– Глупо воспринимать жизнь, как агонию, – спокойно возразил Волдеморт. – Тебе неведомо, что ждёт за её чертой. Держись за мир, в котором уже удалось чего-то добиться, – дальше может быть всё, что угодно. Муки, во сто крат худшие, нежели нравственные терзания земной жизни. Не маггловский ад, но неведомое иное существование. Кто знает, чем ты станешь в нём, какие тебе будут розданы карты и чего ты сможешь достичь. – Маг обошёл памятник и опёрся об него, словно о кафедру. – Неизвестность – всего страшнее, – продолжал он. – В этом мире можно предвидеть всё, коли трезво смотреть на реальность. Знание даёт силу. Там – неизвестность. Неведомое, Кадмина, не всегда есть покой. Вцепись в мир, в котором видишь шанс добиться чего-либо, когтями и зубами. Всё зависит от твоего отношения, твоего восприятия. Отчаяние – слабость, но смерть – глупость. Рулетка, в которой шанс получить нечто лучшее – один на миллион. Не стоит полагаться на судьбу – ты видишь сама, сколь она «благосклонна». Смерть – только иллюзия выхода. Обман пострашнее многих, ибо он безвозвратен.
Ищи наслаждений – они есть всегда; самые разные – подбери их в меру своих чаяний. Перед верно выбранными наслаждениями отступает любая боль, за разумно организованным бытом угасает в рутине прошлое, и неважно, каковым оно было. Люди придумали траур и связанные с ним понятия о приличиях для того, чтобы не выставлять напоказ ту стремительность, с которой горе тонет в повседневности. Его можно задержать, только если разукрасить рутину скорбью, паломничеством по умножающим эту скорбь местам или постоянным насилием над памятью. Не возводи горе в культ, как это принято моралью, – ты уже испытала на себе, сколь сие тяжко и бессмысленно.
А потом всё равно забываешь. Как только прекращаешь искусственно питать своё уныние.
Но уж коль ты убеждённый приверженец традиционного горя, – добавил маг, помолчав, – выслушай ещё и традиционное утешение. Цени хотя бы то, что сделал для тебя твой супруг, Кадмина. Я не думал никогда, что существует в этом мире то, ради чего Люциус Малфой способен пожертвовать своими благами, даже самыми малыми. И я впечатлён по-настоящему. Хоть и думал, что утратил способность удивляться… Но, Кадмина, Люциус даровал тебе жизнь не для того, чтобы ты служила бессменной плакальщицей на его могиле. Если бы он желал вашей совместной вечности на этом кладбище, он позволил бы и тебе умереть. Рискнул бы в надежде на спасение для вас обоих.
Но он не стал рисковать. Тобой.
И не спас свою жизнь, хотя имел на это времени вдосталь.
Оцени по достоинству эту великую жертву, тем более ценную, чем полнее осознаёшь, кто её тебе преподнёс.
* * *
После смертоносного пожара, уничтожившего Уилтширское поместье, вдова Люциуса Малфоя вместе с дочерью поселилась в Блэквуд-мэнор, доме своих родителей, где уже когда-то провела небольшой период времени между окончанием школы и первым замужеством.
Сейчас молодая ведьма вновь возвратилась в старинную усадьбу своих предков по материнской линии.
Гермиона больше не боялась Волдеморта, не избегала Чёрную Вдову. В ней поселилась твёрдая апатия – не к жизни вообще, но ко всему хорошему, всему, что она раньше подсознательно защищала.
Почему должна она жалеть тех, кто ей безразличен, и осуждать тех, кто добр с ней – не важно по каким причинам, и не важно как надолго? Почему должна ратовать за некую всеобщую справедливость, которой нет, и не может существовать в природе?
Ей часто вспоминались слова, сказанные Молли Уизли в день похорон Джинни: «Что-то случилось с этим миром, я перестала понимать, что происходит вокруг, – призналась тогда убитая горем мать. – Всё не так. Всё встало с ног на голову. Гарри Поттер убил мою дочь. Он, тот, кем мы гордились и на кого уповали, убил мою девочку… А самые проникновенные слова над её телом произнёс Тот-Кого-Боялись-Называть. Я ничего не понимаю, Гермиона. Я больше не в силах ничего понять! Наверное, я всю свою жизнь ничего не понимала…»
Потом Гарри Поттер убил ещё двоих её сыновей.
