– Что вы такое говорите, мисс Грэйнджер? – удивилась пожилая дама. – Вы как будто прощаетесь.

– Но я действительно прощаюсь, – печально улыбнулась Гермиона. – С вами и со школой. Навсегда.

– Но мы с вами ещё будем видеться!

– Не знаю, профессор… Сейчас жизнь так сложна и непредсказуема… Просто я хотела, чтобы вы знали – что бы ни случилось, я всегда буду помнить вас. И думать о вас с признательностью.

– О Великий Мерлин, моя девочка! Что такое задумал мистер Поттер, что вы ведёте такие речи?!

– Не переживайте, профессор. Гарри здесь совершенно ни при чём. Просто я хочу после выпуска на время вернуться к родителям. А потом – отправиться путешествовать и изучать древности. Я не хочу проводить свою жизнь в бесконечной охоте на Тёмного Лорда. Простите меня за всё.

– Моя милая! Что вы! Мне не за что вас прощать! Я не виню вас! И я поговорю с мистером Поттером, наверное, это он напустил на вас меланхолию. Я совершенно согласна с вашим решением. Вы ещё слишком молоды для того, чтобы воевать. И я безмерно поддерживаю вас.

– Это вам сейчас так кажется, профессор МакГонагалл, – горько усмехнулась ведьма. – Но всё равно, спасибо. Я пойду. Хочу отдаться в этот вечер школе. В последний раз.

МакГонагалл проводила её умилённым, полным слёз взглядом. У неё болела душа за этого ребёнка. За всех этих детей, за весь магический мир…

* * *

Гарри появился в Большом зале около трёх часов ночи. Одного взгляда на него Гермионе было достаточно для того, чтобы понять – он мертвецки пьян. Рона не было видно. Гермиона издали следила за Гарри, боясь, что он устроит разборку прямо тут и могут начаться проблемы. Но опасалась она, в сущности, зря – Гарри был в том состоянии, в котором его словам никто бы не поверил, даже если бы он стал говорить куда менее невероятные вещи. Впрочем, он почти ничего и не говорил.

Джинни с отвращением отошла, когда он попытался приблизиться, и упорхнула в сад под руку с Терри Бутом. А около пяти часов и Гермиона с Генри тихонько затерялись в опустевшем, с отбытием основной массы учеников, замке. Дочь Волдеморта встретила рассвет в объятиях возлюбленного.

В девичьи спальни Гриффиндора она вернулась только к десяти утра – переодеться в дорогу и собрать багаж. Но последнее уже любезно сделали за неё школьные эльфы. Комната без вещей смотрелась сиротливо и грустно. Так пусто и печально.

К ней заглянула Джинни, она была бодра и весела. Никаких тревожных вестей от школьного начальства не поступило. Впрочем, Гарри с Роном не было в башне. Хотя теперь это было уже неважно.

Они ни о чём толком не поговорили – в комнате собиралась Парвати, в гостиной – последние однокурсники прощались с замком, который был их домом в течение семи лет. Подруги тоже задержались там – а потом медленно отправились к воротам школы.

Утро за высокими окнами было сырое и дождливое, погода с ночи сильно испортилась, на небе собрались серые тучи. Они с Джинни шли молча, то и дело их обгоняли шумные группки и отдельные студенты. У подножия Мраморной лестницы гриффиндорки попрощались с Филчем и в последний раз увидели Миссис Норрис.

Гермиона шла, словно в полусне.

Так странно. Так странно было осознавать, что она в последний раз сидела на той кровати с четырьмя столбиками, что ей не суждено уже пройти по этой лестнице, оказаться в своей спальне. Что эта спальня ей больше не принадлежит…

Когда они с Джинни выходили из гостиной Гриффиндора, камин тлел. Комнату убрали за ночь, впрочем, как всегда. Вот уже ничего не напоминало о том, что с ней вчера прощался очередной выпускной курс Гриффиндора. Прощался навсегда.

Гермиона отстала от подруги и заглянула ненадолго в Большой зал, прошлась рукой по длинным лавкам и столешницам. Сколько всего было здесь. Сколько пережито и забыто, пережито и запомнено навсегда.

За высокими окнами светило неуверенное, как-то по-осеннему прохладное солнце. Девушка вздохнула. И направилась к выходу.

Пустые коридоры, залитые утренним светом, высокие окна, дремлющие картины и поскрипывающие доспехи. Глаза защипало, и в груди стало очень тесно. На-все-гда…

* * *

Она стояла возле вереницы карет, среди снующих старшекурсников, которые прощались, плакали; кто-то просто говорил… Она стояла у карет, положив ладонь на холку мерно дышащего фестрала. Первого сентября они не показались ей такими красивыми и величественными. Наверное, ей было о чём подумать, кроме них.

