– Спасибо, Лёш, – устало сказала Гермиона, оправляя платье, – не нужно велосипед.

– На вас лица нет.

– Герман очень болен, – тихо сказала она.

Генри стало хуже. Гермиона, брат Гавриил и Лёша нашли его в беспамятстве. После быстрого осмотра, брат Гавриил подтвердил опасения насчёт яда.

– Нужно за доктором Кареленским послать! – заволновался Лёшка. – Он поможет!

– Пошлём, – безнадёжно сказала Гермиона, хотя нисколько не верила в чудеса от сельского фельдшера.

За врачом отправили Гришку, и вскоре они оба были у кровати больного. Генри перенесли в спальню, уложили в постель. Дарья Филипповна и Тихон Фёдорович охали и ахали, старались помочь, таскали в комнаты супругов то чай с ромашкой, то холодную колодезную воду, то облупившуюся домашнюю аптечку с красным крестом.

Пока доктор Кареленский осматривал пришедшего в себя Генри, Гермиона оставила наполненную людьми спальню и села писать Волдеморту очередное письмо. Она изложила все трудности, описала всё, что узнала и могла предположить, и попросила как можно скорее прислать сюда целителей и самые лучшие противоядия. Закончив письмо, ведьма прикрыла дверь спальни и направила волшебную палочку на полосатую сахарницу, оставленную Дарьей Филипповной вместе с подносом и ромашковым чаем на полке.

Она долго и пристально смотрела на сахарницу, наблюдая, как изогнутые ручки растут и оперяются, как пробиваются из донышка когтистые лапки, как вытягивается, изгибается фарфор и превращается в голову совёнка треснувшая полосатая крышка. Закончив сложную трансфигурацию, Гермиона старательно привязала своё письмо к лапке птицы и выпустила её в окно – уже серело, часы в комнате показывали половину десятого.

– Я превратила сахарницу в сову и послала Papá письмо, – сообщила Гермиона по-английски, возвращаясь в спальню. – Но ей понадобится, по меньшей мере, день на полёт. Тем более это не почтовая сова, а сахарница – боюсь, что она будет лететь гораздо дольше.

– Пока она доберётся в Румынию, пока милорд найдёт целителей… – слабым голосом ответил ей Генри на том же языке. – Да и как им самим попасть сюда? Обычно подобные чары двуполярны… Разве что на мётлах.

Присутствующие с удивлением слушали этот иноязычный диалог. Каждый из них очень желал помочь и не представлял, как. Озабоченный доктор рылся в своём чемоданчике, Дарья Филипповна всё время смачивала в растворе воды и уксуса полотенца и меняла примочки на лбу больного, Лёшка барабанил пальцами по столу, монах молился, малолетний Гриша с интересом блуждал взглядом по комнате.

На Гермиону волнами накатывал страх. Она расширившимися глазами смотрела на бледного супруга, на беспомощных окружающих.

– Ева Бенедиктовна, тебе надо отдохнуть, – сказал, входя с ведром холодной воды, Тихон Фёдорович. – Нешто лучше, коли ты себя изведёшь? Одно делу не поможешь…

Гермиона растерянно посмотрела на старика. Не может быть, чтобы она не могла ничего сделать! На что же тогда рассчитывать? Чего ждать? Чуда от сельского фельдшера?

Все смотрели на неё с состраданием, Генри лежал, снова закрыв глаза.

Это просто невозможно, этого не может быть.

– Я еду в монастырь, – наконец объявила Гермиона, прервав тягостное молчание, и на неё устремилось множество удивлённых глаз. Генри с трудом приподнялся на подушках. – Граф обещал не причинять вреда магглам и брату Гавриилу. Касательно нас он, в сущности, слова не давал.

Генри смотрел на неё в задумчивости.

– Какой граф? – не понял Лёшка.

– Мать, на что тебе монастырь? – выпучила глаза старуха Дарья Филипповна. – Темень на дворе, муж в хвори! Нешто свечку поставить?

– Зачем? – растрескавшимися губами тихо спросил Генри, не сводя с жены глаз.

– Не знаю! – голос Гермионы стал бодрее. – Чтобы ничего не менять, из предосторожности! – На самом деле она просто не могла сидеть на месте, сидеть и ждать. – Я немедленно поговорю с ним! Это поможет нам.

– Да с кем?! – опять спросил Лёшка.