Быть может, Лорд Волдеморт не менее жесток. Но кругом царит одна сплошная жестокость – и Гермиона предпочла вовсе забыть о той её части, что не касается лично её. Она и сама сейчас хотела быть жестокой.
И бесчувственной.
Ей даже удавалось…
Маленькой Етте понравилось жить с grands-parents в новом доме, да ещё и вместе с огромной змеёй Нагайной, к которой она была неравнодушна давно. От последнего обстоятельства юная мисс Саузвильт и вовсе пришла в бурный восторг.
Расставание с родным поместьем девочка перенесла с удивительной лёгкостью. Как и смерть своего отчима. Казалось, Етту куда больше печалила утрата погибшей в огне кошки Мельпомены.
Домовики Оз и Формоз, уцелевшие благодаря милонской фиалке, перебрались с пепелища вслед за своими хозяйками и присоединились к шустрому эльфу Меньрозу, следившему за Блэквуд-мэнор с тех пор, как туда въехали Лорд Волдеморт с супругой.
Гермиона порвала всякие связи с высшим магическим обществом. Из всех соболезнующих визитёров поговорила только с Волденом Макнейром, да и то лишь потому, что предвидела в его словах возможную искренность.
Вдова Малфой уверенно отвергала свет, а её в свою очередь отвергал оживший портрет почившего супруга. Он только улыбался ей странно: задумчиво, наблюдающе, в чём-то по-отечески; так создатели великих вещей порою улыбаются, глядя на свои творения, прошедшие воду и огонь, погубившие их, но всё же признанные миром.
Непостижимый всегда, Люциус со своих портретов глядел тем же всеведущим мудрецом, скучающим и парадоксальным. Но он молчал, лишь иногда подмигивая ей с этой рвущей сердце усмешкой.
Ей так и не удалось его обыграть, даже в смерти.
А ведь Гермиона знала, что этот портрет отвечал Волдеморту. Ему, но не его дочери.
Зато маленькое изображение Генри говорило с ней постоянно: красноречиво убеждало в возможности счастливой жизни, невзирая ни на что. В необходимости продолжать обычные свои дела, стараться искать новых и старых развлечений, отвлекаться от безнадёжности: на окружающих, на Генриетту, на работу.
Не думать о мести, но жить ради жизни.
Задумчиво и решительно молодая вдова убрала портрет своего первого мужа в шкаф. Что-то, окончательно надломившееся в ней, похоронило женщину, которую когда-то любил Генри, вместе с прошлым. Возможно, на время. Но очень глубоко.
Через две недели, в середине апреля, Гермиона вернулась к преподавательской практике, которую до того за неё временно взял на себя Снейп.
Леди Малфой стала жёстче, холоднее и суровее. Во всём. Она так же много общалась с Амарантой и не переставшим франтить Роном, но неуловимо переменилась в самом отношении к жизни.
Не прервала Гермиона и коротких отношений с Тэо, находя в его грубых и молчаливых, отдающих извращением ласках некое отдохновение для своей очерствевшей души.
Раскалённый обруч под именем Гарри Поттер не пал, а лишь восполнил ушедший было жар.
А жизнь шла своим чередом.
Преподавателем лётного мастерства и тренером квиддичных сборных в Даркпаверхаусе стал теперь Виктор Крам.
Когда его кандидатуру, по совету, разумеется, Габриэль Делакур, ещё только рассматривали, новая мрачная Гермиона пришла к своему отцу и сообщила ему, что Виктор – член подпольного отделения Ордена Феникса, противодействующего господствующему строю. А Тёмный Лорд усмехнулся со странным лукавством и сказал, что может предоставить ей свитки с полным перечнем всех официальных и тайных членов как Ордена Феникса, так и других относительно крупных левых движений на территории Соединённого Королевства и за его пределами.
– Пускай себе работает, – заметил он по поводу назначения Крама. – Мне проще держать этих людей на виду. А он хорошо летает и в состоянии научить этому гимназистов.
Так мистер Крам поселился в Даркпаверхаусе.
Это было последней заслугой Габриэль Делакур перед Орденом Феникса. Потому что вскоре после этого фаворитка Тёмного Лорда бесследно исчезла.
