– Почему вы мне раньше не сообщили? – строго спросила женщина, вставая.

– П-простите, Ева Бенедиктовна. За нами из монастыря послали, мы с Дмитрием Сергеевичем – сразу туда, – начал оправдываться парень. – А этот, петрозаводский, с помощником туда ещё раньше нас как-то поспели. Стали мы осматривать – девка поуродована – страсть! Тут я и говорю – надо, мол, вам сообщить. А этот, петрозаводской следователь – мол: всё равно не поедет она, а муж её, говорит, ещё днём вчера куда-то укатил; сама ж она точно ночью не полезет в такие дебри. Дороги, мол, дождём размыло – до монастыря только верхом – а куда ей верхом? Утром, говорит, сообщим – некогда ездить. А я час там потолкался, помогал – а потом и говорю Дмитрию Сергеевичу, мол, нехорошо выходит – надо Еве Бенедиктовне сообщить. Он меня и отправил к вам потихонечку. Так я во весь опор. Артемиду вон загнал – вся в мыле.

– Спасибо, Лёша, – ласково улыбнулась ему усталая женщина, и парень залился краской. Она же тем временем быстро взяла со стола несколько листков, что-то вынула из выдвижного ящика стола и всё это бросила в висевшую на стуле матерчатую сумку. Потом достала оттуда помаду и подвела губы. Парень смотрел ошеломлённо.

– Ева Бенедиктовна, что это вы делать собрались? – осторожно пробормотал он.

– Как что, в монастырь ехать.

– Да как же! Ночь на дворе, дороги размыты – на машине не проедешь! А куда вам, на лошади-то!

– Это, Лёш, уже не твоя забота, – заметила женщина, вешая на плечо сумку и поглаживая левой рукой несколько округлый живот. – У меня не такой большой срок, чтобы пренебрегать делом, ради которого я сюда приехала. Иначе зачем мне было приезжать?

– Но, Ева Бенедиктовна, – закапризничал парень, – ночь, верхом! Там от дорог ничего не осталось – каша одна. Вам отдыхать нужно, и этот Бурлаков рассердится.

– Ничего твой Бурлаков не рассердится, я сама на него рассержусь. Ишь что придумал – завтра сообщим, всё равно не поедет… Я ему устрою. Ты мне, Лёшка, можешь свою Артемиду одолжить?

– Да она выдохлась совсем, Ева Бенедиктовна! И так не надо вам ехать, а уж на загнанной кобыле… Свалится посреди леса – и кукуй там потом.

– Ничего, – как-то странно улыбнулась женщина, – ничего с ней не станется, и не заметит, как на месте окажется. Нельзя мне без коня туда – что люди подумают?

– А как же без коня? Вы берите, мне для вас ничего не жалко, – покраснел парень. – Только, может, я вам свежую лошадку найду?

– Ты себе свежую найди и в монастырь.

– Да я бы и на Артемиде…

– Сам сказал, загнал кобылку. Подыщи себе хорошего коня.

– Так как же, вы же…

– Всё, Лёшка, хватит трепаться. Твою лошадь не обижу. Давай, ищи себе зверя и догоняй меня в обители.

* * *

– Старший инспектор по особо важным делам управления уголовного розыска УВД Ленинградской области Ева Измайлова. Почему на месте преступления производятся работы без моего ведома?

Представитель закона от области, старый грузный следователь Алексей Семёнович Бурлаков, выглядел раздосадованным.

– Да кто же думал, что вы сюда ночью потащитесь! – почти с упрёком ответил он. – В вашем-то положении, да верхом! Как вы вообще узнали? Это Лёшка-сорванец? Да он же только-только умчался!

– Вы не о моей мобильности горюйте, а о своих действиях, – отрезала женщина. – Вы получили чёткие инструкции: в случае чрезвычайных событий немедленно сообщать мне или моему мужу и не трогать место преступления до появления одного из нас. Вам нужны проблемы с начальством на старости лет?

– Но ваш муж уехал, а вы… Я не думал, что вы поедете… Не бросать же тут всё…

– Вы должны были мне сообщить, и только если бы я отказалась принимать участие, – нарушать картину преступления, – оборвала она.

