказалась проворнее крупной старшей и смогла вгрызться той между телом и шлемом. Вопрос в том, скоро ли она сможет перекусить проводки.
– Я переоценил возможности старшей, – вздохнул Мийо. – В её паспорте говорилось, что она зверь-рыба, настоящая убийца. А оказалось – немочь бледная. Рохля. Достань её, Леон, она твоя.
Отключенные рыбки потеряли плавучесть и тихо опускались ко дну на ровномкиле. Закатав рукав, Леон погрузил руку в аквариум – и не успел отдёрнуть её, когда стальная ринулась к его пальцам, разинув пасть.
Мийо негромко рассмеялся.
13 плювиоза. Двухтактные дни сомкнулись в колесо. Ночь и проливень – утро и духота – вода и грязь – пиявки и бестиолы – в тине по колени – упал едва не рылом в тину – встали и пошли – верещат крылатки – сиеста и удушье – вверх по дереву – провал сна – подъём и сборы – ноги вязнут в гниющей жиже – зелёная тьма сгущается – опять на дерево? Вода сверху, вода снизу, вода всюду, ручьи по стволу, водопады из листьев-воронок, сопливые сочные стебли бромелий, колючки впиваются в кожу, кусает муравей. Хлещет проливень. Утро. Это вчерашнее утро! Капитан, вы заблудились, мы идём по кругу!..
– Загинем тут… – простонал Джифаренге, обнимая ствол и оползая на колени. – Капитан, гу?..
Капитан – уже совсем нечеловеческого цвета, весь потрескавшийся, как несвежий вздутый труп, на лице мокрые язвы с вывернутыми краями. В язвах, под слоем прозрачно-коричневых бусин, тускло проступают детали черепа, тяги-черви, синеватые жилы.
– Идём, Джифаренге. Трасса рядом.
– Да где ж она, роди её мать поперёк'?!
– Недалеко. Вставай. Пошли.
Форт был уверен – азимут взят верно 333°. Это не кратчайший путь к трассе, но по дороге, идущей прямо от G-120, двигаться опасней. По крайней мере, мортифера или копьехвост просто жрут людей, а не заставляют их работать на руднике. Тем более на таком, который не отмечен на карте и откуда подневольных работяг освобождают только по увечью.
– Надо было остаться, – хрипел Джифаренге. – Четыреста экю. В конце концов… чем вот так подыхать…
Страшный урод с полопавшейся кожей отрицательно покачал головой.
– Знаешь, парень, меня учили, что биндэйю – лютые враги. Что они хорошо умеют драться и бьются до последнего. Но это, наверное, не о тебе. Мне придётся тебя тащить.
– Ннну нет, – Джифаренге зарычал, поднимаясь, – ваш учитель не обманывал. Ещё посмотрим, кто кого потащит.
Ночью Форт опять тайком подменил глот-патроны в маске грузчика своими. Упрёк подстегнул гордость бинджи – он может и не показать, что голова кружится, и будет брести, пока не упадёт. Выдохшиеся патроны Форт прокалил, как советовали бывалые звероловы – нагрев огнём восстанавливает треть ресурса поглощения.
16 плювиоза. Джифаренге впервые за время пути встал на четвереньки. Биндэйю это могут легко, и на ЛаБинде – дома, в сугубо приватной обстановке или по пьяному делу – позволяют себе ходить по-зверски, но не при чужих, никогда! «Четвероногий» – оскорбление, особенно от разумных тварей иных видов. А вот Джифаренге дошёл, потеряв стыд. Куда уж там стыдиться, если ноги не держат. Он двигался слепо, молча, автоматически, забыв про облик цивилизации, который он – отставной, но всё-таки солдат – обязан поддерживать. Не упасть плашмя, не влипнуть в грязь лицом – единственное, что держало его на ходу. Мерные всхлипы шагов капитана были ориентиром. На привале в сиесту Форт втягивал его наверх, прицепив шнур к поясному ремню, а Джифаренге вяло перебирал конечностями.
