Веселясь, девицы теряли понятие о том, куда они идут, зачем идут, забывали путь обратно, отбивались от компании и брели в переулки. Их никто не удерживал.
Таков он, день Калаван Яра! Многие упьются, многие накурятся, многих до безумия закружит вихрь любви, и не все утром проснутся в своих постелях. Кто-то очнётся на задворках, битый и обобранный до нитки, другой в сточной канаве, третья в трюме на судне работорговцев, а кого-то придут опознавать на леднике, в мертвецком доме.
— Хватит их тащить, — обронил Алый Шарф, мельком взглянув на «пиратов», которые вели под руки двух сомлевших девиц. — Отнесите в тень и бросьте.
— Слушаюсь, господин Мосех.
— Последнюю тоже оставить бы, — намекнул худой спутник.
— Она моя. Развяжите её — это уже лишнее.
Одуревшая от зелья, Даяна в полусне пыталась что-то спросить, но язык не слушался. Проулок в глазах размывался — синева, тени, мутные пятна фонарей. Тротуар под босыми ногами, казалось, залит тёплой водой — всё течёт, просто река, а в воздухе плавают рыбы… Гул, плеск в ушах, голоса еле слышны.
Её держали под локти, не давая пошатнуться и упасть.
Быстро, молча прошли по проулкам и вскоре вывернули к музею Коммерческого общества. Служитель-сторож — старый, сердитый — на долгий стук лишь приоткрыл смотровое оконце в толстенной двери:
— Какая выставка? Вы ошалели, господа хорошие! В гулящий день — да провались он! — наш музей закрыт. Ясно же сказано — закрыт!.. Проспитесь, завтра придёте.
Алый Шарф отступил от двери, осмотрел крепкую стену, окна с массивными ставнями, затем постучал вновь.
— Опять вы?.. разве непонятно говорю — завтра!
— Я заплачу хорошие деньги.
— Ни златки мне от вас не нужно. Даже за тысячу не впущу. Маскарадных пропойц — да в приличный музей? Ступайте, развлекайтесь! а музейное собрание — оно для трезвых, понимающих господ. Будете дальше ломиться, так у меня кнопка есть, вмиг полицию вызвоню.
Обернувшись к своим «пиратам», Алый Шарф тихо сказал:
— Ставьте бомбу под дверь. Укройтесь и спрячьте девушку.
— Слушаюсь, господин Мосех.
Рванул заряд, вздулись клубы дыма, створки двери вылетели градом щепок.
— Двое — стеречь у крыльца, остальные со мной.
В едком дыму вестибюля быстро отыскали оглушённого, растрёпанного сторожа.
— Ты слышишь? Хорошо. Смотри — вот пистолет. Веди в хранилище.
— Золото… золото в залах… — бормотал старикан, глядя в ужасное дуло.
— Мне нужно хранилище. Комната-сейф.
— Там железная дверь, замки… ключи у распорядителя!
— Я найду, чем открыть. Веди.
Прокатившись по улочке, взрывная волна погасла. Кое-где приоткрылись окна, выглянули озабоченные лица — что там громыхнуло?.. Какое странное эхо! — на гремучий резкий звук издали отозвался глухой раскат грома и задрожал воздух.
Во дворе баханского храма танцевали девушки — и даже молодые дамы! — одетые вейками. Храмовый двор цвёл в ночи, будто волшебный сад призрачных огней, звучал чарующей музыкой и пел переливчатыми голосами.
Из-за домов доносился шум празднества. Летняя ночь дышала вином и пряностями, прозрачная прохлада веяла со стороны моря. Играли флейты, лился сладостный звук ксилофона. Развевались в танце газовые ткани, вскидывались зовущие руки — а парни в нарядах заморских купцов, моряков и разбойников увивались вокруг. Выделывая замысловатые фигуры танца, они старались как бы невзначай прикоснуться к танцовщицам.
Ночь обещала райскую негу, восхищение любви и молодости.
В первый миг никто не понял, что произошло. Сперва неясная вибрация земли и воздуха… Затем толчок — танцоры сбились с ритма, замерли, недоумённо озираясь.
Тут земля вздрогнула, словно в ней шевельнулся кит. Стены затрещали. На дворе вспыхнуло смятение, раздались вопли, все ринулись к воротами, на улицу. Под ногами колыхалась, вспучивалась мостовая — земля ожила, перестала быть верной опорой.
— Мама, что такое? А-а-а-а!
