Не знаю, что оскорбило Оливареса больше: то, что он в женской одежде не привлечет внимание, или то, что из него получится прекрасная старушка, — но орал он долго и вдохновенно, топая ногами и брызгая слюнями во все стороны. Прекратил, лишь когда я сказал, что к нам кто-то приближается и может услышать его выступление.

На дорогу выехала телега, при виде которой даже Оливарес не проявил желания немедленно выдвигаться на захват: и лошадь в возрасте, и телега того и гляди развалится. Тащилось это все мимо нас в час по чайной ложке, пусть и далеко, но орать все равно не стоило. Оливарес успокоился, перестал хвататься за грудь и тяжело дышать.

Навстречу телеге из города запылил слуга на ослике. Добравшись до останков башни, он на некоторое время замер в ступоре, потом принялся бегать, что-то кричать и судорожно переворачивать камни. Итогом его деятельности стали две расплющенные куриные тушки, которые он приторочил к боку ослика, перед тем как отправляться в обратный путь. Надо сказать, что находка несколько примирила его с потерей работы, потому что на лице не осталось и следа беспокойства. Нервы у этого парня — что канаты.

— Скоро здесь будет не протолкнуться от людей, — намекнул я. — Переодеваетесь?

Исабель молча взяла из моих рук мантию и ушла за кусты, откуда вернулась с платьем в руках. И смотрела она так, словно прощалась с ним навеки.

Оливареса перекосило окончательно, но после самоотверженности герцогской дочери ему ничего не осталось, как бриться (не самому, разумеется, а с помощью Серхио), после чего мы начали превращение его в женщину, весьма несимпатичную, лысую и с грудью из двух носовых платков. И если первое и третье было терпимо, то со вторым необходимо было что-то делать. Не то чтобы я не верил в существование лысых женщин — в жизни и не такое бывает, я не верил в то, что женщина, даже в возрасте, в платье от донны Болуарте не придумает, как замаскировать свою лысину. Я бросил оценивающий взгляд на волосы Исабель — там с десяток донн Оливарес можно было бы обеспечить пристойными париками, но девушка перехватила мой взгляд и испуганно попятилась. Стало понятно, что растительностью в нашей компании согласится пожертвовать только один человек. Он это уже сделал, и на этом жертвенность закончилась. К сожалению из того, что сбрилось с Оливареса, парик можно было смастерить разве что котенку, и то не слишком качественный, так что эту идею я сразу отбросил.

— Нужно что-то на голову. Можно сделать чалму, — предложила Хосефа, придирчиво рассматривая странное создание, получившееся из Оливареса. Одного мы добились точно — проклятийника в этом не признал бы никто из тех, кто знал его раньше, но подозреваю, что самому дону этого будет недостаточно. Глянет на себя, решит, что выглядит непристойно, и закатит еще один скандал. — У меня как раз есть подходящая шаль.

Подходящая шаль оказалась на пояснице и была уже изрядно побита жизнью, так что дама вышла у нас несколько экстравагантная: в богатом платье, но с экономным головным убором, особо потертые места в котором удалось убрать вглубь. И это я еще молчу про разношенные мужские ботинки, которые все равно нечем было заменить. Хосефа выпустила бахрому из шали так, чтобы немного прикрыть лицо Оливареса, но мне казалось, что эту картину уже ничего не спасет. Но ничего, главное, чтобы на пути Оливареса не попалось зеркало, а остальное мы переживем.

Я посмотрел на карту Стросы — рядом с обителью находился постоялый двор. Нужно будет закинуть туда всю эту компанию, и уже потом идти на поиски порталиста. Это, конечно, непредвиденные траты, но по сравнению с тем, что предстоит — капля в море.

Со стороны Дахены слышался шум, а значит, пора было отсюда уматывать. Я вручил Серхио Жирнянку, которая милостиво согласилась поместить свои корни в землю, насыпанную в обнаружившийся в моей котомке мешочек.

— Дон Уго?.. — протянул я руку за портальным артефактом.

Он вложил с тяжелейшим вздохом.

— Ага, — сказал Шарик, — тут еще грузоподъемности не хватит. Кого бросаем? Чисто ради нашего успешного спасения предлагаю Оливареса, потому что он незамеченным не останется. Донну не предлагаю — она слышала наши планы, а молчать не будет. Разве что убить? Так, опять же, труп прятать придется, а это время…

— Шарик! — грозно рыкнул я, — не время для шуток! Что нужно сделать, чтобы прошли все?

