— Думаю это то, что вам нужно. Я рассчитываю на большее вознаграждение, чем в прошлый раз.

Вайнс избавился от тряпья, открыл крышку и ахнул. Леди Зарзо сохранила хладнокровие. Золотой свет, в точности такой же, какой излучали глаза императора, предстал перед ними.

Кларисса взяла цилиндр в руки, наклоняя его немного в разные стороны.

— Нужно перелить во что-нибудь другое.

Хозяин дома встал с дивана и вышел из гостиной. Пока его не было, мечница хмурилась все сильнее, предчувствуя неладное.

Вскоре Вайнс вернулся с формой, в какую обычно кузнецы заливают сплав. Леди Зарзо, в волнительном молчании всех присутствующих, залила форму золотой жидкостью.

— Очень мало. Даже на кинжал не хватит, — сказала она, не скрывая своего разочарования.

Купец не сомневался — если Кларисса такое сказала, значит хорошо разбирается в этом деле.

— Взяли все, что было! — начала защищаться Дира.

— Тебе заплатят, не волнуйся. Пока для вас нет работы, но оставайтесь в городе. Как понадобитесь, вам сообщат, — пресёк ругань Вайнс.

Эта встреча закончилась. И результатом ее были недовольны обе стороны.

У каждого человека должна быть страсть, которая толкает его на большее. Или нет?

Гальвэр уже давно начал замечать, что люди по-разному видят цвета. Ему хотелось спорить с ними. Доказать их такую очевидную неправоту. Для него это было важно. Цвет красок на картинах художника должен соответствовать его восприятию. В противном случае ничего не выйдет.

В империи есть все, что ему нужно для творчества. Даже есть богатый купец-ценитель, но в душе все еще было темно и непонятно. Неопределенность чувств могла быть полезна в рисовании: один мазок кисти скрывал другой, а над ним, уже появлялся и третий. Каждый новый мотив вытеснялся более новым, переворачивая смыслы. Многогранность того, что он хотел донести… Кому же? Гальвэр, порой, сам себя не мог понять. Куда уж надеяться, что поймут другие.

«Кхе, почему ты не можешь просто радоваться? Ты делаешь все, что захочешь. Большинству людей никогда не познать такой жизни».

— Я доволен, — сказал северянин, а потом добавил более уверенно, — Правда.

Кисточка сделала несколько оборотов вокруг его пальцев, повинуясь неизменному ритуалу.

— Просто иногда, мне кажется, где-то есть еще одно место для меня.

Гальвэр скривился, словно ему самому не понравился вкус своих слов.

«Ты просто жадный! Это не приведет ни к чему хорошему, поверь мне».

Воображаемое альтер эго звучало слишком убедительно, чтобы не насторожиться.

— Ты чего-то боишься, Ганс?

«Только твоей глупости».

Художник улыбнулся. Такой ответ был уже в его стиле.

Последнее время дела шли и правда хорошо. Его картины охотно покупали, при этом у него было достаточно денег, чтобы подумать над их реализацией. Но пока он покупал только новые краски, холсты, бумагу хайши (очень дорогую).

Жил Гальвэр в первом округе. В самой дешевой комнате, которую можно было снять. Северянин не хотел тратить деньги зря на комфорт для глаз. Ему вполне достаточно маленького помещения с кроватью и столиком. Все равно он приходил туда только поспать.

Во время бодрствования художник снова и снова отправлялся изучать Элваран. Каждый раз северянин находил что-то новое. Это была не обязательно недавно открывшаяся лавка с ароматной выпечкой, или новый закоулок, заканчивающийся неожиданно чудесной клумбой цветов. Это могли быть сцены из быта людей, выступление уличных артистов, бегающие стаей мальчишки с деревянными мечами.

Жизнь города проникала в нутро Гальвэра, наполняла различными красками эмоций, заигрывала с его любопытством, втягивала в свою игру, заставляя забыть о прошлом.

Как бы сложилась его судьба, если бы он родился здесь в империи, а не на северных островах Бахума? Потоки различных вариантов событий, которые художник себе представлял, все приходили к одному берегу — посредственность. Гальвэр слился с имперцами в однородную массу, и вряд ли бы смог принести нечто новое в мир искусства. Именно происхождение северянина делало его картины уникальными, протестными. Стоило гордиться этим, но он не мог себе этого позволить. Еще одна глупость, ненавистная Гансом.