Храм содрогался, по его стенам побежали трещины; закачались и начали падать из ниш статуи святых бутов. Улыбаясь, держа руку поднятой для благословения, они валились вниз и с сухим стуком разбивались на плитах, — отколовшись, покатилась каменная голова.
Истошные крики, пронзительный визг и плач — кого-то задело, разбив плечо, рука залита кровью, — а улица колебалась, как море. В ресторанчике напротив кренился навес, балясины балюстрады вылетали словно кегли, начала проваливаться крыша и покосились стены.
Гомон веселья над Сарциной сменился шумом хаоса и суматохи. Крики сливались в прерывистый вой, волнами нёсшийся со всех сторон. Музыка оборвалась, зато слышался издали грохот осыпающихся стен — и какой-то медленный пульсирующий гул: «Уууммм. Уууммм. Уууммм». Словно по городу шли гигантские быки и мычали над крышами.
Стена ресторанчика — трррах! — повалилась на проезжую часть, рассыпая камни, подняв тучу пыли — и накрыв несколько человек. Из порванных труб гейзерами ударила вода. Где-то поблизости взорвался паровой котёл — богатый дом со своей котельной стал кучей кирпичей и брёвен.
Будто от взрывной волны, начал рушиться соседний особняк — перекрытия этажей хрустнули, ломаясь; из кухонной печи вихрем вырвался столб искр. Следом жарко полыхнул запас керосина — в разливанном огне занялась изломанная мебель, вспыхнули портьеры. Жар-птицами взлетали, обращаясь в гарь, шёлковые занавеси и салфетки.
Посреди огня из руин начало подниматься нечто вроде громадной раковины — грязно-бронзовое, острым гребнем вверх, раздвигая тушей обломки кирпичных стен, досок и балок. Уцелевшие гуляки вначале прянули от упавшей стены, а затем кинулись врассыпную — куда глаза глядят, лишь бы подальше от ужаса!
А там, за поворотом — в клубящейся пыли, роняя с броневых боков остатки рухнувшего дома, — медленно вставало новое чудовище!
— Спокойно! — заорал унтер-полицейский, махая руками. Его властный рык сдержал мятущееся человеческое стадо. — Все за мной! дворами к заливу!..
Которые послушались — кинулись в темноту дворов, прочие — куда попало. Кое-кто застыл, как парализованный, глядя на чудо-юдо. Оно целиком поднялось из ямы, возникшей там, где минуту назад был дом с жильцами, а теперь — груды дымящегося хлама, косо торчащие куски стен.
Махина, похожая на изжелта-серый гребенчатый шлем, горбом высилась над ближними крышами. Из-под сжатой с боков раковины панциря, будто корни, выступали толстые кольчатые ноги. Передвигая опоры, махина смела остатки дома и ступила на улицу. Спереди на гребнистом корпусе загорелись косые щели, словно глаза; туша повернулась, устремляя взгляд вслед бегущим, а над панцирем выросли как бы улиточьи рожки.
«Всё идёт по плану, — с удовольствием отметил пилот бронехода. — Возьмём пьяных махом, на испуг!»
Опустив на голову шлем-говорун, он вошёл в перекличку машин:
— Я пятый, поднялся на поверхность. Начинаю охоту.
— Хорошо, пятый. Сгоняй скот на площадь. Отсекай пути отхода, круши здания.
— Эй, на ловцах! — не оглядываясь, окликнул пилот тех, кто сидел у систем захвата. — Гляди в оба, червяги! Хватать самок, на самцов не отвлекаться.
— Порядок, старшой! Прибавь шагу, мигом сцапаем.
Вспыхнули огоньки лучемётов, зажглись датчики бомбовых стволов. Пилот хищно оценил уличный пейзаж, наметил цели и — аахх! — ударили по домам первые бомбы. Полыхнул огонь, поднялись облака дыма. Лобовая сирена утробно завыла, лучом звука насылая страх и слабость на метавшийся впереди скот.
Гнать их! гнать и брать!
С началом пугающих звуков веселье на сарцинских улицах стало стихать. Встревоженные люди вслушивались в грозный шум и глухие взрывы. Затем — паника. Повсюду визг и крики. Мостовая выгибалась под ногами, её толчки сбивали навзничь. Гуляк качало, словно в шторм на палубе. Вот — стены валятся, крыша осыпается ранящим дождём черепиц, и над развалинами вырастает бронзовое чудище.
