Пообщавшись с Юрием Дмитриевичем Хворостининым, я понял — что-то, но от великого отца в этом человеке осталось. Может быть не хватало организаторских способностей своего родителя, Юрий не обладал столь уникальным характером, как отец. Некогда Дмитрий Иванович Хворостинин смог пробиться через местничество и стать великим русским полководцем. Но Юрий Дмитриевич имел все шансы не вести в бой полки, но создавать теорию тактик и стратегий. Хворостинин-сын прекрасно понимал роль артиллерии в полевом сражении, наверно, более, чем иные. Терять этого человека я не хотел, был готов даже закрыть глаза на некоторые огрехи в поведении. И искренне расстроюсь, если придется его казнить.
Так что пока я приближал Пожарских, Бутурлиных, Волынских, Скопина-Шуйского, Ляпуновых, Нагих, Годуновых, Телятевских. Последние оказались вне любых разговоров и измен. Стало известно, что Василий Шуйский предлагал Андрею Андреевичу Телятевскому Хрипуну возглавить против меня поход, но тот, то ли цену себе набивал, то ли выжидал время. Не присоединился ко мне, ранее, чем я вошел в Москву, но и не стал против. И этот человек имел действительный политический вес.
Так что Боярская Дума, можно сказать, сформировалась. Вот сейчас зачищу Долгоруких и, так сказать, особ с ними аффилированных, и решу, что внутренние дрязги поутихли.
Но были еще семьи, вполне влиятельные, с большими возможностями. Речь идет о Строгоновых, Татищевых и Головиных.
— Димитрий Иоаннович, — мои размышления и рисование стрелок между фамилиями, прервала Ксения.
Моя будущая жена вернулась из Новодевичьего монастыря где, как это заведено, молилась вместе с будущей свекровью. Марфа-Мария Нагая выполняла свою часть уговора и приветила Ксению Борисовну, на людях, поцеловала и самолично повела в храм, где две женщины и молились. Ксения уже не была инокиней, и было важно, чтобы ритуалы произошли.
Еще ранее Ксения попыталась уговорить меня не просто простить Михаила Игнатьевича Татищева, но допустить его в Боярскую Думу. Я понимал, что женщина ищет собственную поддержку, своих людей, чтобы как-то, но иметь политический вес. Да я и не особо против был бы этого. Но не Татищева, который и в покушении на меня участвовал и за Ксенией был отправлен Василием Шуйским, может и для убийства ее, а, скорее всего, использовать против меня. Но рубить с плеча в этот раз я не собирался. Никто из очередной партии заговорщиков не показывал на Татищева, а мне нужен был человек для очень важного дела и Михаил Игнатьевич подойдет. Хотя, как на духу, ему голова явно жмет, вот только с таким кадровым голодом, что у меня присутствует, и врага подрядить можно на решение проблем государства.
— Ксения Борисовна! — приветствовал я невесту стоя, проявляя уважительное отношение.
— Прости, государь-император, но что ты решил по просьбе моей? — спросила почти что жена.
— Поцелуешь? Скажу! — решил я покуражится.
Ну не могу я общаться с женщиной, которая скоро станет моей женой официальным тоном, словно совершенно чужие люди. Семья — это рекреация, та зона, где должно быть максимально комфортно, а не напряженно, как между нами. Любви не предвидится, но я в том психологическом возрасте, когда нет всепоглощающей страсти, есть расчет. Но это же не значит, что для общения с женой я буду посылать людей уточнить ее график и свободное окно. И так мне приходится во всем и со всеми быть предельно сконцентрированным и в напряжении. День, два, неделя — усталость от такого положения дел не ощущалась, но накапливалась и скоро можно было ожидать даже и у меня психоз, несмотря на выдержку и терпение.
— Ты… не любы мне, — виновато сказала Ксения.
— Так и ты мне не люба. Но, коли смириться не сможем, да не станем друзьями, не нужна мне такая жена, — жестко отвечал я, и не думая подбирать слова.
Не люб я ей! Обидно даже! Что-то внутри взыграло. Не простила, что мое тело некогда насильничала ее организм? Хотя с чего должна была прощать? Пока еще ничего не сделал для нее такого, чтобы можно было забыть и открыться. Но все равно, так дело не пойдет.
