Сперва очень хотелось уличить его и новоиспеченного супруга во лжи, но, когда эмоции поутихли, Амелия поняла всю глупость подобного поступка. Их поженили насильно, а Монтегрейн не был дураком, чтобы не догадаться о том, что ей велели за ним шпионить. Так что вполне естественно, что он перестраховался и подослал шпиона и к ней.

Выбранная шпионом линия поведения — другой вопрос. Но что есть, то есть.

Поэтому она ходила за «дворецким» по дому, больше слушая и ничего не спрашивая. А спросить на самом деле хотелось. Например, о том, почему в особняке так мало слуг и почему все они, не считая самого Дрейдена (который, в общем — то, был не в счет, так как только притворялся прислугой), были похожи между собой.

Откровенно говоря, когда ее проводник начал со знакомства с персоналом, Амелия растерялась. О том, что Лана дочь матушки Соули, она уже догадалась, но, когда увидела Дану, совсем юную девушку лет семнадцати на вид, поняла, что и та в родстве с румяной кухаркой. А еще эти имена: Лана и Дана. Обе высокие, длинноногие, светловолосые. Если бы не рост и не стройные фигуры, и та и другая были бы копиями матушки Соули.

А когда Дрейден повел ее во двор и официально представил уже знакомого ей Оливера и его брата Ронивера, именуемых для своих Олли и Ронни, до Мэл дошло, что матушкой кухарку называют не только за материнскую заботу о домочадцах. Естественно, Олли и Ронни были копиями друг друга, но ещё они также походили на Лану и Дану, и по всему выходило, что матушка Соули и впрямь была их матушкой — всем четверым. Такого Амелия не встречала еще нигде: целая семья на службе в одном доме. И главное: никого, кроме них.

Любопытство требовало подробностей, но Мэл рассудила, что узнает куда больше, если порасспрашивает Дафну, волей-неволей, разбавившую своим приездом эту компанию родственников, чем если спросит лжеца «дворецкого». Тот же во время своей экскурсии о слугах и их родстве не обмолвился и словом.

Зато действительно показал дом, провел по обоим этажам. Рассказал, что комнаты хозяина, вопреки предположению Амелии о том, что тот из-за увечья не поднимается по лестнице, расположены на втором этаже, только в противоположном от ее покоев крыле. Даже позволил заглянуть в кухню и в прачечную. В первой обнаружилась матушка Соули, от которой под тайное злорадство Мэл Дрейден отхватил полотенцем, когда полез грязными руками во фруктовую нарезку. Во второй трудилась младшая горничная, и лжедворецкий воспользовался случаем представить Дану новой госпоже. Под его пристальным взглядом Дана сделала неумелый книксен и, сбиваясь на каждом слове, заверила Амелию, что она к ее услугам в любое время дня и ночи.

Мэл не сдержалась и, выходя из прачечной, бросила на Дрейдена укоризненный взгляд — запугал ребенка до заикания. Следил бы за ней в своей истинной ипостаси, можно подумать, она могла смогла бы спрятаться. Зачем было устраивать этот цирк?

А вот у родовых портретов, которые Амелия рассматривала, когда подслушала тот неприятный для нее разговор двух друзей, «дворецкий» едва не прокололся. Мэл с самым невинным видом указала на изображение предка Монтегрейна, на того самого, на которого Рэймер был похож как две капли воды, и спросила, кто это, в какие годы жил и чем прославился при жизни.

Любой дворецкий был обязан владеть подобными сведениями. Однако от ее вопроса лицо Дрейдена красноречиво вытянулось. Правда, всего на мгновение. Потом он быстро сориентировался и начал вдохновенно врать о том, что предок господина состоял на службе у его величества и считался уважаемым членом общества. Умно, учитывая то, что Монтегрейны всегда были приближены к королю.

К чести лжедворецкого, выдумывать неизвестное ему имя он не стал и поспешил отвлечь Амелию разговорами о конюшне и саде, которые ей непременно нужно увидеть своими глазами и как можно скорее.

Мэл хотела было позлорадствовать и задать еще несколько вопросов о изображенных на портретах Монтегрейнах, но, услышав о саде, позволила себя увести. Сад с детства был ее любимым местом в любом доме.

