Как правда горькая, что жизнь – лишь бездна зла;

Пусть смолкнет, милая, твой голос, сердцу внятный,

Чтоб на уста печать безмолвия легла.

Ты знаешь ли, дитя, чьё сердце полно света

И чьи улыбчивы невинные уста, –

Что Смерть хитрей, чем Жизнь, плетёт свои тенёта?

Но пусть мой дух пьянит и ложная мечта!

И пусть утонет взор в твоих очах лучистых,

Вкушая долгий сон во мгле ресниц тенистых(2)".

Белла оторвалась от книги и подошла к столу. Через плечо сломленной ведьмы она стала читать текст написанного посланья. Усмехнулась. Тем временем Ада закончила и, сотрясаясь всем телом, стала сворачивать пергамент.

– Куда? – коротко спросила Беллатриса.

Ведьма стала объяснять, и вскоре во вспышке почтового заклинания письмо исчезло.

– Нам остаётся только ждать, – улыбнулась Белла. – И где же наш чай? Как вы живёте с такими нерасторопными слугами? – расхохоталась она, взмахом палочки сотворяя чайный набор перед своими спутниками прямо вместе со столиком. – Вы будете пить чай, Ада?

Ведьма не ответила. Она не отрывала взгляда от своей дочери. В часах уже просыпалась половина песка, ребёнок раскраснелся, промокшее платьице прилипло к горячей коже, тяжёлые капли пота то и дело срывались на тёмную поверхность дубового стола. Девочка дышала тяжело, короткими резкими вдохами. От неё, казалось, волнами исходил удушающий жар.

Аделаида всхлипнула сдавленно и жалко.

– Не грустите, Ада! – посоветовала супруга Тёмного Лорда. – Это не так страшно, как вам кажется. Вы только думаете, что это – самое страшное. Самое страшное – это боль. Физическая боль. Etiam innocentes cogit mentiri dolor(3). Просто до противного, но так и есть. А вот за ней уже появляется простор для фантазии… – она снова распахнула сборник стихотворений и начала декламировать вслух:

– "Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?

Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь?

И ночью бледный страх... Хоть раз когда-нибудь

Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали?

Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?

Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?

С отравой жгучих слёз и яростью без сил?

К вам приводила ночь немая из могил

Месть, эту чёрную назойливую гостью?

Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью ?.. (4)"

Белла читала эти строки вдохновлёно, по-настоящему и со знанием. Но только сейчас это было лишь издевательством над несчастной женщиной. А тяжёлые капли пота падали на дубовый стол. И песок в часах заканчивался.

Аделаида Афельберг знала, что он не придёт.

Ночные гости тоже это знали. То была кара. И Винни Афельберг должен был знать о ней там, где сейчас скрывался. Чтобы потом помнить всегда…

– Кадмина, пойдём отсюда, – внезапно услышала Гермиона и вздрогнула, будто ужаленная. Она подскочила и диким взглядом посмотрела на Люциуса, с мрачным видом стоявшего по правую руку от неё.

Он взял ведьму за локоть, и она почувствовала, как взмывает вверх, прочь из этой комнаты, наполненной жаром закипающей крови ребёнка. Гостиная Афельбергов растаяла без следа, и на мгновенье воцарился мрак; Гермиона почувствовала медленный кувырок, приземлилась прямо на ноги и опять очутилась в освещённой свечами комнате с камином, около мраморного Омута памяти, в котором клубилось и волновалось ужасающее воспоминание Ады Афельберг – единственное, что сохранилось в её голове после этой ужасной ночи.

Люциус молча усадил Гермиону на стул и отвернулся к камину, что-то наливая в большой широкий стакан.

– Пей, – приказал он, опускаясь перед ней на корточки и вкладывая в руки пахнущую спиртом посудину. – Пей до конца.

Гермиона послушно поднесла стакан к губам и, отхлебнув, поморщилась. Но Люциус властно подтолкнул её руку, заставляя осушить его до дна. И тут же налил ещё один.

– Не хочу, – замотала головой ведьма.

– Пей, – оборвал её старший Малфой, и Гермиона, чувствуя подступающие слёзы, проглотила и вторую порцию крепкого чистого виски.

– Я больше не хочу, – почти испугалась она, когда он вновь наполнил стакан. Голова пошла кругом.

