– Для нас это великая честь, эрцгере…
– Надеемся, вам понравилось в Курме.
«Да, насколько может нравиться в тюрьме» – пожимал их руки принц, механически улыбаясь.
Пробились репортёры. Эта братия везде ужом пролезет, чтоб вырвать строчку для своей газеты.
– Впервые береговым округом командует член правящей династии. Какой девиз вы избрали для округа в это тяжёлое время, эрцгере?
– Вперёд, к победе!
– Что вы можете сказать народу западных провинций, Ваше Высочество?
– Враг не пройдёт.
Народу нужны краткие, звонкие лозунги. Фразы длинней трёх слов народ не понимает, поэтому – чем короче, тем лучше.
– Эрцгере, дайте заголовок для завтрашней передовицы!
– Как, у вас не хватает фантазии? – соизволил пошутить принц.
– Хотим крупно отпечатать слова из ваших уст, эрцгере.
– Хорошо. Напишите: «С нами Гром и Молот!»
– Вот истинное слово веры, – осеняясь, восхитился архиепископ. – Послезавтра, в храмин-день, ждём вас к соборной службе – будет молебен о победе государева оружия над дьяволами.
– Встретимся в Курме, владыка. Храм Сестры-Моряны давно не слышал голоса Вашего Высокопреосвященства.
Владыка почтительно подал адрес в обложке из тиснёной синей кожи:
– Благоволите принять, эрцгере. Патент на звание почётного члена синклита епархии…
– Барон, примите.
Белобровый в смущении чуть слышно чертыхался сквозь зубы – адрес не лез в папку адъютанта.
– Привыкайте, барон, – бросил принц через плечо. – Эти обязанности хлопотные…
На полпути к мотокарете охрана таки допустила к Цересу просителей. Сперва их обыскивала полиция – нет ли стилетов, револьверов под платьем? в толпе заговорщикам и сумасшедшим легче подобраться к принцу. Потеряй на миг бдительность – тотчас явятся бомбисты-анархисты.
Набор обычный – голодные женщины с тощим детками, пара инвалидов с костылями, слепая девушка в кресле-коляске, мать какого-то несправедливо осуждённого, с выплаканными до белизны глазами… Принять конверт или сложенный лист, подержать, отдать барону, сказать пару добрых слов, вручить кошелёк.
А вот странная пара – двое дюжих молодцев, одежда слегка в беспорядке после обыска, глаза долу. Оба стоят на коленях, сняв картузы, к ногам не бросаются, один с бумагой в руках. Разбойники, что ли, с повинной пришли?.. Бывает, что такие каются лишь государям, в надежде на высочайшую милость.
«Стоп… – Принц замедлил шаг. – Я их знаю! это… Дорлек, третьего эскадрона подпрапорщик, а второй – ефрейтор Сатти, который в Бургоне по боевой пате стрелял… Я ещё велел его отправить в лазарет как безумного. Они в штатском… дезертировали?»
– Барон, спросите, что им надо.
– Прощения, Ваше Высочество, – поднял Дорлек горящий взгляд. – Будем так стоять, пока решение не скажете…
– Грешники, – рассуждали в толпе, за цепью полицейских. – Мать родную зарезали, а то и хуже.
– Я рассмотрю ваше прошение, – кивнул принц, проходя мимо. Сердце его, с момента высадки сжатое тоской и одиночеством, внезапно обрело надежду.
«Дьяволы небесные!.. Как будто бог меня услышал… Всё-таки есть на свете люди, кому я дорог! Это знак. Если вернулись те, на кого я не рассчитывал – тогда не всё потеряно…»
Последним – это тоже обычай, нерушимый как церковный чин, – почти у мотокареты к принцу пропустили блаженного.
И крупный город, и городишко, и деревня считают своим долгом содержать юродивого, чтобы заботиться о нём и слушать его сбивчивые бредни. Если кого «молния тронула», он сродни ангелам и говорит божественную правду, только не все могут её понять.
Человек без возраста – тощий, постоянно дёргающийся, словно кукла в балагане, востроносый, с жидкой клокастой бородкой, в длинном дырявом сюртуке с чужого плеча и грязной жилетке на голое тело. Босые ноги торчат как палки из рваных панталон, на лохматой голове – замасленная бескозырка.