* * *

Бабушка Амелии, покойная леди Георгия Грерогер, обожала сад в их родовом поместье. При ней он был не просто ухожен, сад был прекрасен, он жил и дышал, словно живой. В их саду не срезали засохшие ветки деревьев, не выкорчевывали погибшие растения, не боролись с паразитами — всего этого просто не было. Стоило леди Грерогер коснуться начинающего засыхать куста, как тот тут же давал зеленые ростки. Стоило подышать на пожухлый бутон, как тот раскрывался.

Бабушка умела не только исцелять все живое, включая растения, она владела особым даром, для которого не требуется магических способностей — она обладала чувством прекрасного. Каждый куст, каждое дерево, каждый цветок и тропинка находились на своем месте.

Садом Грерогеров восхищались все, некоторые приезжали в гости только затем, чтобы погулять по знаменитому саду великой целительницы. В детстве до Мэл даже долетали слухи о том, что сад леди Грерогер и правда живой: стоило посидеть в нем, слушая шелест листьев, шепот ветра в кронах деревьев, и надышаться запахом цветов, как отступали тревоги, пропадали головные боли, исчезала нервозность.

Сама бабушка смеялась над фантазерами, говоря, что природа лечит людей без ее участия, и называла подобные рассказы глупыми байками. Амелия смеялась вместе с ней, но, когда леди Грерогер ушла из жизни, вдруг осознала, как ошибалась: слухи были правдивы, а она — нет. Потому как после смерти бабушки сад стал обычным садом. Все ещё ухоженным, но больше не исцеляющим. Словно лишившимся души.

Юная Амелия очень старалась вдохнуть в тот сад жизнь, но так и не преуспела.

При особняке Бриверивзов также имелся сад, и пока у него водились деньги, Эйдан исправно платил садовникам за его уход. Сам, не подпуская жену, инспектировал их работу и требовал регулярно засаживать клумбы только самыми модными цветами, безжалостно выкорчевывая «устаревшие».

Из-за невозможности надолго покидать дом Амелия часто проводила время в том саду, но чувствовала себя в нем не свободнее, чем в особняке, ставшем ее тюрьмой…

Сад Монтегрейнов был огромным. И Мэл в восторге замерла, остановившись прямо в его кованных полукруглых воротах, оплетенных длинными лианами какого-то растения. Как жаль, что окна ее покоев выходят на внутренний двор — была первая мысль. Потому как сад был прекрасен. Нет, не так, как бабушкин, где была филигранно обдумана каждая деталь. Этот сад был прекрасен своей естественностью и некоторой … дикостью?

Лиана с ворот прицепилась к рукаву ее платья, когда Амелия сделала первый шаг на территорию сада. Дрейден бросился было извиняться, но Мэл только отмахнулась, аккуратно, чтобы не повредить растение, освободила рукав, и пошла по выложенной мелким камнем дорожке, не дожидаясь своего провожатого.

Сад не был заброшен, как могло показаться с первого взгляда. Траву здесь исправно стригли, а сорняки убирали, тем не менее никто не следил за фигурной формой кустов, не гнался за модой. Тут не было ни увитых цветами фигур, ни оплетенных зелеными стеблями фонтанов, которые так ценили аристократы в столице, в том числе и Эйдан.

Радуясь, что лжедворецкий отстал и не может видеть ее лица, Амелия быстро шла вперед и впервые за долгое время искренне улыбалась. Если бы не дышащий в спину Дрейден, она бы расставила руки в стороны и побежала. Туда, вглубь сада, под раскидистые ветви деревьев.

— Миледи, прошу прощения!.. — донесся до нее голос провожатого, и восторг остыл.

Амелия остановилась. Не обернулась, так и стояла, смотря на изгибающуюся и уходящую в тень и зелень тропинку, и чувствовала, будто только что могла прикоснуться к детству, но ей помешали.

Ничего, теперь она тут живет, у нее будет время.

— Прошу прощения, миледи, — повторил «дворецкий», наконец догнав ее и остановившись в шаге позади, чтобы, не дай боги, не нарушить личное пространство госпожи. — Сад не слишком ухожен. Им занимается человек, приходящий из Монна. — Это ближайший городок, Мэл помнила. — Но сейчас много работы на полях, и он…