— Что будет со мной? — спросила София у Ивана Заруцкого, когда атаман, наконец, нашел время на общение со своей прекрасной пленницей.

— А как Вы видите свою судьбу? — уставший, сонный, Заруцкий уже не такими глазами смотрел на женщину, ему бы поспать пару часов, тогда и взгляд озабоченного мартовского кота вернется.

Отчего-то данный факт, отсутствие сального взгляда, немного расстроил Софию, но, что естественно, женщина не подала вида, она даже сама себе в этом отказывалась признаваться. София Юрьевна старалась думать о том, как скоро она сможет исповедоваться в своих греховных мыслях и причаститься. Бог не оставит ее, даст силы сопротивляться бесовским желаниям.

— Если Вы меня отпустите, то я смогу заплатить Вам выкуп. Пять тысяч, десять? — приподняв подбородок, говорила София.

— Так Ваш муж заплатит, может и больше! — вспылил Заруцкий, повышая голос.

Пусть пять тысяч и были баснословным богатством, но впервые большое число серебряных монет не вызвало блеска в глазах казака. Атаману сильно не понравилось то, что его пленница собирается быстрее его покинуть. Он же ей никакого зла не причинит, будет защищать ото всех, хоть бы и от самого себя. А она… вот так, быстрее откупиться. Хотя деньги-то сказочные предлагает.

В это же время София думала о том, что ее мужу будет намного удобнее просто от нее отказаться. Вот даже взять и распространить ложь, что она была с этим… Заруцким. Уже были попытки Януша обвинить Софию в супружеской неверности [в РИ были такие беспочвенные слухи, что София имела любовников]. И уж точно Януш не заплатит и ста коп грошей за вызволение жены.

— Отпустите меня! — нерешительно, даже не будучи уверенной, что она хочет вернуться в свою унылую жизнь, попросила София.

— Нет! — жестко ответил Заруцкий, выбравшись из кареты, в которой везли Софию Юрьевну Радзивилл, в девичестве, Олелькович-Слуцкую.

Между тем, серьезных препятствий огромный, растянувшийся на пятнадцать верст поезд, не встречал. Могилевский гарнизон отправился на север, к Шклову, где был потрепан силами Захария Ляпунова, хотя и русские потеряли более ста человек. Гарнизоны Чечерска и Бобруйска объединились и попытались воспротивиться уводу большого количества людей в Московию, но что могут сделать две сотни конных? А пешие просто не успевали дойти.

Шляхта всполошилась, пошел зов чуть ли на посполитае рушанье, но те мелкие отряды панов, которые устремились в погоню, не представляли силу. Им бы еще дней пять-семь, чтобы объединиться, провести перегруппировку, избрать командиров, а то и попировать чуток, не без этого. Но кто же даст столько времени!

А на вторые сутки, после выхода из Быхова полил дождь… Это была катастрофа. Кони застревали, не говоря уже о телегах, люди моментально заболевали. И Заруцкий… пойдя на поводу у княгини Слуцкой, даже стал оставлять в деревнях сильно заболевших людей, но только не мастеров. Впрочем, мастера уже были в Пропойске, где пересаживались на новые телеги со свежими лошадями.

Из двенадцати тысяч человек, которых вел на новое место жительство атаман Заруцкий, дошло чуть менее десяти. Были и побеги и травмы и… даже смерти в те пять дней, которые понадобились для перехода на русские земли. Правда, и после прихода в Россию, вдруг, тучи не развеялись, и погода не улучшилась, но тут уже были и стрельцы с шатрами и Смоленск не далеко. Там люди передохнут и отправятся в Москву, где перезимуют, а после… как государь решит.

А предатель лях пока выжил. Заруцкий, как не чесались руки, и сколь не сверкала сталь сабли, требуя поганой крови, посчитал, что Кржицкий ещё пригодится.

Москва-Преображенское

15–16 октября 1606 года

— Ну! И отчего ты плачешь? — спросил я Ксению.

Никогда такого не было и вот опять. Не припомню, чтобы после ночи со мной, смею надеяться не самой неумелой ночи, женщина рыдала. Уверен, что с моими физиологическими особенностями все не плохо, в конкретно мужской их составляющей. Со знаниями и умениями близкого общения с женщинами так же не могло быть столь ужасно, чтобы жена горькими слезами залила подушку.

