Малый за занавесью не дышал, ни звука с его стороны слышно не было.
Торопливо погасила жирник и скользнула под плащ.
«Видит Гром, сейчас Эгимар рассылает патрули по городу – искать меня! – лукаво улыбнулась она, кутаясь с закрытыми глазами. – А я здесь. Я ничего не боюсь. Мой страх умер со старым именем…»
Сопя, подсунулся мокрым носом пёс, лизнул угодливо – ох, ты, паршивец!.. Под одеяло захотел? Она нашла ладонью его шерстистую голову, погладила, нашла чутьём руки бьющийся в черепе огонёк бодрствования и мягко загасила его, шепнув:
– Спать! Усни…
Пёс обмяк и повалился у кровати.
Утром за стеной запел петух-горлодёр. Ну, словно дома в деревне!.. Наскоро одевшись и опрятно прибрав волосы, Уванга выглянула за занавесь.
За ночь жирник досуха выгорел. Курчавый, с покрасневшими глазами и горящим испитым лицом, орудовал руками, по локти перемазанными в глине – на помосте перед ним высилась невысокая, локтя два, статуэтка нагой девы, вскинувшей руки то ли для благословения, то ли чтобы пригладить волосы.
«Это же я, ко сну ложусь. Так он подсматривал!..»
На неровном, со следами пальцев постаменте, были выдавлены слова: «БОЖЕСТВО РАДУГА».
– Она была не такая…
– А? – Скульптор будто очнулся, заморгал.
– Грудь полнее. Бёдра шире. Женственнее меня. Спасибо за ночлег и пищу, да хранит тебя Гром. Я должна идти.
– Но… как… – хлопотливо вскочил он, вытирая ладони о заношенную тунику, но Уванга уже выскочила за дверь.
В думах о предстоящей встрече с сердитым Эгимаром («Где ты пропадала? Я был очень встревожен!») и будущих беседах с жителями города (здесь необходимо учредить церковь!) она, втайне счастливая тем, что её сохранили в рукотворном образе, даже помыслить не могла о тысячелетней бездне, которая отделяет нынешний день от времён, когда эта статуэтка превратится в статую и будет стоять в любовном приделе каждого храма. И ей будут молиться о ниспослании Духа Любви. Ну, разве что одежд на теле немного прибавится.
– Тебя ждёт Ветер, – прибавил легат, выговорив ей за исчезновение. – Он ушёл к лесистым холмам на север. Я дам тебя смирного коня… или паланкин?
– Не святая, пешком дойду. – Она коснулась его небритой, в чёрных иголочках, щеки. – Что это, зуб болит?.. Ну-ка, стой прямо. Не верти головой! не дёргайся!.. Ты поэтому такой злой сегодня?
– Ладно. – Эгимар вздохнул, позволив ей целить без помех. – Только лоб не трогай.
– Дурные помыслы лелеешь? – Её голос звучал чуть насмешливо, но тепло. – Боишься, развею?..
– Эти – не развеешь, – взглянул он по-мужски прямо.
Стоящие поодаль воины с завистью посматривали, как дева-избранница гладит по щеке сурового легата, а тот хмурится, сохраняя лицо.
– Я замуж не собираюсь. Буду искать девиц по себе, создам обитель.
– Тогда и я не женюсь. Соберу когорту таких же – без девичьих шашней воевать способней.
– Гром в помощь! – хлопнув его напоследок ладошкой, Уванга плеснула плащом и лёгкими стопами пошла в северную сторону.
Много позже их мимолётная беседа станет пафосным летописным сказанием «Об основании Ордена меченосцев и Ордена любви».
Пока же она гадала, повезёт ли ей подкрасться к Ветру незамеченной, чтобы увидеть, как он касается трав и листвы своей огромной дланью. Уванге казалось, что Воитель на громовом небе стосковался по живой зелени – или жаждет повторить чудо Радуги с воскрешением увядших растений, но не может. Его власть иная.
И призвал Ветер её одну в место тайное, обетованное, вдали от жилищ людских.
Был день постный, назначенный от Бога, и Уванга не вкушала яств с часа вечерни, дабы душа и тело очистились и приуготовлены были к лицезрению вышнего.
И путь её к желанной встрече был долог, но одушевление Уванги было велико и ноги легки, и она не замечала длинноты пути и трудностей дороги.
