Записывать бы мне тогда, а я так, по верхам. Но что помнил, то и описал.
— Сия парсуна — доменная печь, — я перевернул лист и показал всем рисунок вертикальной доменной печи.
— Государь, видел я такое в Вестфалии, но там, меха внизу, а на парсуне посередке, — высказался научник Василий Кнырин.
— Ты же лютеранин, что мог делать у католиков? — спросил я, чем полностью перебил внимание с доменной печи на Кнырина.
В этом мире, изучая международную обстановку, я уже прекрасно разбирался, где католики, протестанты и чем пуритане отличаются от кальвинистов. Потому и удивился, что делал протестант в католическом регионе.
Но это я уже многое знал про научников, а вот пушкарские розмыслы, наверное, и не догадывались, что перед ними двое протестантов, от того, пошатнулись, словно от прокаженных. Ох, уж эти религиозные перегибы!..
— Сюда смотреть! — прикрикнул я и уже все встрепенулись, а не только розмыслы. — Вы мыслите, что мне, государю, дел более нет? То, что я вам даю, нужно построить. Два месяца! Не построите… кольев в лесу нарубить можно быстро, да посадить на них вас!
Все плюхнулись на колени. Вот так и играй в демократию. Чуть дал слабину, начинают наглеть. Рядом государь, дрожать должны!
— Встать! — строго, но уже менее истерично, сказал я, дождался, пока испуганные подданные поднимутся, и продолжился. — Мехами нужно добавлять воздух в железо. Много воздуха, тогда и должно получиться свиное железо. Еще запомните слова «горячий надув» и думайте, что это и как применить. Как свободными станут каменщики, что печь сладят, и ты, Кнырин вместе с иными до весны чугун и булат мне покажете. Сделаете все, тогда по пятьдесят рублей и работу далее пристрою. Это я розмыслам, ученым мужам уже работа есть. За лучшее, сделать.
Я оставил компанию, напомнив лишь о том, что разглашать ничего нельзя. С ними будут жить два человека, из тех, кого ранее предоставил Захарий Ляпунов. И это должен быть режим, при котором бумаги выносить нельзя, выходить только в сопровождении сотрудника. Семьи, кто оставил родных в Москве, ни в чем нуждаться не будут, а у специалистов будет дополнительная мотивация для того, чтобы начать разбираться в предложенных технологиях быстрее.
Я, если бы мог, сам, своими руками, все сделал и передал готовое. Но не могу. И дело не в том, что руки не из нужных мест произрастают, а потому, что каждый должен заниматься своим делом. В этом я не поддерживаю подход Петра Великого, который самолично стоял у кузнечных мехов или плотничал. Как развлечение, может и неплохо, но по мне, так лучше развлечься дополнительной тренировкой, или, как надеюсь будет уже на постоянной основе, единением с любимой женщиной.
— Что скажешь, Прокопий Петрович? — спросил я у Ляпунова, который стоял на крыльце своего же терема, не смея туда войти.
— Государь, любую волю твою исполнить готов! — слишком уж неоткровенно сказал Прокопий.
— Не темни со мной, я многое вижу! Разумею, что недоволен ты. Токмо и ты пойми, что с тобой зело великое дело делаем. Сторожевые войска, что под твоей рукой будут, станут головной силой в моей империи. А те розмыслы, с кем я говорил, могут принести не меньше доброго, — разъяснял я, но видел, что все понимает Прокопий и без лишних слов, но что-то тут неладно.
— Ажениться я надумал, государь, все оставить сынам своим, они уже мужние и пусть бы и жили. А я тут, с молодой женой, — раскрыл секрет своего недовольства, Ляпунов [в РИ его единственная жена умерла в 1603 году, после Ляпунов начинают активно участвовать в Смуте, возможно это было причиной того, что вторично Прокопий Петрович не женился, в АИ же он завидный вдовец].
— А, плут ты, Прокопий Петрович! — я рассмеялся. — Седины нажил, но жениться возжелал. Добре. Возьми себе пока усадьбу Воротынского, что пустует, пусть там невеста и живет. Кто хоть она?
