– Из-за меня?! – не выдержала Ясмина. – Я устала прибирать за тобой, брат. Устала чинить мосты, что ты рушишь. Устала вычищать кровь с твоих следов. Зачем ты только обратился к ним! Даже тебе их не подчинить – ты видишь это сам. – Она подняла с пола отброшенную газету с последними новостями и швырнула на стол перед ним. – Вот они, твои бешеные псы, не признающие хозяина. И если не хочешь ты – я сама подниму на ближайшем совете этот вопрос.

Он поднялся, нависая над ней, и проговорил, чеканя каждое слово:

– Не смей вставать у меня на пути. Никогда, слышишь? Иначе я лишу тебя всего, что ты имеешь, всего, чем по своей прихоти наделил тебя сумасшедший старик.

В его взгляде Ясмина увидела отголоски безумия отца – далёкую пока тень, но эта тень напугала её так сильно, что сердце на миг захлебнулось ритмом. Она взяла себя в руки и нашла силы прямо встретить его взгляд:

– Я перестаю узнавать тебя, брат. Ты сумел превзойти отца, затмил его… но не повторяй его путь… Или чудовище уже рвёт цепи, вырывается из твоей хватки? Ты только посмотри на себя!..

Пощёчина обожгла лицо. Ясмина еле устояла на ногах, оперевшись на столик. Потрясённо распахнув глаза, она посмотрела на брата и медленно прижала ладонь к горящей щеке. Слёзы боли и обиды затуманили взор, но её воли хватило на то, чтобы не пролилась ни единая слезинка. Впервые он позволил себе переступить черту…

– Твоя свобода – это моя воля, моя прихоть. Это я позволяю тебе жить так, как тебе угодно, прощаю все твои промахи. Мы могли бы уже исполнить кровавую клятву, снять проклятие, если бы не ты… Перерой хоть всю Саккару голыми руками, но откопай этого придурка. Если придётся, раздвинь перед ним ноги – это ведь твой особый талант очаровывать умы и сердца! На большее ты всё равно не способна.

Ясмина чувствовала, как кровь отхлынула от лица – не от страха, но от гнева, холодного сокрушительного гнева, переходящего почти в ненависть. Взгляд упал на фрукты, лежавшие на столе. Идеальная восковая поверхность. Алые яблоки, жёлтые цитрусы. Блестящий серебряный нож…

Брат отвернулся, плеснул себе в бокал остатки виски. Ясмина смотрела ему в спину, и пальцы её чуть дрожали от сдерживаемого желания вонзить в эту спину нож, который она сжимала в руке.

Она любила брата, хоть с каждым днём он всё меньше походил на себя прежнего. Когда-то так было и с отцом, но… но ведь брат, единственный из всех них за целый век, подчинил себе силу артефакта, сводившего всех остальных с ума. Или пределы были даже у него и он наконец достиг их?..

– Возвращайся, только когда найдёшь кольцо и подчинишь его, ты поняла? Когда будешь достойна встать рядом со мной как равная. До того момента я запрещаю тебе появляться на совете.

– Я добуду артефакт, – твёрдо сказала Ясмина. – Но ты больше никогда не посмеешь поднять на меня руку, слышишь?

– Славно, дорогая сестра. – Брат подошёл к ней и погладил по щеке. – Люблю тебя.

Запах алкоголя накрыл её удушливой волной – она едва подавила нахлынувшее отвращение. Не сказав больше ни слова, Ясмина выскользнула в коридор, захлопнула за собой дверь и только потом отдышалась…

Воспоминания о том вечере были слишком живыми. Теперь артефакт был у неё. Электрум приятно холодил ладонь – почти как тогда нож для фруктов. Этот инструмент послужит ей – у неё достанет воли подчинить его. В её жилах текла та же кровь, та же Сила, что и в жилах брата и их далёкого предка, с которым их разделяло больше века…

Ясмина окинула взглядом комнату – знаки защитного круга, разложенные в идеальном порядке ритуальные принадлежности. Тёмная поверхность зеркала исказила её отражение в отблесках свечей, сделав похожей на гуля[120]: длинные костлявые конечности, волосы словно текучая колышущаяся грязь, провал глаз без зрачка и радужки. Лишь золотое Око Хора, нанесённое на кожу, – могучий защитный знак её рода – не искривилось в дрогнувшей амальгаме.

