– Так даже интереснее, Кадмина, – после полуминутного молчания ответил он. – Конечно, если твоим уделом не станет садовая магия. В этом случае ты потеряешь для меня всякий интерес.

– Это угроза?

– Совет. Подумай.

– О тебе?

– Прежде всего, о себе. Тебе ведь тоже нравятся эти игры…

Люциус отстранился и подхватил с пола рубашку. Гермиона тоже отыскала свой халат. Одевшись, они степенно спустились в гостиную.

Там ужасно бледная миссис Грэйнджер с трепетом наблюдала за тем, как Етта, под надзором Джинни, играет с огромной чёрно-оранжевой коброй. Увидев Гермиону и Люциуса вместе, младшая Уизли едва заметно усмехнулась.

– Переговоры удались? – весело спросила она.

– Ах ты, ведьма! – возмутилась Гермиона. – У вас тут всё по планам?!

– Ну что ты, сплошная импровизация, – хмыкнул Люциус Малфой, набрасывая плащ. – Миссис Грэйнджер, всего доброго. Не переживайте так, это абсолютно безопасная змея. Джина, Кадмина, – он кивнул волшебницам, – всего хорошего. И вам, мисс Саузвильт, – усмехнулся Люциус Генриетте и трансгрессировал под громкое «Ох!» миссис Грэйнджер.

– Как поболтали? – насмешливо спросила Джинни. – Плодотворно?

Гермиона хотела съязвить, но запнулась – Етта, сжимая маленькими пальчиками переливчатую кожу змеи, вдруг явственно прошипела:

– А это моя мама, Алира.

Гермиона чувствовала, что этим утром действительно завершился её траур. Она больше не была безутешной вдовой Генриха Саузвильта – она опять становилась собой. И ощущала за это вину.

Почти весь день Гермиона просидела в своей комнате. Перебирая волшебные фотографии, она наткнулась на маггловский лазерный диск. Это был сборник любимых песен Лёшки, васильковского помощника следователя, подаренный ей когда-то в России.

Гермиона смутно помнила завершение того страшного дня. Но она знала, что до прибытия волшебников и близких, васильковские магглы всячески помогали ей. Впоследствии Гермионе стало известно, что им даже не корректировали память – это было чревато пагубными последствиями ввиду сильного отпечатка, наложенного на всех случившимся, и глобальности необходимой для устранения воспоминаний подложной истории. Да и не имело большого смысла. Так что история заезжей ведьмы обещала стать преданием карельской деревеньки.

И, несмотря ни на что, их с Генри очень полюбили там…

Сейчас молодая волшебница включила найденный диск и долго сидела со смесью странных чувств, слушая советский рок.

…Когда опустишь руки,

И нет ни слов, ни музыки, ни сил –

В такие дни я был с собой в разлуке,

И никого помочь мне не просил.

И я хотел идти куда попало:

Закрыть свой дом и не найти ключа.

Но верил я: не всё ещё пропало,

Пока не меркнет свет, пока горит свеча…

Но верил я: не всё ещё пропало,

Пока не меркнет свет, пока горит свеча…

И спеть меня никто не мог заставить:

Молчание – начало всех начал.

Но если плечи песней мне расправить,

Как трудно будет сделать так, чтоб я молчал!

И пусть сегодня дней осталось мало,

И выпал снег, и кровь не горяча:

Я в сотый раз опять начну сначала,

Пока не меркнет свет, пока горит свеча(1)…

– Гермиона, можно?

– А? – очнулась ведьма, поворачиваясь к вошедшей Джинни.

– Ты как?

– Не знаю…

– Что за язык? – прищурилась младшая Уизли, прислушавшись к играющей музыке.

– Русский. Вирджиния… Я… мне кажется, что я – предательница.

– Что?! – оторопела её подруга. – Опять начинается?!

– Я сегодня предала Генри.

– О Мерлин! – выдохнула Джинни. – Во-первых, как это ни прискорбно, но он – умер, – рыжая ведьма опустилась на кровать и сложила руки на округлившемся животике. – Это раз. Кроме того, ты ведь «предала» его ещё раньше, с Робби.

– Нет, Джинни. С Робби я просто переспала, – вздохнула Гермиона. – Здесь – другое.