— Дочь московского дворянина Петра Ивановича Всеволожского, Апраксия Петровна. Она вдова, вот и сговорились мы, а коли не ажанюсь, так добрая баба в монастырь пойдет, — открылся мне Ляпунов.
Шустренький, получается, этот Петр Иванович Всеволожский, уловил момент и вырвал себе в зятья одного и людей, который уже возвысились и в перспективе должны расти далее.
— В приданное хоть что дают? — усмехнулся я, будучи уверенным, что Всеволожским не будет что давать за дочкой, да еще вдовой.
— Село Жерехово под Владимиром в пять десятков домов, — ответил Ляпунов.
И это было немало. Пятьдесят домов, в местах, где должны быть хорошие почвы, а владимирско-суздальская земля — это черноземы, неплохое приданное и хорошая плата за поддержку от Ляпуновых. Видимо, Всеволожские отдали свой или лучший, или вовсе, единственный, актив.
После посмотрел на набранных в гвардию ребят. Относительно иных людей этого времени, они рослые, на вид сильные. Посмотрим. Пока же меня заверили, что будут тренироваться и учиться. Пусть, время покажет.
Следующим пунктом моего пребывания должен был стать Можайск. Там есть чудотворная икона святого Николая, вот ей и еду поклониться. Это хороший ход от православного государя, так как паломничество к этой святыни весьма популярно на Руси. Но не только поэтому я ехал в столь славный город, ранее бывшим очень развитым, но сейчас переживающий не лучшие свои годы. Эпидемии, а после пребывание ставки государя во время Ливонской войны, сильно подкосили экономику города.
Посмотрю, что там можно сделать, может какую мануфактуру организовать, или чуть позже, когда наметится прогресс с новыми технологиями, открыть еще один кирпичный заводик по производству силикатного кирпича. Песка тут полно. Ну и рядом с городом весьма будет уместной и лесопилка.
*………*………*
Шидловец
30 октября 1606 года.
Король Речи Посполитой Сигизмунд III смотрел на людей, которые пришли в его ставку и требовали от монарха решения. И сколько ему терпеть эти унижения? Даже в Швеции, когда старший в роду Ваза еще был королем, прав было больше. А ведь там рикстаг не менее сильный, чем Сейм в Речи Посполитой. Но даже не это истинная сила польско-литовского государства, не сборище депутатов, а вот они, магнаты, истинные хозяева Речи Посполитой.
Коронное войско готовилось подавить рокошь, приверженцы позиции Сейма готовились не мене основательно. Во всю скрипели перья по бумаге, шляхта. Ушедшая в рокошь обвиняла короля. Королевская канцелярия нанимала все больше сотрудников, чтобы переписывать воззвания и обвинения Печатные станки не останавливались и ночью. При этом все понимали, что противостояние может закончиться только решительной победой одних и, в то же время, частичными уступками других.
И Сигизмунду удалось собрать такое войско и таких людей, которые способны побеждать и делали это уже неоднократно. Гетман Жолкевский уже прославил свое имя в войне со шведами, пан Патоцкий, Иероним Ходкевич. Сигизмунд был уверен, что победа у него уже не за горами.
Но приходят южнорусы, возглавляемые Острожскими и Вишневецкими и требуют. Да, требуют! Они хотят, что король прекратил рокошь, пошел на соглашения с рокошанами. Но не только это проблема — Иероним Ходкевич, гетман, готов на все, но только прекратить внутреннее противостояние, чтобы ударить по московитам мощно и беспощадно. Терять такого союзника король не мог.
— Ваше Величество! Мы переговорили руководителями рокоша с Янушем Родзивиллом, с Яном Щестным Гербуртом, они негодуют из-за того, что произошло в Москве, сочувствуют убитому лютой казнью Еже Мнишеку. Я, мой король, дал слово и выплатил за свою свободу предложенные деньги, много серебра отправил царю, но не мог иначе, я слово дал. И после того, как обозы с серебром пересекли границу, мои земли подверглись разорению. Разграблен Быхов, Шклов, Орша, Пропойск, деревни и села, — жаловался Константин Вишневецкий.
— Мы дадим пять тысяч коп грошей, семь тысяч воинов, снабдим провизией и фуражом еще десять тысяч воинов, — Константин Острожский привел более существенный довод для короля.
