— Звали, дон Уго?

Визитер Оливареса уставился на меня, как будто увидел выходца с другого света. Возможно, для него это так и было, если он знал Алехандро раньше, но я этого дона видел впервые. Фигура он заметная — если бы был на похоронах, я запомнил бы.

— Впечатляет? — довольно спросил Оливарес у него. — Я тоже глазам поверить не мог долго. Но факт есть факт. Это Алехандро Контрерас, мой ученик. Алехандро, маркиз Карраскилья — придворный чародей.

Бежать было поздно. Если Оливарес — чародей слабый, то Карраскилья со мной разберется одной левой. Я, конечно, поднатаскался и в чарах, и в фехтовании за последнее время, но ему однозначно не соперник. Мои панически настроения поддержал Шарик.

— Все, Хандро, приплыли, — уныло сказал он. — Если вы с этим доном не договоритесь, то жизнь твоя будет короткой и полной печали. Поэтому договаривайся на любых условиях, но не под клятву. Отговаривайся тем, что недавно была ученическая, а частить с ними нельзя. А там удерем в тот же Сангрелар. Уж лучше в замке сидеть, чем в королевских подвалах.

Тем временем Карраскилья со мной договариваться не начинал. Растерянность с его лица пропала, и он с живым интересом изучал меня, причем не только внешне, но и на чародейском плане. При этом угрозой от него не веяло, хотя придворный чародей точно должен был быть в курсе всех этих ритуалов по передаче знаний и умений в замке Бельмонте.

— Откуда у вас ками, дон Контрерас? — наконец прорезался голос у королевского чародея.

— Сам ко мне пришел, — ответил я, чем вызвал хихиканье Оливареса.

— Рикардо, я же рассказывал, — укорил он гостя.

— Признаться, я до конца не верил. Но это настоящий живой ками.

— Какой-то придурковатый чародей, — ворчливо прокомментировал его слова «настоящий живой ками». — Кто же будет носить на себе трупы?

— Трупы, может, и не будут, а вот чучела и искусно выполненные игрушки — очень даже могут. Я тебя при первой встрече именно игрушкой посчитал.

— Меня? Игрушкой? Ну, Хандро, ты и балбесина, — возмутился он.

— Меня извиняет только одно: о существовании ками я тогда не знал.

— Потому что Алехандро — настоящий чародей, и довольно сильный. Он отмечен Всевышним, я же тебе рассказывал, — тем временем снисходительно вещал Оливарес. — И сейчас он нуждается в помощи. Конечно, ты можешь нам в ней отказать…

Говорил он вроде бы спокойно, но по тревоге, пробежавшей по лицу Карраскильи, стало понятно, что тот воспринял слова собеседника как угрозу. И это при том, что как чародей он был сильней собеседника.

— Уго, разве я могу отказать в помощи нуждающемуся в ней сильному чародею? — обеспокоенно спросил он. — Это основа чародейской этики. Сегодня мы поможем дону Контрерасу, а завтра он поможет нам, не так ли, дон Контрерас?

В его вопросе явно было второе дно, понятное Оливаресу — вон как довольно сощурился. Как кот на сметану, которую ему полной мерой плеснули в миску.

— Разумеется, дон Карраскилья, я стараюсь не отказывать в помощи, — на всякий случай согласился я. — Разве уж совсем обстоятельства непреодолимой силы нагрянут.

— Еще и этот будет с тебя королевскую кровь тянуть, — проворчал Шарик. — Не чародеи, десмонды какие-то.

В чародейских делах я разбирался куда меньше ками, но все же мне казалось, что сейчас тот ошибается и этим чародеям нужно что-то другое — иначе не стал бы меня Оливарес учить тем чарам перед поездкой к донне Сильвии. И клятву с меня тоже не потребовали.

Дон Карраскилья пробыл у нас недолго. Наверное, обсудил с Оливаремом все, что нужно, до моего появления. Встревожил меня не столько его отъезд, сколько обещание вернуться в ближайшее время. Оливарес никакого беспокойства не выказал, лишь заявил, что нужно ускориться с возведением стен пристройки, оставив пока забор. Все это не вызывало у меня ни малейшего оптимизма, а вот странные мысли время от времени в голову забредали.