– Письмо молодому дракону, письмо! – махал он мятой бумагой. – Я скороход, вчера был на небесах, а нынче тут, на помойке обедал! Пишут вам, пишут! Спал у святого гроба Девы-Радуги, – подскочил юрод, зашептал, согнувшись, – а она, добрая наша, мне во сне явилась!.. Запиши, говорит, не то забудешь. Мол, шлю молодому дракону привет и совет – как ему жить. Тут всё верно, от слова до слова! – заорал он, встав на носки и вскинув руку с листком. – Получи и распишись! Я почтарь, матрос морского дна…
– Барон, дайте скороходу за труды. – Церес взял протянутый листок и, сдерживая смех, на ходу вчитался в кривые корявые строки.
В карете насмешливая гримаса ещё оставалась на его лице, но на душу легла тревожная тень.
Письмо гласило:
Храмин-день 6-го зоревика опасен для вас. Укройтесь под сводом, иначе вы встретитесь с роднёй на громовом небе.
Театр блистал.
Хотя войны подкосили благосостояние Эренды, здесь упрямо состязались в роскоши со столицами, даже возвели оперный зал. Вестибюль выложен разноцветным мрамором, парадная лестница с двойным пролётом ведёт к фойе, своды которых покрыты прелестной мозаикой с золотым фоном, и к этажам зала. И не подумаешь, что провинция.
По лестнице, как на параде, дефилировала избранная публика. Фраки, мундиры, надраенные сапоги, кринолины, заманчиво шуршащие своё «фру-фру», пенисто-лёгкие блонды, пушистые боа на обнажённых плечах, шлейфы, дорогие шали из шерсти горных коз, береты в перьях, цветах и самоцветах.
Драгоценности и эполеты сверкали в тёплом свете карбидных ламп, шипящих как змеи. На электричество для «Океана» денег не хватило.
Когда показался принц Церес со свитой из лейб-мичманов, лестница замерла и разразилась аплодисментами.
«Словно это я буду петь первую партию!..– скупо кланяясь, он поспешил миновать парад верноподданных чувств. – Господа, ваши рукоплескания нужны не здесь и не сейчас. Поберегите восторги до моей победы…»
Дочки местных высоких чинов и купцов – их привели на показ, – делали реверансы, предъявляя принцу белизну плеч и декольте, едва прикрытую хлопчатой кисеёй или шёлковым газом.
«Вы очень милы, ан, но у меня другая цель».
– Эрцгере, мы были в столице на спектаклях ан Джани, – негромко поделился тонкий и гибкий, словно шпага, мичман. Раз уж барон Торпеда получил место статс-секретаря – пусть даже в шутку, – то есть смысл добиться должности советника по опереттам. – Видели всё – «Господ и служанку», «Богиню студентов», «Холопку с Куруты»…
– Хм… она выступала с этим репертуаром у красных?
– Там вместо «Холопки…» была «Вейская пленница».
– Ну-ну. Разговоров много, пора лично убедиться – хороша ли птичка певчая.
Лишь в правительственной ложе удалось отгородиться от назойливых приветов и расшаркиваний. У дверей снаружи встала охрана. Адъютанту было велено сесть в угол. Справа и слева – мичманы Шпага и Торпеда, больше других расположенные к принцу.
Рассаживалась по местам публика в партере и амфитеатре, пёстро шевелились люди в ярусах и бельэтаже. В оркестровой яме настраивали и пробовали инструменты. Тонкий мичман нашёптывал:
– Поразительные у неё костюмы. Очень смелые! Говорят, в «Пленнице» она вышла на сцену босиком…
– Что вы говорите!.. – покачивал головой Церес, читая прошение своих жандармов.
Оба прощения просим, как перед Богом. Примем любое наказание. Хоть расстрелять велите, только своей волей. А если жить оставите – возьмите в службу, на любое место. Искупить вину желаем. Нам без Вас, эрцгере, жизнь не в жизнь, впору руки на себя наложить. Не допустите до последнего греха…
– …в прозрачных шальварах и коротенькой жилетке. Фотографов с порога заворачивали – ради нравственности. Красный митрополит осудил спектакль в газете, пригрозил анафемой.
– А эта «Ручейная дева» – каков сюжет? – мельком полюбопытствовал Церес.
– Нарочно для Джани написали, по старинным мифам. – Шпага подал печатную программку, стараясь украдкой заглянуть в письмо. – Как бы из времён, когда побеждал Гром. Молодой граф покоряет язычников, а в тех местах живёт последняя нимфа ручья. Они встречаются на берегу… и начинаются страдания. Граф стоит за истину, дева за свою веру, а сердца их тянутся друг к другу. Впечатляюще!