Воитель встретил её в назначенном урочище, что зовётся Козий Дол, и рёк:
«Будь тверда, не ужасайся, ибо явлена будет тебе мощь громового неба во плоти, и так исполнится мною сказанное: На облака взойдёшь, и покажу Мир очам твоим, славу и простор Отцом Небесным сотворённого, чтобы утешилось сердце твоё».
И раздвинул для неё завесу синевы, чтобы явилась Птица-Гроза.
Чёрная как смоль, с полосами железно-серых перьев вдоль опущенных крыл, с поднятой главой, свесившей по сторонам два острых клюва и глядящей плоскими глазами, зеркально отливающими в свете полудня – замерла она, твёрдо опираясь на пальцы лап, придавивших смятые кусты.
Предупреждённая Ветром, Уванга укрепилась духом и стойко ждала появления Птицы, повторяя про себя: «Не убоюсь, не устрашусь, со мною Гром», но когда та с гулом возникла низко над холмами и стала приближаться, Уванге захотелось пасть лицом в траву, закрыть глаза, зажать уши – или бежать опрометью сквозь густые заросли дрока, расцарапывая ноги в кровь. Зрелище глыбы, летящей словно пушинка, вселяло ужас.
Но она сдержалась, даже когда от опустившейся Птицы дохнуло жаром, и воздушный порыв, как выдох великана, сорвал с неё плащ, а с Ветра – капюшон. Лапы Птицы-Грозы коснулись земли, твердь под стопами Уванги дрогнула.
Вышина её была – как портик храма, ширина – втрое больше! Она походила на огранённую скалу из чёрного, со светлыми прожилками, агата. Её грудь открылась, и перед Увангой легли ступени.
– Взойди, – просто сказал Воитель, пригласив девушку жестом.
Эта скала не цельная – но полая!
Её ступени были соразмерны ногам Ветра, а Уванге пришлось высоко поднимать колени, чтобы взбираться по ним.
А внутри!..
В бездонных зеркалах, мерцавших таинственным светом, как в окнах виделся Козий Дол с окрестностями, многократно отражённый и пересечённый белыми нитями, словно паутиной. Переливы огнистых самоцветов, прихотливые изгибы стен, выточенных из рога или кости… Сперва пугливая, как кошка в чужом доме, вскоре Уванга осмелела и стала касаться всего, что её привлекало.
Это… буквы? Будто посвящение, которое язычники пишут при входе в дом, на тимпане фронтона, под барельефным ликом божества: «Благие боги, будьте добры к нашей семье». Здесь череда знаков в овальной рамке чернела над обманчивыми зеркалами. Очертания их были непривычны, но чем-то неуловимо знакомы.
– Про… – шевелила губами Уванга, задрав голову. – Про-ект фе… Феникс…
И знак без смысла.
– Феникс Шесть, – гулко произнёс Ветер за спиной.
– Великий, что это значит?
– Имя того, кто умирает и родится вновь. Как возгорается пламя из искры.
– Я сумела прочесть!
– Ты умна. Сядь в кресло.
– Для меня оно слишком велико.
– Велико – не мало. Садись.
– Шесть – число или второе имя?.. – Глубокое мягкое кресло поглотило девушку, словно пуховая перина.
– Номер. – Ветер опустился в соседнее кресло, оно было ему как раз впору. Перед ним, под зеркалом, Уванга заметила портрет, вроде камеи, но гладко полированный – лицо молодой и прекрасной женщины, замершее в улыбке.
Радуга.
– Ты ничего не повелел об её гробе…
– Пусть останется, где есть. Постройте там храм. – Не мигая, Ветер смотрел на маленький портрет.
– Она была твоей любимой сестрой?.. – осмелилась спросить Уванга.
– Моей любимой, – мёртво повторил он, и воздух внутри Птицы всколыхнулся. – Мне очень её не хватает. Для вас она отказалась от вечного тела, сошла к вам, погибла ради ваших жизней – не знаю, сможете ли вы когда-нибудь оценить её жертву…
Никогда прежде он не говорил столько и так быстро. Неслышный звон, исходящий от него, в Птице утих, но теперь он возвратился с новой силой, и волосы Уванги поднялись, как от натёртого шерстью янтаря, а воздух под сводом заметался, грозя обратиться в смерч.
– Мы вечно будем восхвалять её, благословлять её имя! мы назовём этот город в её честь – Девин, город Девы…
– Но её тело пусто, – продолжал Ветер, погружённый в свои думы. – Видеть его таким – больно. Возможно, кто-то… заполнит его. Кто-то достойный. Чья-то дочь. Надеюсь, это будет.