Решительно Ясмина надела кольцо, сковавшее руку обжигающим холодом, и с вызовом посмотрела в глаза своему отражению. Многоликий шёпот далёким прибоем коснулся пределов восприятия, и тени сгустились у границ круга. Дыхание пустыни пронеслось порывом ветра, поколебав огни светильников, едва не затушив их.

– Я не боюсь тебя. Я ждала этой встречи всю свою жизнь. Покажи, на что способна!

Якоб перерыл всю комнату, но кольца так и не обнаружил. Потом он поспешил на крышу, куда его долго не хотели пускать охранники – очевидно, свободно туда могли ходить лишь очень влиятельные гости. Каким-то чудом Войнику удалось убедить несговорчивых арабов – с помощью бакшиша[121] и заверений, что госпожа бинт-Карим кое-что потеряла.

Небо сегодня было низким, пасмурным, и Каир таял в сероватой дымке смога, приобретя мрачный, почти зловещий вид. Якоб не стал тратить время и любоваться городским пейзажем – поспешил обшарить каждый уголок, но тщетно. Или, возможно, выпавший артефакт уже кто-то нашёл.

Теперь Войник встревожился не на шутку, хоть и оставалась последняя надежда – гостиная люкса, где они ужинали вчера. Нельзя было поддаваться панике, хотя звонок Тронтона заставил его здорово переволноваться. Но даже сильнее острой тревоги было тяжёлое чувство вины, охватившее Якоба, почти стёршее даже радость минувшей ночи. Таа-Нефертари спасла его уже дважды, доверилась ему. Он обещал помочь ей… и что в итоге? Умудрился потерять кольцо, единственную связь с ней! А ведь за этим кольцом охотились.

«Хоть бы и правда просто под ковёр закатилось, чтоб меня…» – мрачно подумал Войник, заходя в люкс.

Борька самозабвенно храпел на диване, хотя было уже далеко за полдень, – даже ботинки не снял. На тщательно прибранном столе дожидался завтрак – какие-то закуски, два чайника чая, две тарелки, накрытые серебристыми крышками. Завтрак для него и для Борьки – Ясмина слишком торопилась, чтобы к ним присоединиться, и пока даже не успела прочитать сообщения.

Костеря себя за глупость и беспечность на чём свет стоит, Якоб заглянул в каждый уголок, но пропажа не обнаружилась. Он даже проверил сумку, с которой приехал из больницы, надеясь на чудо, – тщетно. И Лидка не появлялась, а ведь могла бы указать направление. Одним словом – кошка, что с неё возьмёшь.

Устало опустившись на стул, Войник посмотрел на безмятежно сопящего друга. Надо бы разбудить его, а то хоть и выходной – пёс-то не выгулян. С другой стороны, тогда придётся объяснять, почему его, Борькино, начальство настаивало на личной встрече с Якобом, подчеркнув, что увидеться они должны одни, без Николая.

Да, пожалуй, записка и правда была отличным компромиссным вариантом. Ссориться с другом он не хотел, но и рассказывать пока не был готов. Он ведь ещё объяснение своего нежелания возвращать артефакт задолжал, а теперь так и вовсе всё псу под хвост покатилось.

Войник накарябал записку, обещав приехать домой к Борьке вечером, быстро принял душ и вызвал такси.

Историческое кафе «Эль-Фишави», которое, по слухам, не закрывалось ни днём ни ночью и пережило не только революции, но даже оккупацию Наполеона, расположилось в сердце старого Каира, в паутине уютных переулков. Нашёл его Якоб не сразу, а перед этим ещё пришлось отваживать излишне назойливых торговцев, которые обрадовались туристу как родному и норовили что-нибудь втюхать, причём традиционно – втридорога. Рядом расположился «Хан эль-Халили». Якоб обещал себе, что непременно зайдёт туда сразу после встречи с Тронтоном. Чем джинны ни шутили – вдруг кольцо снова вернётся к нему именно там, на подступах к лавке Фарука? Да и навестить странноватого торговца диковинками Якоб хотел, ещё будучи в больнице. Может, повезёт и тот даже ответит на пару вопросов… Хотя поди ещё найди одну конкретную лавку в этом лабиринте.