Платье улетело на пол. Что-то стукнуло, звякнуло — кажется, в полете одежда снесла со столика стакан.

Неважно…

Когда теплая ладонь накрыла грудь, Мэл все-таки вздрогнула, а когда горячие губы коснулись соска, и вовсе задрожала, но уже не от страха, а от возбуждения.

Эйдан исчез, растворился, так долго мучавший ее наяву и в ночных кошмарах образ подернулся дымкой. Остался только этот человек, его губы и руки.

Она выгнулась, наконец отбросив стеснение, запустила пальцы ему в волосы, сильнее прижимая голову к своей груди. Наверное, и вовсе скатилась бы с дивана, если бы надежные руки не удерживали ее — казалось, над пропастью.

Он оторвался от нее на мгновение, приподнял, и она сильнее прижалась к его груди, не желая разрывать контакт даже на миг.

— Не хочу на диване, — прошептал Рэймер ей на ухо. — Пошли в постель.

После чего подхватил ее на руки и встал.

— Твоя нога! — вскинулась Мэл, но он тут же заставил ее замолчать — поцелуем.

Монтегрейн донес ее до кровати все так же: она обнимала его за шею и обвила ногами, он крепко держал ее и продолжал целовать. Бережно опустил на кровать, нависнув над ней на руках и все ещё не отрываясь от губ, а Амелия потянулась к пуговицам на его рубашке. Мелкие, пальцы соскальзывали с них, действуя лишь на ощупь, а когда последняя пуговица поддалась, Мэл нетерпеливо стащила мешающую ей ткань и наконец получила возможность дотронуться до его обнаженных рук, плеч, спины… Сперва лишь дотронуться, словно пробуя, а затем провести, не прерывая касания, от локтей до самых лопаток. А потом и вовсе впиться пальцами спину, когда горячие губы снова добрались до ее груди.

Она была уже полностью обнажена, на нем оставались лишь брюки. Амелия коснулась ремня, но Рэймер аккуратно отвел ее руки, при этом успев поцеловать израненное запястье и спускаясь губами от груди на живот, ниже…

Мэл потерялась, растворилась в этих чувствах и ощущениях. И когда, наконец, ее накрыло сверху горячее обнаженное тело, была не просто готова принять все, что оно может ей дать, а жаждала этого больше всего на свете.

Без боли! Впервые в жизни!

Сперва совсем аккуратно, потом быстрее и жестче, но все равно умопомрачительно. Потрясающе — до искр из глаз.

«Я люблю тебя, — эта мысль была единственной, что осталась в ее голове в этот момент. — Я окончательно и бесповоротно тебя люблю»…

Рэймер проснулся от яркого солнца, бьющего в лицо сквозь не прикрытые шторами окна. Судя по положению небесного светила, после рассвета прошло уже немало времени. Точнее пока было не узнать: в спальне не имелось настенных часов, а наручные он носил на левой руке, на плече которой сейчас спала Амелия.

Монтегрейн ухмыльнулся и уставился в потолок. Неплохая подпитка для самомнения, когда женщина, испытавшая в своей жизни столько грязи и боли, доверяет тебе и отдается так.

Мэл что-то неразборчиво пробормотала во сне и теснее прижалась к его боку. С растрепанными волосами, припухшими губами и здоровым румянцем на щеках — такая… домашняя, естественная, без масок и своего фальшивого набора улыбок. Расслабленная и чуть улыбающаяся даже во сне — наверное, ей, наконец-то, снилось что-то хорошее.

Левая рука затекла, но он не шевелился, чтобы ее не разбудить.

Амелия вчера так и не успела смыть с лица косметику, нанесенную перед знакомством с принцем. Сейчас тушь с ее ресниц размазалась, легла черными тенями у переносицы, неприятно напоминая на вид синяки, и засохла тонкой черной струйкой, побежавшей от внешнего уголка глаза к виску…

Монтегрейн с досадой сжал губы — когда она успела вчера расплакаться? Может, он еще чего-то не заметил?

Мэл снова пошевелилась, глубоко вздохнула и вдруг закинула на него ногу. Прямо поперек тела, на пах. Чудесно. Проверяем выдержку дальше?

Она еще явно не проснулась, но сон стал уже поверхностным, дыхание сделалось чаще, а ладонь, ранее расслабленно лежащая на его солнечном сплетении, поползла вверх, до того медленно, что у него сбилось дыхание, и остановилась где-то в районе ключицы. Еще пара таких жестов, и конец его выдержке.