– Последний раз, – пообещал Люциус, направляя на ёмкость палочку – жидкость поменяла цвет и запенилась, – ещё несколько глотков.

Не задавая вопросов и не споря, чувствуя подступающую дурноту, Гермиона допила содержимое наполненного в третий раз стакана и перед её глазами запрыгали цветастые круги. Мысли закрутились, потерялись и начали таять, а молодая ведьма провалилась в кружащийся дурманный сон…

___________________________

1) Стихотворение «Посмертные угрызения» из сборника Шарля Бодлера «Цветы Зла».

2) Стихотворение «Semper Eadem» /Всегда та же (лат.)/ из сборника Шарля Бодлера «Цветы Зла».

3) Боль заставляет лгать даже невинных (лат.).

4) Отрывки стихотворения «Искупление» из сборника Шарля Бодлера «Цветы зла».

Гермиона проснулась на широкой постели четы Малфоев. Был день, за окном громко щебетали птицы. Люциус стоял у окна, спиной к ней. Поморщившись, Гермиона села, с грустной усмешкой поправляя на плечах съехавший ночной пеньюар Нарциссы. Её снятая заклинанием одежда лежала на тумбочке у кровати.

Впечатления и воспоминания улеглись в голове. Было горько, но больше не хотелось кричать, плакать или биться головой об стены. Только неприятный привкус во рту и тяжёлый, грязный камень на сердце.

– Кофе будешь? – не оборачиваясь, спросил старший Малфой.

– Буду, – глухо ответила Гермиона, закрывая лицо руками и с силой надавливая на глаза.

Люциус махнул палочкой в сторону стоящего на туалетном столике кофейного подноса, который ведьма сразу не заметила. Над чашкой завился тонкий дымок, и поднос, звякнув блюдцами, подлетел к ней.

Гермиона сняла с него чашку горячего кофе и начала пить крошечными глотками, бессмысленно глядя вперёд на тёмно-синий пододеяльник. Поднос медленно опускался на прикроватную тумбочку, и Гермиона вздрогнула, когда он глухо стукнулся об неё.

– Мерзко, – наконец заметила молодая ведьма, ставя опустевшую чашку на место.

– Что поделаешь, – отозвался Люциус Малфой.

– Всё не должно было быть так, – через некоторое время снова прервала молчание Гермиона.

– Потому что тебе так удобно, – кивнул колдун. Он всё ещё смотрел в окно и говорил странным, полным то ли безразличия, то ли, наоборот, сочувствия голосом. Гермиона не отрывала взгляда от складок пододеяльника. – Тебе было бы намного проще, если бы всё действительно было идеально, все в мире – счастливы. Если бы не могло существовать никаких обескураживающих обвинений, не нужно было играть в прятки со своей совестью, если бы никто не мог упрекнуть тебя ни в чём… Так не бывает. И до тех пор, пока будешь чураться правды, ты будешь уязвима.

– Не должно быть такой правды, – застонала Гермиона, ныряя в груду подушек. – За что же мы тогда боролись? – со слезами в голосе спросила она.

– За власть. Люди всегда борются только за власть. Остальное – иллюзия.

Гермиона почувствовала, как он опустился на кровать рядом с ней.

– Я не хочу, чтобы так было, – глухо сказала ведьма.

– Ничего не поделаешь, – хмыкнул её собеседник. – Сильный расправляется со слабым тогда, когда это для чего-либо необходимо. Глупо бороться против этого. Борись за то, чтобы не оказаться в числе слабых.

– Но так долго длиться не может. Всё рухнет. Ни один тоталитарный режим не может существовать вечно, его свергнут!

– Не забывай, кто дирижирует оркестром, – пожал плечами Люциус. – Мы в начале большого пути, как бы пафосно это не звучало. И чтобы что-то построить, нужно сначала расчистить площадку. Разными методами, Кадмина. Где-то хитростью, где-то силой. – Он помолчал. – Где-то жестокостью. Не будешь же ты утверждать, что до прихода к власти твоего отца жестокости не было вовсе? Не копай глубоко – а Азкабан, дементоры? Бесконечная страшная пытка на десятки лет, признанная всеми, законная. Ты берёшь одну конкретную ситуацию и всё оцениваешь под её углом. Да, Беллатриса жестока. У каждого свои причуды. И всем им нужно уметь найти применение.