То, что не удавалось Пожарскому, Скопин методично, системно, вдалбливал своим воинам новую воинскую науку. Нет, еще не получалось стрелять слаженными шестью-семью линиями, но построения выходили все более синхронными и выверенными, взаимодействие между родами войск начинало прослеживаться. Но основа — постоянные строительства укреплений.

— Мы не сможем взять на приступ крепость, — резюмировал второй войсковой воевода Юрий Дмитриевич Хворостинин.

Головной воевода Скопин-Шуйский поморщился. При всей рациональности в военных вопросах, Михаил Васильевич еще не всегда мог побороть в себе молодецкую удаль. Очень хотелось взять сходу Нарву, но Хворостинин долго высчитывал мощь артиллерии, возможности пробить стены. И второй воевода пришел к выводу, что, даже при самом наилучшем варианте развития событий, нужно не менее пяти дней методичной работы по крепости, чтобы ее взять.

Да!!! Нарва!!!

Это был тот самый нелинейный ход, который государь-император тайно, чтобы никто иной не знал, предложил Скопину-Шуйскому. Головной воевода просил дозволения у государя отправиться всеми силами на деблокаду русского города Карела, которая была осаждена шведско-наемными войсками, но героически держалась.

Однако, замысел Димитрия Иоанновича, когда головной воевода оценил задумку, показался более изощренным. Россия не отбивалась, она именно что наносила ответный удар, при этом, как знал Скопин-Шуйский, для шведов оставалось открытым окно для переговоров. Но дипломатия может качественно работать только когда стороны осознают угрозу при противостоянии. У шведов оказывалась по отношению к России не просто выгодная переговорная позиция, а, словно, победитель диктует условия мира. Этим же ударом все менялось.

Войска Скопина-Шуйского, укрепив Торжок, дождавшись подкрепления, чтобы было кого оставить на защиту этого городка, устремились к Пскову. Тут и произошло увеличение количества воинов. Дворянство и поместная конница из Старой Русы и Пскова присоединились к войску, несмотря на то, что ранее псковская военная корпорация больше поддерживала Василия Шуйского. В Пскове же была взята и артиллерия.

— Жалко! — произнес Михаил Васильевич.

— И мне горько видеть русский город под шведами, — с не наигранным сожалением сказал Хворостинин.

Его отец, уже будучи пожилым человеком, отбивал Нарву, брал Ливонские города. Оба военачальника знали трагедию города, когда было цинично уничтожено семь тысяч русских. Не военных, а купцов, ремесленников, чиновников.

— Что делать думаешь, Михаил Васильевич? — спросил Юрий Дмитриевич.

— Как говорил государь: коли не ведаешь, что делать, то поступай, как приказано, — на свой лад перефразировал слова Димитрия Ивановича Скопин-Шуйский. — Государь повелел на шведских землях гулять, будем гулять.

На самом деле «гулял» в шведской Прибалтике Скопин-Шуйский не так, какое значение это слово могло иметь, к примеру, для казака. Передвижение войск было не быстрым, но основательным. Постоянные разъезды, четкое понимание местоположения, проводники и не один, а множество. Это было похоже не на рейд, а на основательное наступление. Только города русскими войсками не брались.

— Было бы что у них брать, — сказал Хворостинин.

— Ранее я думал, что в нашем царстве-империи голодно живется, да некому землю обрабатывать. А тут… крестьян почти и нет, — поддержал разговор Скопин-Шуйский [голод начала века затронул и бывшую Ливонию, земли не обрабатывались и приходили в запущение].

— Боярин-головной воевода, дозволь обратиться! — беседу двух военачальников, которая проходила в живописном месте, на берегу реки, с видом на крепостные стена Нарвы, прервал слуга Скопина-Шуйского.

— Говори! — дозволил головной воевода.

— Конный разъезд полонил шведов, что с белой тряпицей ехали до нашего лагеря, — доложил Илья, бывший личным слугой Михаила Васильевича и его постоянным партнером по тренировкам.

— То ли наш государь зело мудрый, то ли ему Господь в ухо шепчет! — тихо сказал Скопин-Шуйский.