Не любим? Может в этом причина? Так, вроде бы в этом времени любовь в отношении супругов дело второстепенное. Тут по любви замуж не выходят и почти всегда не женятся. Тогда что же?

— Срамота та какая! — всхлипывая, сказала Ксюша, закрывая лицо ладонями.

Вот те ж на! Стыдно ей! А я уже чуть ли не рожать комплексы начал. Ну, да, как бы… Накипело… Дал волю безудержной страсти. Для прошлой жизни, творили не то, чтобы разврат, так «развратик». Для этого времени, наверняка, лишку хватил.

А что видела ранее Ксения Борисовна? Мое пыхтящее тело на себе? Прошлый владелец организма вряд ли думал о том, чтобы и женщина «проснулась», что-то почувствовала, кроме запаха мужского пота. А больше у нее никого и не было. То, что Ксюша была с Мосальским, неправда. Под теми пытками, которыми подвергся этот человек прежде, чем умереть, не врут, даже сильный мужчина в таком состоянии просто не умеет врать и юлить.

— Помиж любимыми срамоты нет! — заявил я, поглаживая бархатистую кожу женщины. — А ноги… побрей, прошу тебя!

Ксения Борисовна так же не отличалась гладкостью ног, но… почему-то в этот раз меня это так не раздражало и не бесило, как в случае с Мариной Мнишек. Вместе с тем, всегда любил в женщинах ухоженность, в меру, основанную на природной красоте, а не на профессионализме хирурга и косметологов.

— Сдались тебе ноги! Да мне соромно так, что и на исповеди постесняюсь рассказывать! — рыдание прекратилось, а стали появляться нотки властности.

— О таком только меж супругами и может быть разговор, — улыбнулся я, наконец, поняв причину горьких слез.

— Вот еще! Говорить об этом! Да мне страшно вспоминать! — начала разъяряться Ксения.

— Ну, тогда освежим память! — сказал я, и стал целовать спину Ксении, разворачивая ее лицом к себе.

Обнаженная молодая женщина, красивая с очень правильными, в моей системе координат, формами, не поддавалась, сопротивлялась не хотела разворачиваться. Как же я люблю такие игры, особенно, если они наполнены наивностью, искренностью.

— Димитрий, ну не надо! — начала протестовать Ксения.

Так себе протест. Знаю я, что могло бы последовать, если я остановлюсь и скажу, мол, не надо, так не надо. Это же обида. Так что… поцелуй в шею и…

То ли воздержание так меня подвигло на подвиги, может и организм, что мне достался и который я неусыпно развиваю, был больше приспособлен для похоти, чем для чего иного, но всю ночь и вот сейчас еще и утро я был неустанным и похотливым.

Не влюбиться бы, а то когда кровь у мужчины с низа живота возвращается домой, в голову, часто по дороге набирается таких глупостей, что не замечаешь, как становишься другим, и у тебя множатся слабости.

— Веди себя хорошо! Через дня две-три седмицы буду! — сказал я, поцеловал в губы жену и поспешил удалиться.

Не хотелось новой порции про то, что нельзя вот так предаваться похоти. Можно! Еще как можно! И, уж, тем более, с женой!

— Лука, что срочное имеешь? — спросил я на ходу, по дороге к своему кабинету.

— Есть, государь. Обоз из Сибири пришел, соболей и иной рухляди полный, прибыл и крымский посол, что ранее, еще Борисом Федоровичем засылался… — перечислял Лука.

— Ничего срочного нет! — прервал я его. — А коли, что и будет, так в Преображенском я.

Кому скажи, что я в Преображенском, так и не поняли бы, не было такого села, но теперь есть и получило название то, что было бы при Петре Великом. Но Лука был в курсе таких дел и карту московского воеводства, постоянно мной дополняемую, он изучил. Не даром же Лука послал людей посмотреть на чудо-песок, который я обозначил на карте в районе реки Гусь.

Стекольного производства нужно столь много, что и в Можайске и на берегу реки Гусь, везде нужно создавать мануфактуры.

А вообще, как мне казалось, в этом времени заниматься бизнесом просто, и почти без рисков. Это в будущем столько много предложений и изобретений, что чем-то заниматься опасно из-за конкуренции. А кто в этом времени будет конкурировать со стекольным производством? Никто. Будет ли спрос? Еще какой! Если делать оконное стекло, то боярские усадьбы быстро остеклятся, не говоря уже про зеркала.