– Миссис Саузвильт! – всплеснул руками монах. Присутствующие изумлённо посмотрели на него, но брат Гавриил не замечал этого. – Оставьте графа Сержа в покое! О каком слове вы говорите? Вы доверились его слову?! Куда вы собрались? Зачем теперь? В этом нет смысла, миледи!

– Какой граф, какая миссис? – опять вмешался Лёшка.

– Граф мог… – Гермиона запнулась, – он мог что-то придумать! Я должна с ним поговорить!

– Миледи…

– Я быстро вернусь! – Гермиона запахнула мантию. – Генри, – её муж с трудом приоткрыл глаза. Он дышал медленно и натужно, – Генри, я скоро вернусь. Слышишь? Всё будет хорошо.

Присутствующие притихли, отчаявшись понять происходящее. Монах смотрел с возмущением, Лёшка силился разобраться, врач перестал перебирать свои склянки. Тихон Фёдорович поставил на пол ведро и молчал, как и его супруга. Гришка смотрел на всех с любопытством ребёнка.

Гермионе захотелось бежать из этой комнаты. Скорее, нужно что-то сделать, что-то предпринять…

– Я очень скоро вернусь, – сказала она, собираясь выйти.

– Кадмина, – позвал Генри тихо, но в звенящей тишине его слабый голос прозвучал ясно и отчётливо, – сохрани ребёнка.

– Не смей, – с неизъяснимым ужасом в широко распахнутых глазах прошептала ведьма, медленно поворачиваясь к нему от двери и чувствуя, как на груди взрывается жаром Хоркрукс Волдеморта. – Не смей! – она перешла на крик. – Не смей, слышишь?! Не смей говорить так, будто собираешься умирать!

Дыхание сбилось, глаза заволокло пеленой.

– Я очень быстро вернусь, – с трудом выдавила Гермиона, отворачиваясь от супруга, и метнулась к двери.

– Леди Саузвильт!.. – умоляюще крикнул ей в след монах, но молодая ведьма уже не слушала его.

…Она летела в монастырь карьером, не разбирая дороги. Последние слова Генри звенели в ночной тишине зловещего леса. Голова гудела, сердце и горло, казалось, сжала невидимая ледяная рука, то и дело резкой судорогой сводило живот. «Кадмина, сохрани ребёнка». Нет! Нет, она спасёт его, этого не может быть, это невозможно! Всё это кончится, кончится, как страшный сон. Они вернутся в Лондон, они поселятся в «чудесном имении», заботливо обставленном Беллатрисой и Джинни. Они будут жить, счастливые и беззаботные, будут воспитывать крошку Энн – а она родится, родится здоровой и весёлой, самой лучшей. Самая лучшая дочь у самых лучших родителей. Они будут жить, они будут счастливы. Втроём. Все втроём.

Гермиона резко затормозила у ограды монастыря. От бешеной скачки голова шла кругом. Спешившись, взмахом палочки взбудораженная ведьма привязала Вихря к стволу широкого дуба и указала на высокие ворота обители.

– Алохомора! – крикнула она, и голос эхом пронёсся по лесу. Конь испуганно заржал. Плевать на магглов, на бога, на Министерства магии. Плевать на весь мир. В её голове больше не осталось мыслей – только цель и то, что нужно выполнить для достижения этой цели. Сейчас целью был разговор с графом. Значит, не было больше ничего, кроме неё и могилы на старом монастырском кладбище. Только она, могила и абсолютная пустота.

И ещё жар серебряного кулона на груди.

Вперёд.

Гермиона быстро вошла в распахнутые ворота. Холодный ночной ветер развевал её мантию и платье, разметал волосы. Бледная и холодная, она сама была похожа на призрака – только в глазах горело огнём безумие.

– Стой! Стой! – кричал какой-то монах, наперерез бежавший откуда-то слева. – Кто здесь?

– Империо! – безразлично, даже не останавливаясь, на ходу бросила Гермиона, едва махнув в его сторону палочкой. – Стой тут.

Её не интересовал монах. Её ничего не интересовало в этот момент. Была только она и могила. Гермиона быстрым шагом шла через монастырские земли к старому кладбищу.

– Граф! – громко крикнула ведьма, приближаясь к надгробью. – Граф! Слышишь меня?! Выходи!

Где-то далеко ухнул филин, в обволакивающем ночном воздухе звенела тишина.