— М-м-м… — Амелия снова вздохнула, наконец, просыпаясь. — Не спишь? — спросила, не открывая глаз.

Проснулась и не решила отпрыгнуть или бежать подальше сломя голову — добрый знак.

— Не сплю. — Он поцеловал ее, куда дотянулся, не меняя позы. Получилось в макушку. — Любуюсь.

— Чем?

— Кем. Тобой.

Амелия улыбнулась. Просыпаясь, она чуть повернулась, и он не мог видеть ее улыбку — почувствовал, так как Мэл все ещё крепко прижималась щекой к его обнаженной груди. Ни ногу, ни руку, кстати, не убирала — еще один добрый знак.

Она же понимает, что он не плюшевый мишка, правда?

Монтегрейн тоже повернулся на бок, придержав ее ногу. Медленно, смакуя прикосновение к нежной коже, провел ладонью от щиколотки к бедру, очертил талию и добрался до груди.

Мэл что-то мурлыкнула и не отстранилась.

Хотелось продолжения вчерашнего вечера и ночи, однако он велел себе притормозить.

— Я вчера не сделал тебе больно? — спросил серьезно.

Она распахнула глаза, такие большие и будто еще более зеленые, чем раньше, — должно быть, оттого, что ее лицо было очень близко.

— Больно? — Казалось, ее поразил этот вопрос. — Нет, — покачала головой. — Конечно нет. — Будто само это предположение было донельзя нелепым. — Это было… прекрасно. — И зарумянилась ещё больше.

Рэймер ухмыльнулся. Ну все, его гордость не пострадала.

* * *

Немного поспорив, они все-таки решили спуститься вниз к завтраку, и, воспользовавшись предлогом, что ей надо переодеться, Амелия ускользнула в свои покои. Правда, все же пришлось воспользоваться чужой ванной, чтобы умыться — пугать встретившихся по дороге обитателей дома не хотелось.

Однако переживала Мэл совершенно зря: снизу доносились звон посуды и голоса, а второй этаж был абсолютно пуст, и она спокойно преодолела пусть до своих комнат и заперла дверь изнутри.

Шагнула к трюмо.

Остатки забытой вчера косметики она только что смыла и снова превратилась в привычную версию себя — неяркую, со светлыми бровями и ресницам… Или непривычную… Щеки пытали, глаза блестели, а припухшие от поцелуев губы так и норовили растянуться в улыбке.

Амелия даже попыталась нахмуриться или изобразить своему отражению одну из фальшивых улыбок из припасенного набора. Но лицо не слушалось, а губы сами собой улыбались — искренне, счастливо.

— Ох, Мэл, — прошептала она, проведя ладонью по лицу, словно пытаясь стереть с него этот заметный восторг от прошедшей ночи.

А подсознание тут же ехидно подсказало: от прошедшего вечера, ночи и утра. Амелия не сдержала смешок.

Увидь сейчас ее кто-то из старых знакомых, не узнали бы.

Потянулась к косметике, которая так долго казалась ей ненужной. Нет, Мэл не собиралась краситься так, как вчера для встречи с принцем. Она не желала искусственной яркости, но вдруг захотела выглядеть чуть лучше, чем обычно.

Подкрасила ресницы и брови, заплела волосы — да-да, в любимую косу. И только после этого, переодевшись в светлое летнее платье с коротким рукавом, направилась в столовую.

Браслеты надевать не стала.

К черту шрамы, к черту Эйдана — у них больше не было над ней власти.

* * *

Супруг вместе со своим верным другом оказались уже в малой столовой. Лана накрывала на стол. Дрейден пожирал ее взглядом, она отвечала лукавой улыбкой.

Когда Мэл вошла, Монтегрейн, сидящий лицом ко входу, первым вскинул на нее глаза и, она была готова поклясться, в первую очередь заметил отсутствие на ее платье рукавов и открытые запястья. Тепло и искренне улыбнулся.

Амелия так же искренне улыбнулась в ответ.

Он встал сам, не нуждаясь больше ни в трости, ни в том, чтобы просить об одолжении друга. Отодвинул перед ней стул, а когда помогал придвинуть так, чтобы ей было удобно, коснулся руки в том месте, где как раз заканчивался рукав — легкомысленный фонарик и шепнул на ухо: