Дёрнувшись рывком, леди Малфой устремилась вперёд.
Из густеющего воздуха собрались, подобно мириадам лютых демонов, большие и свирепые летучие мыши, и чёрными сгустками кинулись на идущую. Они царапали когтями поле, которое непрестанно ткали вокруг произносимые заклинания, жилистые перепончатые крылья с шипением плавились о него, а гады визгливо таяли, не долетая до пещерного пола.
Колдунья упрямо двигалась к цели.
За расступающимся мраком перед Гермионой простёрлось мутное озеро. Заклятия, которые она продолжала шептать, сплели над ним дымчатый узкий мостик, вязкий, словно болотная трясина. Леди Малфой двинулась по нему медленно, будто противясь раскалённому ураганному ветру, дующему в лицо.
Вода в озере забурлила и начала подниматься, встала стенами по обеим сторонам моста и нестерпимой силой давила на ведьму. Её сопротивление слабело. Вода просачивалась сквозь завесу защитных чар, тонкими струйками стекала под ноги на болотистый вязкий мост.
Вот давление увеличилось, и уже целые фонтаны пробивались в растущие бреши. Кровь шумела в ушах. Прибывающая жидкость обернулась удушливым плотным туманом – он обволакивал, проникал внутрь, разъедал жаром лёгкие. Гермиона упала на колени, не в силах больше идти.
Какая ирония. Погибнуть здесь, решившись на последний, самый страшный шаг, погибнуть в колдовской западне собственного отца, ловушке, которая должна была дать надежду на спасение…
Липкий туман забрался под одежду. Гермиона чувствовала, что лишается сознания, её дымчатый мост таял, и она понимала, что сейчас канет в мутные воды озера навстречу смерти.
Внезапно жар, окутавший её, ожёг холодом левое плечо. И, будто плавясь, стал отступать, стекать волнами, снова превращаясь в жидкость. Заклятие гасло, наткнувшись на Чёрную Метку, которую ведьма не догадалась обнажить, вступая в околдованный коридор.
Густая мгла рассеивалась, стены пещеры таяли.
И вот обессиленная Гермиона оказалась на полу верхнего коридора, в десяти шагах от запертой двери в комнату дочери.
Будто приглашая её, дверь распахнулась.
Это вернуло колдунье силы, страшная отчаянная решимость развеяла усталость.
Она поднялась.
Сердце снова порывисто застучало в груди. Теперь ничего не препятствовало осуществить страшный долг. Но Гермиона медлила.
Вдруг усадьбу до самого основания сотряс страшный удар, идущий снизу. Сколько времени потеряла Гермиона в колдовской западне? Быть может, уже слишком поздно!
Она решительно шагнула вперёд. С трепетом окинула комнату взглядом, опасаясь натолкнуться на страшное свечение выцветших зелёных глаз, которые могли распахнуться на лице Генриетты в любую минуту.
Но девочка мирно спала в своей постели со спокойствием невинности, очарованная магическим дурманом.
В этой комнате, которой не коснулись разрушения страшной битвы, было очень тихо и безмятежно покойно. Через окна пробивался яркий дневной свет. Как странно. Сколько же времени Гермиона боролась с околдованной пещерой, если уже настал день?..
Она невольно бросила взгляд на улицу.
Нет, это не яркое небесное светило наполняло комнату Генриетты, её озаряли сквозь подёрнутые маревом заклятия окна высокие пятна сотен сверкающих шаров, повисших над садом Блэквуд-мэнор, подобно многочисленным миниатюрным солнцам. Под этим светом сновало в беспорядочной суете множество людей – орденовцы и мракоборцы, сотрудники Министерства магии, прочие колдуны и колдуньи – все они силились проникнуть в дом сквозь прочную защиту, выставленную Гарри Поттером. Как давно они там, кто позвал их?
Гермиона вспомнила о Снейпе, которого выкинули вон из усадьбы. Да, наверное, это он привёл помощь. Но что же с того? Никто из всех тех волшебников не может прийти на выручку, никто вообще уже не может помочь…
…Она так мирно спала в своей постели. Спокойная и безмятежная. Такая маленькая, такая беззащитная и бесконечно родная.
Рядом, на тумбочке, около расплескавшейся пиалы с каким-то зельем, сидел, свесив длинные розовые уши, плюшевый кролик Тото с бурым пятном на распоротой грудке.
Тото.
Каро больше нет, нет надежды. Ничего не осталось.