Михаил Васильевич помнил слова Димитрия Иоанновича, когда тот произнес, что как только русские воины станут у стен Нарвы, так сразу же шведы и пришлют переговорщиков, которые станут объяснять, что все предыдущие действия — ни что иное, как досадное недоразумение.

На самом деле Якоб Делагарди первоначально вообще не хотел никаких переговоров. Он рассчитывал быстро расправиться с наглыми русскими и начать диктовать более категоричные условия для возобновления мира. Но за войском Скопина следили три дня и сам генерал находился недалеко, чтобы оперативно получать информацию.

Якоб Пунтоссон Делагарди отчетливо понял, что разбить русских станет не тривиальной задачей, требующей немалых усилий. Это уже, по сути, полноценная война. Почти пятнадцати тысячное московское войско с большим количеством артиллерии и даже тремя осадными орудиями — это сила. Да, у русских было мало конных, как знал шведский генерал, который тщательно отслеживал события в Московском царстве, много конницы сейчас задействовано при ликвидации самозванца из Могилева. Но, если там все решиться, то русские могут начать полноценную войну, пойти даже на родной для генерала, Ревель.

Это грозит провалом и Делагарди останется смириться с унизительным положением при шведском дворе до конца своих дней.

— Кто такие? — спросил на шведском языке Михаил Васильевич, когда привели шведов.

Скопин-Шуйский знал и польский и шведский языки, вообще был одним из образованнейших людей даже не России, но всей Восточной Европы.

— Такой вопрос должен прозвучать от нас! Вы на земле короля Швеции! — с высоко поднятым подбородком, отвечал шведский офицер.

— А кого вы признаете королем? — решил немного покуражиться Михаил Васильевич.

Головной воевода прекрасно знал, что шведский король Карл еще и не так чтобы и король — коронации не было. А вот Сигизмунд был коронован, но его выгнали из Швеции. Сложно там у них, от того для Скопина-Шуйского и не понятно, почему они лезут на русские земли, имея собственные нерешенные проблемы.

— Карла, само собой. Не иезуита же считать королем Швеции! — недоуменно ответил швед.

— Понятно! — Скопин улыбнулся. — Мы на вашей земле… хотя для меня это не так, тут русский дух еще не выветрился, но допустим. А что же вы делаете на исконно русской земле?

— Мы на земле Новгородского герцогства! — швед явно растерялся.

— А мы не земле Ивангородского княжества. А еще думаем посетить Ревельское русское воеводство, — уже откровенно смеялся Скопин-Шуйский.

— Вы издеваетесь! Я имею честь вас вызвать… — разъярился ротмистр Олаф Стурлотсон.

— Ты кто есть? — перешел на русский язык Скопин-Шуйский. — Ты пришел на наши земли, взял в осаду Корелу, топчешь своим сапогом православную землю. И вызываешь меня, Рюриковича, чей род знатнее, чем твоего короля?

Было видно, что шведский офицер и сам опешил от своего заявления. В его задачи явно не входила ссора с головным русским воеводой. И теперь, осознав, что сорвал даже не начавшиеся переговоры, офицер стерпел и прямое оскорбление своего монарха.

— Вы уполномочены разговаривать? — уже спокойно спросил Скопин-Шуйский.

— Нет, Ваша светлость, — покорно ответил Стурлотсон.

Через четыре часа, когда солнце уже начало прятаться за кромку елей ближайшего леска, был готов плот, к которому поплыли две лодки, везущие двух военачальников.

Михаил Васильевич Скопин-Шуйский и Якоб Пунтосон Делагарди не начали встречу с приветствия, но устремили свои взгляды друг на друга. Два характера, две личности, каждая из которых и не думала уступать. Каждый стремился прожечь взглядом своего оппонента.

— Ваш дядя, Василий Иванович, в добром здравии, — не отводя взгляд, сказал Делагарди.

— Не может быть человек здоровым, если живет в клетке, — отвечал Скопин-Шуйский.

— Вы молод, но говорите, словно, умудренный опытом человек.

— Меня хорошо учили.

Делагарди усмехнулся своим мыслям, более вольготно усаживаясь на… скорее это можно было назвать гибридом лавки и стула — табуретке.