— Через седмицу мы станем венчаны, от того, пора и забыть об обидах, — я улыбнулся. — Где Татищев?
Ксения просияла. Добилась своего, как минимум разговор будет. Что же, мне даже приятно ее радовать.
Через два часа, когда я провел утреннюю тренировку со своими телохранителями, передо мной предстал мужчина, на вид, среднего возраста, с очень ухоженной и постриженной бородой, подтянутый, широкоплечий. Было видно, что Татищеву не чужды упражнения с саблей.
— Государь-император! — приветствовал меня Михаил Игнатьевич, склонившись в глубоком поклоне.
Мог бы и на коленях вымаливать прощение.
— Ты умышлял супротив меня, однако, после, от чего-то не вошел в сговор с Мстиславским, не воевал против. Но измыслил через Ксению Борисовну прощения просить. Чего ждешь от меня? — вальяжно рассевшись на своем стуле, я спрашивал с Татищева.
— За то отслужить желаю, государь, — отвечал Татищев.
Я задумался. Куда пристроить и что делать Татищеву продумал заранее. Мне нужен был посол в Персии к Абассу I. Каспийский регион для России — это почти бездонный рынок, по крайней мере с тем количеством товаров, что моя империя может предложить. Но, ведь есть возможность наладить и транзитную торговлю с Европой. Она не может быть масштабной, европейцам пока так же не особо что есть продавать персам, но и это копеечка. Аббас должен иметь торговые отношения с Индией — это уже очень привлекательно.
Сейчас же я задумался о другом — не сделать ли Михаила Игнатьевича шпионом. Ведь он преспокойно мог бы отправиться к Сигизмунду, как и некоторые иные бояре ранее. Будет мне сообщать о планах польского короля. В этом времени понимание необходимости сохранения государственной тайны размыто. Перебежчик может знать чуть ли не дату объявления войны и состав армии вторжения.
Но… что выбрать: войну и предложить Татищеву шпионить, или мир и организовать посольство в Персию? Из послезнания знал, что персы помогали Михаилу Федоровичу в период становления династии Романовых. Сколь большая была эта помощь, не особо понятно, но Астрахань долго оставалась важным центром торговли. Мир и развитие — вот мой выбор, но это для того, чтобы удачно воевать.
— Михаил Игнатьевич поедешь на Юг. Мне нужен уговор с калмыками, что нынче переселяются на земли малых ногаев. Ты поверстаешь их в подданство империи. Такоже поедешь к башкирам и поспрашаешь их: от чего мои подданные ни даров ни шлют, тем паче, воинов своих не присылают, кабы тех же татей воевать [башкиры были в подданстве Московского царства с середины XVI века, однако в Смуте, как и в дальнейших войнах особого участия не принимали], — я сделал паузу, чтобы понять, насколько мои слова находят отклик у Татищева.
— Сделаю, государь, — озадаченно сказал Татищев.
— Сделаешь! Выбора у тебя нет. Токмо это не все. Опосля ты отправишься в Персию, по дороге разузнаешь, что и как происходит на Кавказе. Слышал я, что черкесы отложиться собрались, али уже то сделали. Грузия також. Мне нужен торг с Аббасом. От него шерсть, бамажный пух [хлопок], сабли, нужны люди. Пусть продаст армян, что недавно много взял с войны с туркой. Токмо ремесленных, — накидывал я задач Татищеву. — последнее… на дары падишаху возьмешь со своих денег. Я собирался уже повелеть забрать все твое… Так что знаю, сколь немало добра у тебя есть. Все сладишь, забуду сговор и иные обиды.
Более я не говорил, а показал всем своим видом, дескать, увлекся чтением, что разговор закончен и никаких обсуждений не будет. Бумага с четкими инструкциями готова. Но сам же и окликнул Татищева.
— Кто из сбежавших к Сигизмунду и могилевскому татю более радел за Россию и ляхов не любил? — спросил я.
— Воротынский то, государь-император, — не задумываясь, ответил Татищев.
Будущий посол в Персии ушел, но мой рабочий день только начался. Далее я встречался с Гумбертом.
Русский барон, но все еще наемник, нужен был для еще одного щекотливого дела. Я хотел нанять большое количество немецких наемников и Иохим Гумберт говорил, что он может это сделать, как и многое другое, если только он будет благородного сословия и располагать деньгами.
