В общем, ничего нового в записках к экспонатам Якоб для себя не почерпнул и двинулся дальше. Перед тем как пересечь порог заветной комнаты мумий, он сделал несколько вдохов, готовясь к встрече с той чертовщиной, которая могла обрушиться на него внутри. Взгляд застыл на предупреждениях по-английски и по-арабски – просьбах проявлять уважение и соблюдать тишину. И ни в коем случае не фотографировать. Охранник, невозмутимо качавшийся на стуле и бдительно созерцавший пустой – если не считать древних правителей – зал, кивнул ему, и Яша осторожно вошёл.
Свет в комнате был приглушённый, золотистый, приятный для глаз. Владыки и царицы мирно вглядывались в вечность. Первым, кто приветствовал Якоба, был Таа Секененра Храбрый – его плохо сохранившаяся мумия расположилась как раз ближе всего к входу. «Командир с пробитой головой», ну, конечно. В центре возлежали Рамсес Великий со своим сыном Мернептахом[47] и отцом Сети Первым[48] – почти всё семейство знаменитых Рамессидов в сборе. Сети, к слову, сохранился лучше прочих – неудивительно, что именно этой мумией вдохновлялись создатели самого первого ещё не цветного египетского ужастика, с Борисом Карлофф в главной роли. А дальше, как Борька говорит, «понеслась душа в Дуат» – фильмов про восставших мумий наснимали больше двадцати и, кажется, не собирались останавливаться.
Стараясь не слишком вглядываться в лица, чтобы не погрузиться ненароком в чужие уже прожитые жизни, Яша обходил комнату. Царицу со сложным именем, которого он, конечно, не помнил, куда-то увезли. У неё были необычные волосы, завивавшиеся чёрными пружинками, а лицо с алебастровыми глазами казалось совсем живым.
Алебастровые глаза теперь вызывали совсем иные ассоциации. Войник вздрогнул, отогнал воспоминание.
На противоположной от Секененра стороне положили мумию Хатшепсут. Долго ж её искали – вон и стенд рядом повесили, как по застрявшему в печени зубу сличали останки знаменитой женщины-фараона. Прямо Смерть Кащеева в яйце и в утке – зуб в печени, печень в ларце, ларец в храме в Дейр-эль-Бахри. Какой-то особый был у Хатшепсут зуб, что не всем в челюсть подходил. «Архаичная Золушка – найди легендарную женщину по зубу, а то хрустальных сандалий ведь не изготавливали…» – усмехнулся про себя Яша.
Заворачивая, чтобы рассмотреть женщину-фараона поближе, он поскользнулся на брошенной кем-то обёртке от шоколадного батончика и едва не растянулся там же, под чьим-то стеклянным саркофагом. Вот тебе и «соблюдайте уважение». Подобрав злосчастную бумажку, Войник подошёл к охраннику и попытался разузнать, где урна. Араб сделал вид, что не понимает, в чём проблема. Яша поманил его за собой, указал на заветную надпись «проявляйте уважение» и вручил обёртку. В самом деле, непорядок – вроде как мёртвые лежат, а кто-то шоколадки жрёт, и ни одной мусорки вокруг. Для кого предупреждения-то писаны? Впрочем, просьба «соблюдать тишину» тоже частенько нарушалась – обычно стайками детей, которых их арабские родители почему-то очень любили сюда приводить. А уж запрет на фотографию не нарушил только ленивый, несмотря на бдительность современных стражей покоя фараонов.
Охранник покидал свой пост с таким видом, словно Якоб отправил его на постройку пирамид, не иначе. Войник вернулся в комнату с мумиями, понял вдруг, что оказался с ними наедине.
Свет мигнул. Некстати вспомнилась байка про какого-то журналиста, который ещё в начале прошлого века на спор согласился провести ночь в этой самой комнате. Наутро его нашли живым, но поседевшим, как Хома Брут после встречи с мёртвой панночкой. Надо думать, после этого он уже египтологией не увлекался и с фараонами не заигрывал, а может, и карьеру забросил.
Но свет хоть и мигал, а Владыки лежали смирно, Яша рискнул приблизиться к Секененра. Если по Сети Первому было ясно, что при жизни мужик был видный, и в наложницы к нему наверняка выстраивалась целая очередь, то по бедняге Таа, увы, сказать такого было нельзя. Проломленный череп вообще мало кого красит, а уж если в нескольких местах… Борька говорил, что мумию «распаковывали» раза три, что тоже не способствовало сохранности и без того настрадавшегося тела.