– Генри был бы рад тому, что ты живёшь дальше, – серьёзно сказала Джинни, – и остаёшься собой.

– У меня странная физиологическая реакция на Люциуса Малфоя. И я совсем не ожидала от него…

– Думала, он кинется на тебя с волшебной палочкой? – усмехнулась младшая Уизли.

– Что-то типа того.

– Люциус Малфой – психолог, дипломат и чертовски ловкий интриган. Сын не был для него тем, ради памяти чего можно было бы пожертвовать собой. Я не думаю, что вообще существуют такие вещи, ради которых Люциус Малфой пожертвовал бы своими благами. Но это не делает его подлецом, кстати. Он философ. Наблюдатель. Ему нравится выигрывать в шахматы у жизни.

– Это mon Pére про него говорит?

– Да, – признала Джинни, – и с ним сложно не согласиться. Кстати, ты ведь знаешь, что Нарцисса Малфой теперь с Северусом, – внезапно добавила она.

– И что?

– Ничего. Просто путь открыт, – усмехнулась рыжая ведьма.

– Путь куда? – нахмурилась Гермиона.

– Да так, по местам боевой славы.

– И что мы этим хотим сказать? Между прочим, Люциус на пару с твоим благоверным хотят устроить меня преподавать в Даркпаверхаус!

– Не называй милорда моим благоверным! – покраснела Джинни.

– Прости.

– Ты хочешь стать профессором? Это, вообще говоря, увлекает. А я буду твоей няней.

– Да не хочу я ничего преподавать! – досадливо возмутилась Гермиона. – Я вообще не знаю, чего хочу.

– А как же сафари на магглов? – лукаво усмехнулась Джинни.

– Вирджиния Уизли, немедленно выкладывай, что вы там задумали с моим отцом и Люциусом! Он что, говорил со мной по сценарию?!

– Вот уж свечку не держала, – хмыкнула Джинни. – А диалоги в сценарии не прописаны. Только круг тем.

– С ума сойти с вами!

__________________________________

1) Текст песни группы Машина Времени «Пока горит свеча».

* * *

Джинни Уизли считала то, что с Генриеттой могут разговаривать только Гермиона и её змея, вселенской несправедливостью, – и дулась на обеих так, будто они нарочно всё это устроили.

Открытие того, что Етта умеет чётко изъясняться на парселтанге, сильно расширило горизонты для её матери.

Как и все маленькие дети, юная мисс Саузвильт думала образами и ощущениями. Гермиона любила её ласково-струящиеся мысли, и умение видеть их во многом помогало ей в уходе за малышкой. Но одно дело – разбирать ассоциативные картинки, клубящиеся в голове маленького ребёнка, и совсем другое – слышать, как он сам умело облекает их в слова.

Генриетта не начала думать на парселтанге, но она могла молниеносно обращать в шипящие звуки всё то, о чём хотела сказать: обращать так умело и ловко, как не всегда смог бы перевести даже опытный детский педиатр-легилимент.

Мистер и миссис Грэйнджер с невольной дрожью наблюдали за тем, как их ещё толком не ходящая внучка издаёт глубокое гортанное шипение, искривляя личико и выгибая крошечный язычок. Со стороны это действительно смотрелось дико, и Генриеттина манера изъясняться пугала до дрожи, в особенности тех, кому не дано было понять значения этих звуков.

Откровенно говоря, новая тенденция внушала опасения и Гермионе. Её начали преследовать неприятные мысли о том, что она родила какого-то монстра – мысли были неясными, подсознательными, пока не перетекли в ночные кошмары. Первый такой сон приснился ей на третий день после того, как знакомство с Алирой открыло в Генриетте эту странную особенность. Вечером Гермиона с Джинни и Робби ходила в маггловское кино, на мистический триллер об экзорцистах. Той же ночью во сне Генриетта на руках своей матери внезапно распахнула не изумрудно-зелёные, а угольно-чёрные, пустые глаза; впилась острыми жёлтыми коготками глубоко в кожу Гермиониных рук и, не отрывая от неё взгляда, раскрыла густо усыпанный акульими зубами рот, начав изрыгать непонятное во сне, гортанное шипение, переходящее в визгливый хохот.