– Да я не… Эй, куда же вы! Вам не надо туда, вам плохо станет! Да постойте же, там же скотобойня… Ну куда вы… вот, ведьма! Ещё обмороков и выкидышей не хватало на мою голову, дурдом какой-то…

Старый следователь, бурча, с трудом поспевал за не в меру активной молодой женщиной, чавкая по размокшей грязи. Не было печали…

Площадка за конюшнями монастыря была ярко освещена – горели пять или шесть ручных фонарей, расставленных в разных местах, светились тусклым светом окна конюшен, да и небо обещало в ближайшем времени рассвет.

В зябком утреннем воздухе пахло кровью. Молодая женщина, невзирая на предостережения не поспевавшего за ней следователя и на попытку его младшего помощника Паши остановить её, прошла прямо к изуродованному телу жертвы. Стоявший там же бледный местный участковый Зубатов совсем посерел и бросился к ней, ожидая обморока – но молодая женщина не собиралась расставаться с реальностью.

Она велела сейчас же разогнать охающих монахов прихода и склонилась сначала над трупом.

Молодую крестьянку сильно изувечили. Она представляла собой кровавое месиво: хлыст, заботливо уложенный на широком, покрытом клеёнкой столе рядом с большим окровавленным булыжником, расчертил её лицо и тело беспорядочными глубокими полосами ран цвета сырого мяса. Одежда на убитой – летний сарафан – была разорвана ещё до того, как чудовищный преступник начал истязания. Всё кругом испачкала кровь.

Следователь некоторое время внимательно изучала убитую, потом задумчиво облизала губы и перешла ко второму телу – оно находилось дальше, лежало рядом со столом около сеновала.

Тело определённо передвигали доморощенные следователи. Брат Алексий был полностью обнажён, его ряса и подштанники валялись около стола. Там же следователь, вооружившись длинной высохшей веткой, обнаружила и кокетливые женские трусики.

– Эта девушка пришла сюда на любовное свидание к этому убитому монаху, – задумчиво заметила она.

– Это был послушник, – поправил Дмитрий Зубатов, сзади подходя к ней. Петрозаводский следователь и его помощник о чём-то говорили поодаль. – Двадцати пяти лет. В миру – Евгений Гранов. Всего год в приходе.

– Вы всё это мне представите в отчёте, но не думаю, что это имеет значение, – прервала следователь. – Монах он или только собирался им стать, но мирские страсти были ему не чужды. Эта молодая девушка – из села?

– Да, Ева Бенедиктовна. Мария Александрова, старшая дочка в семье. Что с её матерью-то будет, как я ей скажу? Дочка-то, золотце, отрада и надежда. В институт собиралась ехать, в Петрозаводск, школу там окончила – жила зимой у бабки…

– Она пришла сюда на любовное свидание, – продолжала следователь, пропуская мимо ушей стенания участкового, – и оно, по-видимому, началось или почти началось – однако некто умертвил брата Алексия посредством удара булыжником. После этого перепуганную девушку стянули со стола, схватили со стены конский хлыст и убили её довольно зверским образом. Лёшка сказал, что её, вероятно, изнасиловали – откуда информация?

– Этот петрозаводский помощничек, юнец, медицинский колледж окончил – он осмотрел тело, говорит, похоже. Но нужно на экспертизу. Что же это творится, Ева Бенедиктовна? Кто проклял наш скромный край? За какие грехи?

– Успокойтесь, Дмитрий Сергеевич. Выполняйте свою работу. Вот раскроем с вами убийства – глядишь, такую карьеру сделаете…

– Да что вы, Ева Бенедиктовна! Тут же люди все – родные. Тут же на деревню всю нашу – пятнадцать семей да монастырь. Я же каждого знаю… Как детей своих каждого теряю. И всё теряю… Бедная Маша, горе-то какое.

– Вы, Дмитрий Сергеевич, проследите, чтобы, как только результаты экспертизы из города придут – они у меня оказались. Где отец настоятель?

– Плохо ему стало, в ризницу унесли. Я туда, как вы велели, и всех братьев отправил. Побеседовать хотите? Вас провести?

– Сама схожу.

Следователь развернулась и, через плечо ещё раз окинув взглядом кровавое побоище, пошла к храмине. На ступенях стоял, кутаясь в тонкую рясу, очень старый бородатый монах. Он выглядел измученным и печальным. Завидев молодую женщину, монах улыбнулся ей с сочувствием и кивнул, поджидая, пока та подойдёт и поднимется к нему на ступени. Когда женщина оказалась рядом, он плотнее притворил двери церквушки и поклонился ей.