— Шарик, не в курсе, если ученик, не имеющий родственников, погибает, ему наследует учитель?

— Тоже обратил внимание, что Оливарес стремится увеличить твою собственность? Взять взятку с Ортисов де Сарате ему положение не позволяет, а наследовать за тобой — очень даже, — подтвердил мои опасения Шарик. — Но я не исключаю, что он всего лишь хочет большего комфорта для себя.

В этом я с Оливаресом был солидарен. Я тоже хотел большего комфорта для себя, потому что проживание в неразвитом мире — это только первые дни прикольная экзотика, а вот когда накрывает осознание, что придется всю жизнь в этом прожить, то желание улучшить свою жизнь оказывается нестерпимым.

— Но алькальд бы ему достроил это здание вне зависимости, выживешь ты или нет, — продолжил рассуждения Шарик. — Кроме того, ты от него что-то наследуешь с большей вероятностью, чем он от тебя. У него семья есть?

— Откуда мне знать? — удивился я.

— Спроси. Если у него нет близких, то деньги для него вряд ли главное.

Прямо у Оливареса я решил не спрашивать. И у Хосефы я тоже сам спросить не мог, потому что странно выглядели бы расспросы о семье от ученика, который должен знать о ней куда больше случайной служанки. Это ответственное дело я делегировал Серхио, а сам продолжил заниматься стеной пристраиваемого здания. Признаться, занятие уже порядком обрыдло, я чувствовал себя каменщиком, который работает за еду. Или за идею. За идею отселить из башни Оливареса. Конец работы был уже виден — мое участие требовалось только при выкладке коробки — но я уже окончательно решил, что никогда не стану зарабатывать на этом фронте. Себе жизнь улучшил — и хватит, остальное народонаселение без моей помощи в возведении домов переживет.

Серхио вышел из башни примерно через полчаса, и очень задумчивый. За ним выскочил Шарик, о котором я напрочь забыл, сращивая каменные блоки, которые все не кончались и не кончались.

— Хандро, иди сюда. Мы такое узнали! — передал мне Шарик.

Я встряхнул руками, делая вид, что неимоверно устал, и направился к Серхио. Шел тот не торопясь, да еще и знаком показал, что нам стоит посекретничать. Мужики прекрасно складывали камни и без моего присмотра, помня оливаровское грозное «прокляну», поэтому мы с Серхио прошлись к конюшне, в которой теперь было неприлично много постояльцев. Да еще и Оливарес заявил, что мне нужен каретный сарай, чтобы его экипаж не портился под открытым небом. Но займется этим семейка алькальда, так что мне беспокоиться не надо.

Я и не беспокоился — карета не моя, что мне о ней переживать?

— Хосефа рассказала, что наш чародей совершенно одинок. У него был сын, но трагически погиб вместе с женой, оставив малолетнюю дочь. Она выросла во взрослую девицу и погибла по вине Ортиса де Сарате. Как именно, Хосефа не знает, но Оливарес его знатно проклял. И проклятие это никому снять не удается.

— Что именно сделал Ортис де Сарате?

— Вы же знаете Хосефу, дон Алехандро, — проворчал Серхио. — Она слова по-простому не скажет, все с какими-то подвывертами.

— Да соблазнил наверняка, — предположил Шарик.

— Ты морду этого Ортиса де Сарате видел? Кого он соблазнить может? — скептически спросил я. — Только бутылку.

— Может, он так выглядит после проклятья? А если его протрезвить побрить и приодеть…

— Хорошо. Пойдем с другой стороны. А морду Оливареса ты видел? Думаешь, у него может родиться симпатичный потомок?

— Хандро, ты придираешься. Нормальная у него морда старого чародея. Умеренно страшная. А поскольку там еще материал был от двух самок, то итог мог получиться вообще прекрасный.

— Но безголовый. Потому что влюбиться в этого Ортиса де Сарате могла только идиотка.

— Может, у нее были специфические вкусы на мужчин?

Серхио хмыкнул, и Шарик заткнулся, сообразив, что сочинять мы можем долго, но правды от этого не узнаем. Да и какая нам, в сущности, разница, если причины ненависти старого чародея к местному алькальду мы узнали, пусть одной участницы этой истории нет в живых, а второй участник писается в штаны при виде Оливареса?