Подтвердил Рон и страшные слова Кикимера о кончине верного Добби. Гарри просто озверел, когда эльф отказался подчиняться, да ещё и пригрозил предупредить Гермиону об опасности. Дескать, есть границы, за которые благородному магу не дозволено заходить, и похищение детей находится далеко за пределами этих границ.
Таких речей Гарри не снёс.
Он, по словам Рона, вообще становился страшен, когда выходил из себя – а это случалось всё чаще в последние годы.
Но, несмотря ни на что, Рон старался оставаться преданным делу, которое они затеяли. Пусть и устал, пусть измотался за долгие годы лишений и бед, пусть тоже изменился не в лучшую сторону – но он был бы верен Гарри Поттеру и памяти Дамблдора до конца, потому что уже потерял из-за всего этого слишком многое, а коней, как говорят магглы, на переправе не меняют.
И Рон смиренно принял бы смерть, ибо именно за этим пришёл в тот роковой день вслед за Гарри в дом Гермиониных приёмных родителей. Именно он должен был стать той жертвой, убийством которой будет создан Хоркрукс Гарри Поттера: новая ступень лестницы к победе над Волдемортом. И бесконечно уставший от вечной борьбы Рон в какой-то степени даже радовался этому. Он уже давно был готов сдаться, но что-то мешало… То ли привычка, то ли верность дружбе, то ли страх…
Повзрослевший, посуровевший и умудрённый жизнью за эти годы Рон был способен на многое ради борьбы, в которую ввязался ребёнком, с лёгкой подачи привыкшего жертвовать пешками Дамблдора. Готов на многое, даже на смерть, – но не на убийство близких. Разве не ради их спасения, не ради будущего своей семьи и своих родных они должны были убить того, кто звался Тёмным Лордом? А если разрушить всё во время борьбы – то ради чего же вообще бороться?
Рон не мог, не должен был позволить обезумевшему Гарри убить свою единственную сестру. И, пусть ничего и не мог сделать, теперь он чувствовал весь невообразимый груз этой страшной вины. И поклялся отомстить Гарри Поттеру. Потому что наконец-то полностью признал – его друг лишился рассудка на этой бесконечной войне со всем миром.
И во имя общего блага его теперь нужно остановить.
Но Гарри Поттера не нашли. Ни мракоборцы, а он был теперь официально разыскиваемым преступником магического мира, ни лучшие Пожиратели Смерти, ни сам Волдеморт. Гарри исчез, провалился сквозь землю и нигде не оставил следов – там, где они с Роном обитали в последний раз, были найдены только признаки недавнего присутствия волшебников да останки бедолаги Добби.
Они и перерубленное пополам тело Алиры похоронены теперь в уединённом уголке парка при поместье Малфоев, на дальнем берегу пруда.
Всё время, прошедшее с того страшного воскресного утра, Гермиона провела у Люциуса. Он прибыл почти сразу вслед за Волдемортом и неизменно оставался рядом с ней все эти дни. Они почти не разговаривали, во всяком случае, не говорил он. Гермиона то и дело впадала в истерики, начиная кричать и плакать, сыпать угрозы в пустоту и проклинать Гарри и «весь этот паршивый мир». Старший Малфой слушал её молча и умел успокоить, тонко улавливая ту черту, до которой стоит позволять выговориться и за которую лучше не давать зайти.
Наверное, если бы не этот с одной стороны непривычный, но с другой всё так же спокойный и трезво взирающий на мир Люциус, она попросту сошла бы с ума за эти дни.
Теперь действительно стало лучше. Сердце ожесточилось, и хотелось жить дальше: из упрямства, назло всем.
И чтобы было кому помнить о тех, кто ушёл из этого мира, отправился дальше, в неизвестную черноту.
И чтобы было кому за них отомстить.
За всю свою жизнь Гермиона возненавидела только двоих людей. Возненавидела люто и дико, до зубовного скрежета, до волчьего воя. Но один из них мёртв, и его лёгкая смерть всё ещё жгучим ядом отравляет её душу.
Теперь появился второй. Живой, отчаянный и фанатично убеждённый в своей правоте. Тот, чью жизнь теперь бережёт самое ценное, что у неё осталось – Генриетта. Поистине дьявольская ирония судьбы. Дьявольская идея Гарри Поттера. Гениальная. И бесконечно жестокая…
Гермиону вывел из оцепенения задумчивый голос незаметно подошедшей Полумны Лонгботтом. Бледная, всё так же неуловимо неземная, далёкая от окружающего мира, она предстала перед наследницей Тёмного Лорда в чёрной траурной мантии и красном берете на распущенных, спутанных ветром волосах.