Бока демона вздымались мерно, он немного покачивал головой им в такт. Вольный демон смерти… По преданию, одному из тысячи, когда-то эти твари были впряжены в колесницу Танатоса. А потом разлетелись на волю… Вольный демон. Свободный, необузданный…. Свобода. Сейчас ты увезёшь меня на свободу. Туда, навстречу дрожащей дымке тумана. На станцию… Поезд, дорога, влага на щеках, платформа 9 и 3/4. Гермиона хотела проделать этот путь в последний раз.

– Прощай, – тихо сказала ведьма алеющему в утренних лучах замку. Его пустым и таким родным окнам, окрестностям, старым, верным стенам. – Прощай.

Гермиона села в карету и облокотилась на спинку. Закрыла глаза. И вскоре демоны Танатоса увлекли её навстречу свободе…

«…Волна страшных преступлений смахнула дремоту с мирного лесного поселения. Чем объясняются страшные и невероятные события в карельской деревеньке Васильковка и её окрестностях? Какие ужасы жизни на отшибе цивилизации привели население к подобному? Чем монахи Святониколаевской мужской обители прогневили Господа Бога настолько, что он закрыл свои всепрощающие очи и молнию за молнией метает в несчастных, скованных смертельным ужасом? Как говорил герой знаменитого романа: «человек смертен – но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен(1)…» – справедливость этих слов сполна оценили на горьком опыте монахи Святониколаевского прихода и жители села Васильковка…»

Из статьи Алисы Пригаровой «Ужас бродит по тайге»,

Газета «События»

от 13 июня текущего года.

____________________________________

1) Слова Воланда из романа Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита».

В глубине северо-западных лесов России, где-то между Ладожским и Онежским озёрами, в двух днях езды от Петрозаводска, притаилась в тайге уединённая деревенька Васильковка. Крошечное поселение лесорубов, где в пятнадцати домишках прозябают вдали от цивилизации забытые миром васильковцы, едва ли примечательно близостью маленького старого монастыря Святого Николая. Там доживают свой век семидесятипятилетний настоятель отец Феофан да двадцать два разновозрастных монаха, утаившихся в этом богом забытом уголке от мирских неприятностей и тревог.

В перекошенной бревенчатой избе, славном жилище семьи Петушиных, в поздний ночной час светится одинокое окошко. Спят хозяева Дарья Филипповна и Тихон Федорович, спит их бойкий и любопытный сынок Гришка, но в небольшой комнатке, увешанной образàми, всё не потухает слабая настольная лампа.

В тускло освещённом помещении сидит, низко склонившись над столом, усталая, но довольно молодая женщина – недавняя жиличка семьи Петушиных. Её густые каштановые волосы, заплетённые в две тяжёлые косы, лежат на спине, а непослушная выбившаяся прядь всё время спадает на глаза, мешая сосредоточиться. Женщина старательно что-то пишет в широкой общей тетради, то и дело останавливаясь и устало сжимая пальцами виски.

На растрескавшейся лаковой поверхности стола валяются кипы бумаг и папок, давно отчаявшихся содержаться в порядке. Недопитая чашка кофе оставила коричневый ободок на отчёте участкового Зубатова:

«16 апреля, в семь часов утра, монах монастыря св.Николая брат Георгий (в миру Анатолий Демидов), 49 лет, ворвался в трапезную комнату прихода с кухонным тесаком угрожающих размеров и без всякой на то причины набросился на своих собратьев. Брат Панкрат (Аркадий Дубов) был убит ударом в сердце, пятеро монахов получили ранения различной степени тяжести. После непродолжительного замешательства братья Святониколаевского монастыря смогли связать Демидова и обратились в участок. Анатолий Демидов от дачи показаний отказывается, уверяет, что не помнит ничего, кроме приступа ужасной ярости. Отчёты допросов прилагаются». Тут же валялись и многочисленные протоколы допросов, на одном из которых красной ручкой было обведено: «…помню только мужчину в камзоле, растрёпанного и страшного, с дикими глазами сумасшедшего – я увидел его на рассвете того дня, в свете молнии и до сих пор с ужасом вспоминаю это лицо. Кто он и откуда взялся – не знаю. Потом меня захлестнула ярость, ужасная, дикая – и я не помню ничего, ничего, кроме красных кругов перед глазами и нескончаемой, всё застилающей злости…»