И всё-таки интересно, почему фараона-героя похоронили наспех? Нет, всё-таки вряд ли наспех – скорее, как и говорил Борька, хотели сохранить для вечности память о том, что он сделал для родины.
Чем дольше Якоб смотрел на Секененра, тем больше отставленный палец руки мумии напоминал ему неприличный жест. И как-то совсем уж глупо было говорить: «Знаете, ваше величество, я тут с вашей дочерью недавно познакомился, и не знаю, как быть дальше… Не подскажете?»
Чернота глазниц так и притягивала взгляд, а воображение дорисовало черты – никаких страшилок, приятное лицо, мужественное. Как писал Гастон Масперо:
«Эта мумия является останками красивого, энергичного человека, который, возможно, дожил бы до ста лет, и он, вероятно, защищался решительно против своих противников; его лицо до сих пор сохранило выражение ярости…»
Якоб услышал чьи-то шаги – видимо, охранник возвращался, – но не успел обернуться, как дверь захлопнулась.
– Эй, рановато для закрытия! – крикнул Войник, устремляясь к выходу, но дверь заклинило.
Мягкий золотистый свет ощутимо тускнел, пока комната не погрузилась в полумрак. И в этом полумраке Якоб отчётливо почувствовал спиной чужое присутствие – не шорох, не шёпот, просто само ощущение, что рядом кто-то был, смотрел прямо на него.
«Но ведь я же вернул кольцо…» – растерянно подумал Войник.
Сердце заколотилось. Живых-то за его спиной не было.
Остаться так или обернуться? Он никак не мог решить. С одной стороны, разглядывать дверь – это почти как спрятаться под одеялом в детстве: пока не видишь свой страх, он тебя тоже не видит. С другой – вроде как лучше встречать опасность лицом к лицу. Но пока он думал, что-то за спиной оглушительно звякнуло, рассыпалось брызгами.
А когда Якоб обернулся, то увидел разбившийся стеклянный ящик. Древний Владыка неспешно сел в своём современном саркофаге, а потом так же неспешно повернул голову к нежданному гостю, пригвождая его к месту слепым взглядом пустых глазниц. Разверзнутый в мрачной улыбке вечности рот чуть дёрнулся – зубы скрипнули друг о друга, словно фараон собирался что-то сообщить.
Но что именно – Якоб не дослушал. Запоздало заорав от ужаса, он как следует двинул плечом в дверь. Та по-прежнему не подавалась, а вот плечо заныло.
Владыка протянул тонкую мёртвую руку, точно приглашая приблизиться… Следовать этому приглашению Войник не собирался – озирался ошарашенно, не решили ли и другие подняться.
Секененра чуть подался вперёд, словно собирался встать.
Не то порыв ветра, не то чей-то вздох пронёсся по залу, и свет померк…
Год 15хх до н. э., Та-Кемет
Он был яростью своих воинов, остриём копья, нацеленного в сердце врага. Вся сила, вся смелость его народа вливались в него, преломлённые мощью Богов в его крови.
Он был их надеждой на лучшую жизнь, на долгожданную свободу. Они сражались за свои семьи, за свою землю – как и он сам. За их плечами были победы, что прежде казались невозможными, – он показал им, что всё было им по силам. Его люди поднимались на битвы, впервые поверив, что сила предков вернулась к ним. Они не боялись смерти, зная, за что умирают: Обе Земли будут едины!
Предательство перечеркнуло всё это. Его небольшой отряд, отсечённый от основных войск, не выйдет из этой битвы.
Секененра окинул взглядом солдат, готовых умереть за него, черпавших силу в его силе. Как жаль…
Хека-хасут рано праздновали победу. Пленить его не удастся. И он купит время остальным. Они придут паводковыми водами, смоют эту скверну…
– За свободу! – рявкнул Владыка Уасет, и отряд подхватил его крик, устремляясь за ним в свой последний бой.
Они вклинились в строй, внося смуту в боевой порядок. Отбросив бесполезное уже копьё, он расчищал себе путь топором и щитом. Крошево чужих тел, какофония криков. Боли давно уже не было. Шаг, удар. Рассечь, идти дальше.
