Но вот в удушливом, гнетущем зное равнин, истощённых налогами, поборами и реквизициями, грянул Гром.
У стен провинциальной столицы встал самозваный легат Эгимар, а за его спиной колыхалось тысячами копий, блестело тысячами шлемов, рокотало войско, воздвигались штурмовые башни, ладились стенобитные машины – и развевались прежде невиданные стяги с золотым глазом на косом кресте из молний. На горизонте за войском клубились, погромыхивали чёрно-свинцовые грозовые облака, и горожане в ужасе перешёптывались: «Ветер! Это Ветер!»
Но шёл или не шёл сейчас за этой армией загадочный и жуткий великан, прозванный Ветром, она сама по себе потрясала воображение мирных лациан и приводила в смятение боевой дух легионеров. Ибо не по приказу, не ради поживы, не для молодецкой удали двигалась с севера, ширясь и разрастаясь, эта живая лавина с наводящим панику кличем «Гррром! Гррром! Гррром!», но лишь во имя Бога Единого и свободы славить его.
В Лацийском Консулате уже позабыли, что вера выше денег, что идти в смертный бой можно за идею, а не за плату. Теперь пришли те, кто имел силу напомнить об этом.
– Что вам нужно? – проблеял со стены квестор, стараясь держаться достойно, покрасивее расправив складки тоги на груди.
– Выдайте мне живьём тех, кто донёс на Радугу, тех, кто схватил её, кто пытал, кто свидетельствовал против неё, кто приговорил и кто казнил. Тогда я пощажу город. У вас есть время, пока сыплется песок в часах.
Не успел песок перелиться из верхней колбы в нижнюю, как ворота открылись, и город сдался на милость полководца.
Названных Эгимаром – хотя не всех удалось поймать, – вытолкали на арену амфитеатра и бросили к их ногам мечи. Возвышавшиеся вокруг ступенями ряды сидений были полным-полны, как на празднестве. Все выходы с арены закрылись стенами сомкнутых щитов и направленных копий.
– Никто не хочет марать о вас честное железо, – сказал легат с возвышения, откуда прежде прокуратор наблюдал за кровавыми играми. – Казните друг друга сами. Трусы получат всё, что испытала Радуга. Последнему, кто останется – жизнь в награду. Начинайте. Лёгкой смерти!
Грязен, жалок и мерзок был бой доносчиков и лжесвидетелей с палачами и судебными крючками. Наконец, визг, вопли и проклятия стихли, остались валявшиеся там-сям трупы – и здоровенный палач, залитый кровью.
– Я буду жить! – вскинул он меч над головой. – Ты обещал!
– Будешь, – кивнул Эгимар и негромко велел приближённым: – Ослепить его и отсечь правую руку. Пусть живёт, как того заслужил. Больше никого в городе пальцем не тронуть. За всё платить полновесной монетой.
А Ветер-Воитель пешим, в стороне от войска, пришёл на Холм Прокажённых. Уванга указала ему гроб Девы.
Она не понимала тихих слов, с которыми он обращался к гробу.
– Зачем ты не вызвала нас?.. Зачем не применила ключ?..
Понемногу – весть о приходе Ветра разнеслась не сразу, – к нечистому кладбищу потянулись воины из громовой армии, люди из войскового обоза, из города.
– Кто он? – робея, спрашивали горожане.
– Сын неба, посланец Божий, – отвечали явившиеся с Эгимаром. – Он сошёл в Мир с громом и бурей, он повелевает ветрами и смерчами, очищает от грехов и скверны! Идите с нами, поклонитесь ему.
– Эй, продайте нам цветов, да побольше!.. Дева любила цветы…
Невидимая граница запрета, веками ограждавшая Холм Прокажённых, рассеялась вмиг, словно её никогда не было. Вскоре каменистый холм был запружен народом, лоточники волокли сюда свежие булки, жареную рыбу, сласти, сюда спешили босые водоносы с полными бурдюками, даже круглоголовый почитатель Матери-Луны толкал тележку с винным бочонком.
Только вблизи гроба не было толчеи – круг движущегося воздуха стал рубежом, за который никто не решался шагнуть. У края ветра становились на колени, падали ниц, целовали прокалённую землю, рассыпали цветы – и пятились, с трудом проталкиваясь сквозь толпу, насытив любопытство, полные благоговения и страха, ибо поистине страшен был гигант, чей лик и руки скрывало пятнисто-серое одеяние.
