Она задохнулась от страха – да! таким его изображают в храмах – но побеждённым, со склонённой, полускрытой капюшоном головой, со злобной и мучительной гримасой на скованном сетью лике.
Попыталась собрать во рту слюну, чтоб плюнуть, по обычаю – рот пересох.
«Проклятый!.. Гром на твою голову!»
Зрячие лучи пересеклись; от их соприкосновения на Лару накатила знобящая дрожь и оцепенение. Железное лицо стало медленно и удивлённо поворачиваться к ней.
Он… услышал?
От гиганта повеяло льдом и огнём, вокруг него затлело свечение, которое, как вода, обтекало его тяжёлую голову, мощную шею, плечи великана; разгорались медные глаза, а зрачки расширялись как чёрные бездны. Позади него проступила зубчатая цепь мрачных гор – из-за неё взмыли летучие тени…
Только не встречаться с его взглядом! нет!
Лара вынырнула из сна, как из гибельного омута – с жалобным криком, в поту, глаза мокрые. Призраки сновидений оторвались от ума, закружились быстро тающими клочьями, исчезая в водовороте беспамятства.
Остался горизонт, рокочущий кровавыми зарницами, растоптанные волосы в грязи и – неподвижное железное лицо, обтянутое сетью.
– Лари?.. – привстала сонная Эрита. – Что с тобой?
– Сон… плохой сон… Сейчас пройдёт… – Она торопливо осенилась и упала головой в подушку, с немой мольбой: «Пожалуйста, господи, пусть что-нибудь хорошее приснится…»
«Надо за всех умерших свечей поставить! Это они грустят, что их не поминают, и по их печали тени в мир пролазят…»
Дома к ранней литургии помина-дня детей будит мама: «Ну-ка, сони, хватит спать! Кто голодную службу пропустит, тому мёртвая родня назавтра явится с попрёками».
Встретить ночью бледных призраков Лара боялась и, едва мама потеребит за плечо, мигом вскакивала умываться-одеваться.
Когда колокол церкви Селища пробил утро, она вскинулась в постели, встряхнула волосами:
– Эрита, давай собираться! скорее, а то к службе опоздаем…
– Боже, ну что там? – промычала Эри, недовольно ворочаясь.
– Помин-день. Пойдём свечи зажигать.
Та вслепую поискала шнур сонетки – вызвать камер-фрейлину для одевания. Забыла, что до Красной столицы, даже до Гестеля – сотни и сотни миль.
– Тут прислугу зовут молотком. Гонг в коридоре, – напомнила Лара. – Ну их, вейки сонливые!.. с их поклонами только к концу успеем: «Идите, знамя истины над вами!» Сами умоемся. Позволите за вами поухаживать, сестра-лунница?
– Ах, вы так добры, сестра-эквита! – стряхнув сонную одурь, Эрита живо выскользнула из-под простыни. Жара в Панаке вынудила отказаться как от панталон, так и от одеял. – Охотно приму вашу любезную помощь.
Сперва Лара поливала из кувшина ей на руки, пока Эри склонялась над тазом и фыркала, протирая лицо. Потом произошла заминка – взяв кувшин, Эрита остановилась.
«Прислуживать смущается. Мы ж не в лазарете, там другой порядок», – догадалась Лара и, чтобы помочь принцессе побороть неловкость, подмигнула:
– Тёмные Звёзды.
Улыбнувшись, Эри кивнула и занялась делом.
«Выросту – напишу ме-му-а-ры, – мечтала Лара, умываясь. – Мол, мне красная ан-эредита воду на руки лила… Нет, так нельзя! это оскорбление величия… Значит, запечатаю в пакет и положу в сейф к нотариусам, как завещание, на сто… на двести лет! Тогда уж никто не обидится. И другие Динцы, пра-пра-правнуки, прочтут, какой мне был почёт…»
Причесали друг дружку, оделись, повязали на плечо одна другой траурный бант – так положено на литургию в помин-день.
– А у тебя многие из близкой родни умерли? – спросила Лара.
– Дедушка и бабушка. Я их плохо помню. Тогда мой отец взошёл на престол, а я жила с матушкой и статс-дамами в отдельном замке…
Лара сочувственно кивнула. Историю деда и бабки Эриты она прочла в «Хрониках Драконов». Там и фотогравюра была – он в мундире, с орденами, она такая милая, даже в почтенном возрасте красивая как девушка… Подлые отщепенцы взорвали царскую чету бомбой в поезде – хотели под шум смуты отделиться от империи, присягнуть ганьскому медному змию. Не тут-то было – царь Яннар живо сменил улыбку на оскал, и так их покарал, что ой-ой-ой. Ещё дядька Рубис спьяну бушевал на анархистов: «Чего с ними чикаться? надо, как у красного царя – виселицы вдоль дорог, заместо фонарей!»
