А в сознании само собой зазвучало — словно страстное желание быть и неумолимая близость смерти сразу, в две руки открыли память о том, что однажды спела Гильза, не то заклинание, не то прощание:

Штекер коснулся порта, но еще не вошел; киборг задержал руку. Он впервые был на захвате беглой куклы и, хотя получил в записи опыт предыдущих акций, функции мышления кукол Банш оставались ему не вполне понятны.

«Прощайте все», — подумала Дымка, когда штекер вошел в порт, и скомандовала «Взрыв»; в одно мгновение исчезли и ее имя, и ее память, и все, что было ее свободной жизнью; осталась искалеченная кукла без единого проблеска мысли.

Киборг в сером распрямился, вынимая штекер, и оглянулся на подлетевших коллег.

— Яунджи скрылся, — сообщил один, — но далеко он не уйдет. Сейчас нам передадут схему здешних подземных коммуникаций, и мы выловим его. У тебя все в порядке, Рекорд?

— К сожалению, кукла успела сделать «Взрыв», — бесстрастно ответил он. — Теперь она непригодна.

Хиллари нашел сетевую машину для связи через двадцать две минуты после угона флаера; для этого ему пришлось — да-да, ему, чей час работы стоит семьдесят пять бассов! — бежать по улице, высматривая какое-нибудь официальное учреждение. В офисе небольшой страховой компании он потратил еще пять минут, чтобы получить доступ к машине. Минуту на соединение с системой Баканара. Итого почти полчаса — поздно, слишком поздно, шансов почти никаких. Он лично приобщился к поиску, когда первый «флайштурм» уже взял курс на Баканар, и сломанная кукла с внешностью девочки лежала на носилках в углу салона, а экипаж второго «флайштурма», сняв ранцы-«мухи», сновал по коридорам подземных лабиринтов, разыскивая маленького яунджу. Пара торопливо и грубо взломанных дверей. Разводящий руками подземщик: «Да, сээр, кто-то громыхнул люком там, в шахте, но я был в туалете. А вообще тут много чертовщины, здесь даже призраки водятся». Детекторы движущихся объектов отслеживали крыс и йонгеров — ничего крупней полкило. Правда, в одной из камер теплосети совершенно неожиданно для всех нашли целый выводок ньягонцев — нелегальных иммигрантов из породы кочующего с планеты на планету интер-манхла; глазастые остроухие существа, похожие на злобных мультяшных эльфов, тонко вскрикивали и взмахивали четырехпалыми руками, а их неописуемо фигуристые маленькие женщины верещали, прижимая к себе длиннолапых детенышей. На фоне панической сумятицы ньягонцев, сгребавших свое барахло, киборги с их холодной серьезностью куда больше напоминали выходцев из иного мира, а все происходящее тянуло на фантасмагорию.

Дочери Чары беззаботно оседлали мотоциклы и, на изощренном жаргоне попрощавшись со сходкой, ударили вдоль по улице, то и дело поднимая двухколески на дыбы и газуя, будто хотели взлететь. Лилик, уступая липучим мольбам Гребешка, села за его спиной и обняла его. Это было ново и увлекательно — выглядеть человеком в обществе людей. Гребешок успел наговорить ей кучу любезностей и еще кучу невнятных и сумбурных обещаний, весь смак которых был ей недоступен — например, что означало «Покарханим по трубам, отвяжемся»? — но Лилик ясно определила, что внимание Гребешка к ней не нравится сестре Косичке. И когда настала пора разъезжаться, а Лилик пересела за спину к Маске, Косичка толкнула ее кулаком в плечо:

— Если он тебя звал — ты туда не пойдешь.

— Почему? — наивно спросила Лилик, и Косичка не успела рот раскрыть для исчерпывающе веского ответа, как разинула рот Маска:

— Помолчи, Коса. Ей учиться надо; нет чтобы помочь — а ты лезешь поперек. Твой собственный он, что ли?

— Я с ним три месяца гуляю, — Косичка поставила руки в бедра, — и если тебе это не нравится — сама не лезь. Не твое дело. Не соображаешь, что будет, если она с ним смажется одна? Если ума нет — сходи к папе, он тебе из «Роботеха» закачает что-нибудь.