И все, кому посчастливилось лицезреть Воителя, видели у его ног сидящую девушку с пепельными волосами – худую, загорелую будто подёнщица, в самом простом плаще поверх туники и ременных сандалиях. Тонкое лицо её было вдохновенным и усталым, охряные глаза смотрели ласково.
– Уванга. Она целительница. Ветер наделил её благим даром Радуги – побеждать хвори.
– Через муки прошла, вся истерзана, а вот – живая доброта, как сама Дева!
– Святая, видно же!
Курчавый ученик скульптора влез товарищу на плечи, чтобы разглядеть, запомнить – и быстрым мелком набрасывал: богатырские плечи, широкая спина, наклон могучей шеи… а вот Уванга, стан хрупок и гибок, как стебель цветка, улыбка… неуловима, как её ухватить!
Люди приходили, часами молились, плакали, устилали землю цветами, сменяли друг друга, в утомлении засыпали вблизи гроба на циновках и ковриках, а Ветер не изменял позы, не замечал людского сонмища вокруг.
Такая выносливость людям чужда. Когда звёзды усеяли купол небес, Уванга отошла вдаль от гроба – ей тотчас поднесли хлеб и сыр, а винник-лозовик (бесплатно!) нацедил кружку вина.
– Мой дом принадлежит тебе, – звеня ожерельями, склонился городской богач. – Благая дева, осчастливь, не побрезгуй моим гостеприимством. Паланкин ждёт. Я велю устелить твоё ложе шелками…
– Лучше прими на постой воинов, – улыбнулась девушка.
Какой-то малый преклонил колено перед ней, тряхнул кудрями:
– Дом у меня беден, но ужин найдётся. Я с просьбой – дозволь изваять тебя.
– Не сегодня. Мне нужна только постель.
Под покровом ночи привести девушку в свою лачугу – это ли не счастье?
– Эй, ты с кем там?.. – отслонив тряпицу от оконца, выглянула оплывшая рожа с бородой.
– Заткнись, пропойца! – и ком земли в него, а пёс, с ленцой гавкнув на соседа, завилял перед гостьей лохматым хвостом, припал к земле.
– Какой смешной!..
– Мне б вашу молодость… – хрюкнула рожа, убираясь. – Секта город захватила, вот-вот глотки резать начнут, а им всё бы куры строить…
Откуда ученику скульптора взять богачество? Хижина, умелые руки, голова да зоркие глаза – всё его достояние. Ещё топчан, дощатый стол, горшки-плошки, кувшин дрянного винца, лук да чеснок, сенной тюфяк и рыжий пёс. Есть чан доброй глины, деревянные вёдра с водой и помост, где из бесформенной, жирной земной плоти лепится красота.
– Я лягу на полу, – объявил курчавый, запалив ночник-жирник. – Гони пса пинком, он всё время в кровать лезет. Сейчас занавесь повешу…
Пока он ладил матерчатую разгородку, Уванга осматривала жильё. Больше похоже на хибару горшечника, но – в углу за пологом столбик мрамора с намётками начатой обработки, киянка, долото, закольник… На полках – искусно сделанные глиняные фигурки и головы.
«Умелец!..»
Рыхлая дырчатая ткань разделила их, Уванга распустила ленту на волосах, застелила тюфяк плащом, устало потянулась – ах, долгий день!.. Сколько тревог – будет ли штурм? сдастся ли город? Зато обет, данный Воителю, исполнен – она привела его к гробу. И он слово сдержал, крови не пролил. Правда, Эгимар зарока не давал, а он человек жестокий.
«Только не со мной… Когда я близко, он смотрит… как этот пёс. И так же хочется потрепать его по холке».
Кому молится молодой скульптор, она не спросила. Придёт время, и он выберет истину. Сама, опустившись у кровати, зашептала молитву Радуге – свою, собственную:
– Ну, вот мы и встретились, милая Дева. Я коснулась твоего земного приюта. Жаль, что мои слёзы – не тот дождь, который пробудит тебя ото сна. Как бы я хотела, чтобы ты взошла из земли, словно весенний росток, взошла и расцвела такой, какой я тебя помню – сердечной и кроткой, мягкой как хлеб, душистой как ирис. Моли Бога молний о нас, помни нас на громовом небе и даруй нам путь по радуге…
Осенившись трижды – во имя Отца Небесного, Грома и Молота, – она распустила завязки туники…
…и замерла.