– Мой дядька Ботер тоже подорвался – на котле, по неосторожности. А другой, Диль, от водки умер. Мама Рута всегда за них молится, чтобы им было легче в тёмном царстве…
Зашли за Лисси – она приготовилась, оделась, только их ждала. Ей тоже надо в церковь, по братикам трёх месяцев не миновало.
За ночь ветер посвежел и поддувал сильней вчерашнего – поднятая ладонь чувствовала его, он поднимал пыль, приводил в движение большие ветви шелковиц; юные деревца покачивали под его напором тонкими стволиками. Если бы не булавки – мог шляпки с голов посрывать, и то лучше придерживать.
По пути в храм Лара перебирала в уме, о ком свечи ставить. Перво-наперво за дядьёв, они свои кровные, это святое. Деды-бабки живы, слава богу. За прадедов оптом – большую свечу?
«А за убиенных?»
Слишком много смертей в свежей памяти. И всё на глазах, иногда не успеешь зажмуриться. А вспомнишь – камень на душе.
«Сперва жандарм, кого Удавчик во дворце Птицы-Грозы застрелил… Ронди, так его звали. Потом то отделение, которое нас казнить вело. Они присягу давали, приказ выполняли… Потом, когда «С праведными да взойдут по радуге» отпоют, тогда и за живых можно. За батю с мамой, за братишку, тёток и дядек, за сестёр двоюродных… О, и за себя бы – чтоб от дурных снов избавиться! Значит, святой Линде, изгоняющей злых теней. Ещё… за Карамо с Юнкером – святой Серене, от раздоров разрешающей…»
– Почему у вещунов нет своего святого? – вырвалось у неё.
– Да, правда – почему? – встрепенулась и Эрита. – А у левитантов? тоже нет.
– Можно молиться Ветру-Воителю, как принято у авиаторов.
Лис усомнилась:
– Хорошо ли? Авиаторы на технике летают, а мы сами по себе. Поглядим в святцах, – предложила она. – Были святые, которые силой молитвы в воздух возносились, за великую веру. Та же мать Уванга…
Эрита возразила:
– Она из лётчиков – её архангел на Птице-Грозе по небесам катал, для утешения.
Дружба дружбой, а упрямства у графинюшки хватало:
– Не хочу простых угодников. Уванга – мученица! лично с Воителем зналась…
– Вам есть, из кого выбирать, – вмешалась Лара. – Летали многие, хоть на меру над землёй приподнимались. А кто говорил через эфир?
Так, споря, дошли до храма, и здесь притихли.
Литургия в помин-день – особенная. По сторонам от алтаря вывешены иссиня-чёрные флаги скорби, а посередине, под ликом Отца Небесного – белый покров надежды с вышитой радугой.
Служил невысокий пожилой священник, жилистый, с чуть раскосыми глазами – вейской крови. Эрите он напомнил старика – учителя из школы Лунного Пруда. Старец не уступил ни червонца за свою тайну, да ещё попытался к баханству склонить: «Прозрей в ладонях Бахлы, девица, и небеса откроются тебе до звёздной высоты». Толмач-гушит даже переводить не хотел – боялся, что за потворство соблазнителю со службы выгонят. Однако Эрита настояла, выслушала – и отвергла. Душой не платят, надо хранить свою веру – хоть умри, а изменять не смей.
Но как переложить формулу баханов на язык Грома?.. и чтобы она по-прежнему работала?
Спросить у попа?
Плохая идея. Это, во-первых, признаться, что ты лунатичка, а во-вторых, что приняла колдовство иной веры. Кошек в жертву приносишь? к вейским демонам взываешь? в покаянный дом пора.
К ранней литургии сошлось много народа – военные, штатские, даже слуги-вейцы, кто принял Гром. Лара устала кланяться в ответ на поклоны молодых офицеров. В мысли мельком вкрался соблазн – что, если до Огонька дозваться?..
«Нет, с обруча до парохода не достану, он далеко ушёл за ночь. И… мне это нужно, разговоры затевать? Он сам отказался! Тьфу, даже думать о нём противно…»