– Я всё равно тебя потеряю, – прошептала Гермиона, медленными шагами приговорённого по эшафоту подходя к кровати дочери, – только намного страшнее. – В эти мгновения она позабыла всё: страшную полосу препятствий к этой комнате, мириады волшебников, снующих за окнами, двоих Чёрных магов, схватившихся внизу в смертельной битве. – Мы могли бы убежать на край света, молить его о пощаде, – шептала Гермиона, своими ледяными руками сжимая тёплые пальчики спящей дочери. – Но он никогда не пощадит нас, Етта. – Она решительным жестом расстегнула две уцелевшие пуговицы на мантии и скинула ткань назад. – Понимаешь? У меня нет выхода, совсем-совсем нет. У меня опять нет выбора.
Внизу послышались грохот и новый взрыв, осыпались откуда-то битые стёкла. На улице за окнами плясали отблески заклинаний, перекрываемые пеленой колдовского марева.
Даже если Каро воскреснет в одном из своих Хоркруксов, времени на её помощь уже не осталось. Или Волдеморт там, внизу, убьёт Гарри, или Гарри убьёт его и затем прикончит себя. Так и так Генриетта обречена на гибель, ещё более страшную, ужасающую, мучительную. Мучительную не столь для неё, сколь для самой Гермионы.
– Или я сделаю это сейчас, – внизу снова что-то громыхнуло, и усадьбу сотрясло с вибрирующим звоном, – либо ты откроешь свои глаза, Етта, но они уже не будут твоими. И ты погибнешь, всё равно. А твоё тело, оно попытается убить и меня, и grand-père, понимаешь? Ты всё равно никогда уже не проснёшься. Они отняли тебя у меня. Они все. Плохие и хорошие, все они – им плевать на нас с тобой, и они нас с тобой разлучили.
Она крепче сжала хрупкие пальчики спящей и, наклонившись вперёд, осторожно поцеловала Генриетту в лоб. Дыхание девочки обдало лицо чем-то тёрпким, в горле встал горький, рвущий всё существо ведьмы ком. Сейчас это лёгкое, едва ощутимое посапывание прервётся навсегда. И она больше никогда не откроет свои изумрудные глаза, никогда не зашипит по-змеиному, не топнет упрямой ножкой… Никогда, никогда, никогда…
Неотвратимо и страшно. Безвыходно.
– Всё будет так, как решу я, – прошептала Гермиона, повторяя давние слова Милагрес. – Твоя судьба сложится так, как решу я. Так, как решу я… Это неправда, милая, – дом снова содрогнулся от мощного толчка, – если бы я могла что-то решать, ты не была бы здесь. И ты жила бы долго, счастливо… Ты бы ещё много лет ходила по земле, последняя из Саузвильтов. Но только я ничего не решаю. Милагрес ошиблась, впервые ошиблась. Я лишена всякого выбора по праву рождения, Генриетта. – Она завела руки за спину и вынула из-за пояса волнообразный серебряный кинжал, с лязгом вытащила его из ножен. – Если там, дальше, существует память, Етта, знай: я никогда не желала тебе зла. Я сейчас пронзаю этим кинжалом не только твоё сердце. Я убиваю нас обеих. И моя душа, всё, что от неё ещё осталось, покидает землю вместе с тобой. «Не волею своею, но по воле крови своей; жертвою за грехи предков своих, отмеченный врагом и закланный другом, омытый слезами и кровью на ложе смертном своём!» Миссис Блэк сказала, что это совсем не больно.
Она размахнулась и, больше не думая, сжав двумя руками рукоятку кинжала, всадила его в грудь дочери до самого основания.
Резко дёрнувшись вверх, Етта распахнула свои изумрудно-зелёные, бездонные глаза и вскинула ручки, сцепив их поверх рук матери, сжимающих рукоять нагревающегося артефакта. Одно бесконечное мгновение они смотрели друг другу в глаза. И вот ручки Етты начали слабеть и опадать, её вскинувшееся, напряжённое тело оседало на подушки, а глаза угасали, из них уходила жизнь, таяла, растворяясь в небытии…
Глава XLV: Чёрный револьвер
Безмолвная тень постаревшей ведьмы выскользнула в верхний коридор усадьбы. Она шла, выставив левое плечо с обнажённой Чёрной Меткой – знала теперь, как победить установленную Волдемортом ловушку. И действительно – ухнув сразу в бездну колдовской пещеры, она, выставляя вперёд Метку, будто по воздуху быстро поднялась обратно в коридор, пол которого сверкнул прозрачным стеклом и, словно льдом, затянулся паркетом, оставляя ловушку невидимой для глаз.