*……………*…………*

Оптинский монастырь

24 августа 1606 года; 3:20

— Не уйду! Силой волочь станете, прокляну! — строго, решительно, говорил игумен Оптинского монастыря Дионисий. — Коли суждено обители сгореть, так и со мной.

— Да и будь! — сдался Кондратий Шматок. — Спрячься токмо!

Монастырь готовился. Именно сегодня ночью должно было что-то произойти. Полчаса назад пришли сведения, что большой отряд конных остановился в лесу в двух верстах от Болхова. Хотел бы завтра Лисовский брать царский обоз, то не выдвигался бы на опушку леса в предрассветное время.

— Отче! — Кондратий приблизился к игумену и тихо, чтобы никто более не слышал, привел последний довод. — Мы тут и сгинуть можем, поди, пока можно, в подпол.

— В рясы монашьи обрядились, оружием осквернили обитель! Мне за лучшее сгинуть, но не видеть поругания святынь, — настаивал на своем игумен.

Кондратий не смог уговорить старца самостоятельно спрятаться, собирался уже выверенным ударом свалить дюжего игумена, но Шматок откровенно забоялся проклятий.

— Взух, вжух! — пролетела одна стрела, вторая.

По сценарию предполагалось, что защитники царского обоза узнают, что их атакуют, на стенах было достаточно людей, чтобы дать первый бой, а после укрыться всем в подполье и забаррикадироваться, но что-то пошло не так.

У Лисовского были люди, которые смогли быстро взобраться на всего-то четырех с половиной метровую стену. Сразу же были ликвидированы сонные и откровенно спящие защитники. Группа действовала слаженно, когда один закрывал рот, а второй перерезал горло защитнику.

А после уже того, как на стене оказалось пятнадцать человек, лучшие лучники, начали отстрел теней, что отсвечивали в тусклом свете от костров или полной луны.

— В укрытие! Тревога! — закричал Кондратий, но его уже опередил своими криками сотник стрельцов, которые и ранее могли стать подставной жертвой, сейчас же, когда большинство воинов не успела укрыться и организоваться, стрельцы превращались в мишени.

И как не кричал стрелецкий голова, лисовцы действовали очень эффективно. Уже одна группа разбойников заканчивала расправляться с защитниками ворот, которые отчаянно бились, не предполагая, что являются наживкой для хищной рыбы.

— Тыщ, ты-дыщ, — прогремели выстрелы гаковниц.

Пять, заряженных свинцовым дробом, гаковницы ударили «куда-то туда». Было не понятно, сколь много захватчиков, а сколько защитников, пострадали от этих выстрелов. Все смешалось, было непонятно, кто свои и где враги. Вместе с тем, воры разбивались на мелкие группы и слажено работали, не отходя друг от друга, чтобы элементарно не потеряться. Мало того, что и ранее света было очень мало, теперь видимость усложнялась и пороховыми дымами.

— Остановитесь, христиане! — прокричал Дионисий, выходя на середину двора.

— Вжух, — одна стрела впилась в ногу священника, потом еще и еще. Лучники, увидев четкую мишень, выстрелили в игумена, впрочем, в этот момент мало кто осознал, что стреляет в священника.

Кондратий увидел, как падает человек в рясе и на мгновение замер, осознавая, что это Дионисий, успев подумать: а успел ли проклясть игумен.

— Тыщь! — прогремел первый огнестрельный выстрел со стороны захватчиков.

Эта первая вражеская пуля попала точно в горло Кондратию, перебив сонную артерию. Заместитель Ляпунова, Кондратий, по прозвищу Шматок, мечтавший о том, что станет дворянином, умирал. У кого-то перед глазами может пролетать жизнь, картинки самых ярких событий, а Кондратий, от чего-то не столько боялся смерти, сколько встречи на том свете с игуменом Дионисием. Он же священник, его Бог послушает, значит Шматок без вариантов, попадет в ад.

*……………*…………*

Оптинский монастырь

24 августа 1606 года; 6:20

— Быстрее! — орал Лисовский, изрядно нервничая.