— Какие уж тут шутки, — вздохнул он . — Ладно, слушай…

Карраскилья поначалу не поверил донне Ортис де Сарате. Почтовый артефакт, по которому он связывался с Оливаресом, он проверил только посреди ночи и, несмотря на то, что ответное письмо не отправилось, решил отложить поездку на следующий день. Потому что посчитал, что к этому времени донна Болуарте все равно спит и будет не рада, если ее разбудят. А если будет не рада, то может и передумать ехать в Стросу. Потому что в голове у донн, как в калейдоскопе: при каждом встряхивании — новая картинка. Вытащить дочь герцога в столицу было слишком важным пунктом плана, чтобы позволить на это чему-нибудь повлиять. По похоже, этот пункт уже можно было вычеркивать, а с ним — и все остальное, потому что донна Ортис де Сарате театрально всхлипывала и причитала:

— Всевышний, такое горе, такое несчастье. Я уверена — это результат деятельности Оливареса. Что-то там его взорвалось, потому что этот… как его там… — Она растерянно помахала рукой перед лицом. — Как же его зовут? Впрочем, неважно. Слуга дона Алехандро, который ежедневно ездил к нему на работу и поутру обнаружил эту картину, его зацепило остаточными следами проклятия. Лежит при смерти.

Сильвия немного сгущала краски и немного умалчивала о важной детали: о том, что сеньор не ограничился пребыванием у разрушенной башни, а еще и подкрепился супчиком из найденных на руинах куриных тушек, которые хапнули этого проклятия куда больше. Сейчас же задачей донны было не установление истины, а удержание Карраскильи от поездки. Или хотя бы чтобы он там пробыл как можно меньше и не заметил ничего компрометирующего соседнюю страну. Не было уверенности у донны Ортис де Сараты, что подручные дона Лары не наследили при столь катастрофически завершившейся операции.

— И что, там никто не выжил?

— Дон Карраскилья, башня рассыпалась по камешку. — Сильвия удерживала в себе радость, но временами та прорывалась совершенно неподходящими улыбками, поэтому донна далеко носовой платок не убирала, старательно маскируя им нижнюю часть лица. — Там никто не мог выжить. Совершенно никто.

— И все же я съезжу, — решил Карраскилья. — Проверю на месте.

— Я была бы рада ошибиться… — теперь в голосе женщины царил неподдельный траур, потому что при мысли, что в руинах найдется кто-то живой, ей становилось немного страшно. Самую малость, ровно до воспоминаний, как выглядит место, где была башня. Близко-то она не подходила. Чай, не дура. — Вас отвезут, дон Карраскилья. Немедленно распоряжусь.

Она угодливо улыбалась, уже совершенно забыв о своем расстройстве от смерти соседей. Карраскилья скривился и сухо сказал:

— Будьте так любезны, донна Ортис де Сарате.

Экипаж был подготовлен в рекордные сроки, и вскоре Карраскилья уже в нем трясся, пытаясь осмыслить рассказанное. Конечно, все, сказанное четой Ортис де Сарате, требовало дополнительных проверок, но могло быть и правдой, потому что придворный маг в ожидании поездки перекинулся парой слов с людьми, которые утверждали, что видели группу мибийских военных. И все же Карраскилья склонялся к тому, что Охеде, который мог вести свою партию, не ставя никого в известность, смерть донны Болуарте не выгодна. А вот Гравиде… Гравиде — однозначно да.

Встает вопрос, стакнулся ли Охеда с Гравидийской верхушкой и не пообещали ли ему чего-нибудь этакого за предательство? Обдумав это со всех сторон, Карраскилья пришел к выводу, что нет, не мог Охеда на такое пойти. На его должности имеют ценность только те, кто не продаются. Продажных же проще потом не вознаграждать деньгами, а тихо или громко прикопать. И даже если Охеде пообещали место заместителя Лары, то должность эта не столь заманчива для того, над кем стоял только король. Понимал это Карраскилья, наверняка понимал и Охеда, а значит, глава разведки к этому отношения не имел. Но могла бы быть проведена подобная операция без его ведома? Однозначно нет. А значит что? Либо у Охеды не было возможности отказаться, либо за мибийцев выдали себя другие.