Художник скучал по снегу, колючему холоду и беспощадному ветру. Стихийные бури на островах были частым явлением, нарушающим порядок вещей местного населения. Гальвэр любил этот хаос. А отец… Единственный родной человек, от которого он освободился, ценил упорядоченность, следовал правилам, оставался в области рамок, созданных другими людьми. Непонимающими людьми. Людьми с устаревшими взглядами.

Однако Гальвэр был благодарен отцу. Не за все. Если положить поступки этого человека, по отношению к своему сыну, на весы, то они будут все время колебаться из плохой стороны в хорошую.

Каждое новое письмо от него оказывалось сюрпризом. Не всегда приятным. Иногда художник думал, что родитель все-таки сумел понять его, а прочитав лист до конца, осознавал неизменность положения.

В последнем отец снова начал уговаривать Гальвэра вернуться на острова. Северянин почти физически почувствовал, как письмо пропиталось агрессивной настойчивостью. На такое не хотелось даже ничего отвечать. Он так и поступил, а потом Хонкс сам явился к нему.

— Отец⁈ — не мог поверить художник своим глазам, увидев его на пороге своей комнаты. — Как ты меня нашел?

Купец схватил сына за руку и потянул за собой.

— Мы должны уехать сегодня. Я обо всем договорился, нас ждет корабль.

Гальвэр вырвался из хватки Хонкса. Злость обжигала горло художника, толкая на конфликт. И он поддался этому чувству.

— Я никуда не поеду! Что ты о себе возомнил⁈ Я, по-твоему, еще ребенок⁈ Я здесь прекрасно со всем справляюсь без тебя!

Отец северянина остановился и оглядел быстрым взглядом комнату.

— Ты отказывался от моих денег и голодал из-за гордости?

— У меня достаточно денег! Я живу здесь не из-за отчаяния, а потому что сам выбрал это место! Тебе не понять! Да ты и не слушаешь! Никогда! Никого! В твоей купеческой башке только звон монет!

От выплескивающегося гнева, тело Гальвэра начало потряхивать.

Нижняя губа Хонкса елозила из стороны в сторону, трясь о верхние зубы. Он погладил пальцами опущенные веки и тяжело выдохнув устало сказал:

— Это все не важно. Ты обязан уехать со мной. Сейчас. Прошу тебя, не упрямься.

Кисть, с которой почти никогда не расставался художник, треснула у него в руке. В его сознании быстро промелькнула сцена, где он вонзает ее в шею отца. Накопленное за всю жизнь негодование прорвало плотину уравновешенности.

«Остынь, парень», — Ганс принял водопад злости на себя. Стал новой сдерживающей стеной. Пояснил голову.

— Я никуда не поеду, пока ты мне все не объяснишь. Мы никогда не разговаривали о маме… и о других важных вещах. Пожалуйста, отец. Хотя бы раз.

На лице родителя только слепой не увидел бы муки и борьбу с самим собой.

— Хорошо. Ты прав.

Он прошел в комнату и сел на край кровати перед сыном.

— Ты нужен нашей стране. Ледлорд хочет видеть тебя.

— Зачем⁈

— Он сам тебе расскажет.

Художник нахмурился.

— Ты все знаешь. Так говори же.

Взгляд Хонкса сосредоточился на одной, только видимой ему, точке на полу.

— Кальдан пропал. Нам нужен новый мастер копья.

— В это вся причина? У него же есть сын. Пускай он займет его место.

Отец Гальвэра поерзал на кровати.

— Он не подойдет. Это не основная причина. Много всего произошло. Много важного. Тебе не стоит оставаться здесь. Дома будет…безопас…нее…

Северянин опустился на корточки и взглянул в глаза Хонксу.

— О чем ты? Это из-за императора? Что ты знаешь? — напирал он.

Отец не отвечал.

«Он точно хочет втянуть тебя в какое-то дерьмо».

Художник очень надеялся, что в этот раз Ганс ошибается.

Империя Эларис. Элваран 1398 год.