Да, царский обоз был взят. Возникал вопрос: а царский ли он? Неужели вот этим можно откупиться от большого татарского набега? В обозе были: десять тысячам рублей, всего два воза соболей, пять телег лисьих шкурок, какое-то, чуть ли ни ржавое железо в виде оружия, да еще ткани недорогие, а так… мещанские, даже без серебряного шитья.

Но куш все равно для отряда Лисовского был большим. Пусть полковник и рассчитывал на то, что только серебром будет не менее пятидесяти тысяч, что он, Александр Лисовский, благодаря добыче станет играть еще большую роль в лагере претендента на русский престол. А так…

— Серебро бери, шкуры на коней навесить, никаких обозов! — распоряжался Лисовский, почуяв, что время уходит. — Выходим!

Его слушали, уже стали собираться отряды, некоторые вышли за пределы монастыря и строились. Но было немало тех, кто стал шарить по монастырю, чтобы найти дополнительную наживу.

— Конныя! Донцы! — закричали наблюдатели на восточной части стены, неверное среди тех, кто смотрел за округой были казаки, так как сразу поняли, какие именно станичники пошли в атаку.

— Конные! — кричали уже с западной части стены.

— Анжей, Ян! За мной! — закричал Лисовский, призывая своих самых ближайших командиров делать, как и он — оставлять полк и бежать.

Началась суета, одни разбойники вскочили в седла, иные, бросая всю наживу, еще только бежали к своим коням. А полковник, пробираясь к воротам, надеялся сбежать. Это не была трусость. Это рационализм. Прикрыться одними, особенно казацкой частью отряда, чтобы спастись самому и сохранить костяк своих командиров. Набрать безбашенных бойцов Лисовский сможет, но для этого нужно сохранить жизнь себе и ближайшим, уже опытным, соратникам.

— Закрывай ворота! — прокричал кто-то из десятников Лисовского.

Полковник выявил этого крикуна и совершенно спокойно выстрелил в того, роняя десятника на землю под копыта отряда Лисовского. Девять десятков человек, во главе с командиром, устремились прочь. Теперь именно эти люди и были той прославленной грабежами и разбоем ватаги. Остальные, более, чем тысяча человек, оказывались списанными.

*……………*…………*

— Он мой! — выкрикнул атаман Иван Заруцкий, заприметив, как меньше чем сотня всадников, на очень, может, и слишком хороших конях, пыталась прорваться через уже сражающихся воинов.

Многое пошло не по плану. Заруцкий и Ляпунов рассчитывали, что защитникам в монастыре удастся забаррикадироваться и отсидеться. Этот вариант рассматривался, по крайней мере, так оправдывали себя перед собственной совестью и Захарий Петрович и атаман. Впрочем, это была своеобразная совесть. Для атамана было неприемлемо разгромить Лисовского лишь хитрыми методами, Заруцкий хотел в чистом поле, саблей наголо, лично срубить голову тому человеку, которого признавали даже и некоторые донские казаки, несмотря на то, что полковник был католиком.

Для Ляпунова же потеря ста пятидесяти стрельцов при поимке отряда разбойников была досадной неприятностью, но по иной причине, чем для Заруцкого — это некоторая недоработка грандиозного плана. Но оба, и Захарий, и Иван, в меньшей степени переживали за гибель воинов.

Заруцкий нагонял коня, примеряясь через метров сто пересесть на другую лошадь, что взял с собой заводной. У Лисовского был один конь, и Иван Мартынович чуть ли не облизывался на этого жеребца.

— Коней не бить! — прокричал атаман, увидев, что полковник разворачивает свой небольшой отряд, видимо, осознав, что уйти не получается и лучше дать бой, рассеять погоню, а потом уже уходить.

Сшибка конных воинов на встречных — это только для отчаянных рубак. Такой бой скоротечный, и часто побеждает тот, кто успел разогнаться, если выучка равная, а порой только удачей и можно объяснить победу. Конные Заруцкого не уступали ближним соратникам Лисовского.

Иван Мартынович видел цель, лошадь шла галопом, набрав максимальную скорость.

— Вжух! — только чуть довернув саблю кистью, Заруцкий рассек грудную клетку первому, кто встал на его пути.