— Не ссорьтесь из-за меня, пожалуйста, — попросила Лилик. — Если это плохо или опасно — я не буду. Я вообще еще так мало понимаю…

Косичка хмыкнула и улыбнулась ей; она с самого начала приставаний Гребешка догадывалась, что новая кукляшка уступчива — по неопытности. Был риск, что Маска из вредности поддержит ее в споре за мальчишку, но теперь, когда она сама созналась в своей слабости, надо было брать ее, тепленькую, и прижимать к себе, как самую любимую сестру. Уверенности в себе Косичке придавали опыт и отчаянная шкура — асфальтового цвета куртка ремонтника подземных коммуникаций (который был на голову выше ее и на ладонь шире в плечах) с агрессивными знаками музыкального фанатизма на рукавах и кокетке, мешковатые брюки, дохлые мягкие туфли с помойки и беспалые перчатки; кроме очков, прилепленных за ушами к коже скотчем, ее украшала знаменитая коса — висящая справа сбоку, по-дикарски. Маска тоже была в стиле «я злющая, злей черта» — наскоро восстановленный демонский макияж, волосы торчком, утянута в тигрово-полосатую лип-кожу, сапожки-митенки — торчат пальцы с острыми алыми ногтями. Лилик в обливных липках цвета меди, задрапированная просторной лон-камизой, с непозволительно пышной и роскошной золотой гривой, заранее казалась жертвой этих хулиганок. Косичка запустила руку ей в волосы и растрепала их:

— Ребенок, вот ты кто.

Изучая Лилик глазами многоопытной старшей сестры, Косичка вспоминала себя в первые дни свободы. Она промышляла воровством, крала деньги и карточки, потрошила банкоматы — если удавался взлом, то брала все, а если карточкой — то полсотни-сотню бассов, и потом карточку по почте отправляла владельцу. Логово у нее было на Лайнофайр, в ничейном доме, где гнездилось манхло — сквоттеры, рвань и наркоманы. Сама ползая по трубам, она срастила сетевой кабель и сделала себе черный терминал с левым номером, потому что встроенное в тело радио ей пришлось выломать, чтобы хозяева не отыскали беглое имущество по противоугонному маркеру; хорошо, что не все хозяева такие ушлые и бережливые, как у нее, — вон, Маске и Дымке не пришлось потрошить себя отверткой и ножом, да и Лилик, похоже, «чистенькая»… Иногда она связывалась с Банш по уличному телефону, а потом ее нашла Гильза.

Бродяжничая, Косичка жила куда свободнее, чем большинство подростков, — она не ходила в школу и даже не училась по Сети, она умывалась и чистила зубы не по команде, а лишь когда считала нужным, она была избавлена от родительских запретов и нотаций. Она пила из луж, она шныряла в толпе на станциях подземки и надземки, она шлялась по магазинам и рынкам, лазила по трубам и тоннелям, по пожарным лестницам, по крышам. Так живут независимые существа — кошки, крысы, йонгеры, манхло и Банш. Правда, в отличие от манхла, она не курила мэйдж и сольву, не пила «колор» и агуру, не глотала галофорин и ничем не кололась — этакая правильная, умная девчонка. От одиночества она в ту пору не страдала — одиночество и чувство потери известны лишь тем, кто имел близких — и потерял их. Косичке было немного жаль, что Лилик не отведает свободы в одиночку — но зато она узнает счастье жить в семье!..

— Мы эти волосы обрежем… и причешем… — мурлыкала Косичка, — а шкуру соорудим — еще спасибо скажешь. Мас, во что ее превратить, скажи. — Поддержкой Маски тоже надо заручиться, а то будет потом заглазно интриговать. Нет, она обязательно будет, но не так густо, если к ней подольститься сейчас.

— Самый визг теперь в Басстауне — льеш-трэш, — отозвалась та, еще насупленная, но начавшая смягчаться. — Звать друг дружку надо «туа», средним родом, а говорить — на моторном языке: линго, большой туанский, яунгаль, тьянгуш — все в кучу как попало, поняла? это модняк, по сериалам. Можно, как варлокеры — они сегодня у нас самые закинутые, голубые глаза себе на лбу рисуют и, чтоб было ясно, в чем тут жуть, над ними пишут: «Сплю и вижу». Вывернешься так — будешь своя. Вообще, надо быть не девочка, не мальчик, а черт-те что. Или остричься под дуру ньягонскую, тоже класс.