По лицу молодой миссис Лонгботтом блуждали странное выражение и лёгкие тени покачивающегося невдалеке высокого кладбищенского дуба.
– Я считала, что Джинни – одна из тех немногих, кому в этом страшном мире опасность не грозит, – грустно и задумчиво сказала она. – А теперь мне хочется плакать. – Светлые выпуклые глаза Полумны действительно заволакивали сдерживаемые слёзы. – Она заслуживала жить. И, хотя мы редко виделись, мне будет не хватать её. – Колдунья положила свою прохладную ладонь на руку Гермионы и сказала с печальной задумчивостью, которая не оставляла её никогда: – Невиллу тоже очень жаль. Действительно жаль, Гермиона. Он не смог прийти сегодня, ты должна понять это, – и Полумна обвела рассеянным взглядом разбившихся на группки присутствующих.
Проститься с Джинни Уизли пришли не только многочисленные родственники и некоторые старые друзья, но и многие Пожиратели Смерти, и почти весь персонал Даркпаверхауса. А надгробную речь после маленького человечка с клочковатыми волосами произносил сам Лорд Волдеморт.
Не хотелось Невиллу Лонгботтому встретиться здесь и с теми членами Ордена Феникса, кого, как знала теперь Гермиона, он считал предателями. Ему и так приходилось работать в школе, руководимой МакГонагалл.
А более всего остального, наверное, не хотелось бы ему повстречаться на этой кладбищенской земле с облачённой в траур, мрачной и постоянно хмурящейся Беллатрисой.
– Я понимаю, Полумна, – тихо сказала Гермиона, опуская в землю глаза. – Спасибо, что пришла ты.
– Хотела проститься, – просто сказала бывшая когтевранка. – Пред лицом смерти равны все, здесь нет сторон и различий. Это люди, которые вырастили тебя? – спросила она затем, кивая на стоявших в стороне Грэйнджеров и Робби.
Последнему было решено не моделировать память, ибо он нормально перенёс потрясение, а изменения требовали бы создания очень большого пласта ложных воспоминаний, чтобы объяснить исчезновение Джинни и переезд Гермионы с дочерью от мистера и миссис Грэйнджер, где она больше оставаться не могла.
Гермиона не говорила с Робби до дня похорон, с ним беседовали целители и другие волшебники. Сегодня, перед церемонией погребения, они поговорили здесь, перед кладбищенской оградой.
В другой раз молодая ведьма подивилась бы тому, как стойко воспринял Робби и невообразимое для маггла существование мира магии, и её, Гермионы, вынужденный отъезд и разрыв с ним. Но сейчас ей было почти всё равно. Она старалась вообще не думать. Ни о чём. Потому разговор получился сухим и кончился очень быстро. И с того времени Робби уже не пытался заговаривать с ней.
– Да, – ответила Гермиона на вопрос Полумны Лонгботтом. – Она жила со мной последние месяцы, и мама с папой очень привязались к ней.
– Джинни любили все, кто её узнавал, – вздохнула Полумна. – А где же твоя девочка?
– Етта у бабушки в Баварии.
– Это правильно. Незачем травмировать ребёнка ещё больше. Ведь она тоже, должно быть, привязалась к Джинни…
Гермиона не ответила, а лишь кивнула, отводя в сторону глаза. К горлу опять подступил комок рвущихся наружу рыданий. За эти дни её настроение так часто менялось: от равнодушного отупения – к жгучей боли, от жгучей боли – к ледяной ярости.
Полумна попрощалась и направилась в сторону семьи Уизли. Снова беря под руку молчаливого Люциуса, Гермиона видела, как она сказала несколько слов, а потом удалилась с кладбища вместе с отцом, направляясь в сторону большого холма к своему дому.
Внезапно очень сильно захотелось уйти отсюда как можно скорее, чтобы не видеть всего, что происходит вокруг. Чтобы не видеть этого чёрного памятника, и этих цветов, и этих лиц… Гермиона уже хотела предложить Люциусу трансгрессировать в поместье, когда совершенно неожиданно постаревшая и сломленная горем Молли Уизли подошла к ней и заговорила с наследницей Тёмного Лорда впервые за пять с половиной лет.