Форт, поднявшись по стволу повыше, вслушивался. За необъятным шелестом гилея пробивались неясные звуки моторов – голос трассы.
– Идём. Осталось мало.
– Сколько? – Губы Джифаренге обметало белёсым грибным налётом, они болезненно, синюшно отекли. Кажется, и язык затронут грибами. Завтра переползут на горло.
– Километров десять-двенадцать.
Возможно, то была попытка установить рекорд ходьбы на четвереньках по сильно пересечённой местности. Даже Форт изумился – откуда в вымотавшемся до предела бинджи взялось столько прыти? Будто резервный источник питания открылся.
Гилей впереди поредел, и Джифаренге встал на ноги, крича что-то бессмысленное, потом побежал.
От опушки насыпь отделяла полоса зачистки – отравленная, выжженная дефолиантами зона, где не могли прижиться даже самые стойкие сорняки. Пару раз Джифаренге навернулся, растягиваясь навзничь и вздымая фонтаны брызг из луж, подёрнутых радужной плёнкой. Ноги утопали в полужидкой почве, но грузчик стремился к дороге, как влюблённый к предмету своей страсти. Форт догнал его, когда Джифаренге в бешенстве рубил тесаком колючую паутину ограждения.
– Отойди.
– Гу?! чего?
– В сторону, говорю. – Форт взялся и без усилия порвал проволоку руками.
18 плювиоза водители фур и автопоездов, проезжавшие в 37.00 восточной трассой по 492~му километру от Купер-Порта, могли видеть любопытное, но жуткое зрелище.
На обочине бетонки, с той стороны, где параллельно трассе шла железная дорога, плясал на задних ногах горбатый и бесхвостый ящер, вскидывая длинные передние лапы. В экране заднего обзора водилы и сменщики могли разглядеть, как ящер хватает камни с насыпи и бросает им вслед.
Компанию ящеру составлял покойник, утопившийся в грязи, а через неделю выбравшийся на обочину просохнуть. Грязь на мертвеце захрясла неровной коростой. Как и положено умершему, он вёл себя смирно, руками не размахивал, а только глядел и наводил ужас. И что ему не лежалось в сырой земле?..
– Почему они не останавливаются?! – орал Джифаренге, запуская камнем в зад очередной фуре.
– Никто не мечтает о таких попутчиках, – рассудительно промолвил Форт. Сиеста была в разгаре, солнце палило, как открытая топка, над полосой зачистки зыбился жар испарений.
– Капитан, прострелите им колёса!
– Думаешь, это поможет наладить отношения? Вряд ли. Фура сломается – если не под откос слетит, – а у шофёров часто есть оружие. Начнётся перестрелка… потом явятся жандармы и арестуют нас за разбой на большой дороге. Ты этого хочешь?
– Тогда дайте предупредительный в воздух! или по бетону!
– Они только быстрей поедут. И сообщат в город по рации.
– И пусть! хоть жандармы нас вывезут. Ууу, расисты! – запулил он каменюкой в следующий грузовик, что свистнул мимо, обдав их порывом горячих выхлопных газов. – Если я чужой, так значит – пропадай?!
– Шумишь ты много, Джифаренге. Говорю же – пойдём по шпалам до станции. Тут рядом, километров пятьдесят. И путейцы на автомотрисах проезжают – глядишь, подберут.
– А глядишь, и задавят!.. Нет, что за подлые отродья – ни один не тормозит!
– Да мы с тобой – как зомбаки из болота. Не остановятся, кончай руками трепыхать.
Но Джифаренге не смирялся; он горланил и жестикулировал с видом бесноватого. Как ни странно, его упрямство принесло плоды – некий шофёр не робкого десятка придержал бег фуры, и дракон автотрассы со вздохом тормозов замер, не доехав до них несколько метров. Джифаренге кинулся к машине; водитель приоткрыл герметическую дверь, вытаращившись на него:
