Вот как есть, ведут себя бояре, словно какие звери, что друг перед другом хвосты распушают. Не такой Пожарский даже наедине со мной, императором, но перед другими боярами… орел.
— У ляхов восемнадцать тысяч пехоты и шесть тысяч конных, при сорока пушках. Еще прибавить нужно казаков, число которых неизвестно, так как они завсегда в разъездах и грабежах. Еще прибыл к ним большой отряд в тысячи две шляхетского ополчения под командованием Рожинского. Сказывают, что он зело деятельный, много литовской шляхты поднял, — докладывал Пожарский.
Князь, скорее, не докладывал, а доводил до сведения остальных, что именно происходит. Я уже знал о нашем плачевном положении. Может и не плачевном, но сложном в плане выбора правильных ответных действий.
Пожарский называл лишь приблизительные данные. Прилетела птичка из Брянска с сообщением победы и с цифрами. И были некоторые сомнения в правдивости оценки количества противника, особенно того, который уже удобряет брянскую землю своим телом. Что-то слишком много набили брянские удальцы. Если это подтвердится, то быть им героями, воспетыми в газете. Лично очерк напишу.
— Кто скажет, как поступить нам? — спросил я у собравшихся.
Наверняка, Ромодановскому было что сказать, но влез Нагой.
— Я скажу, государь! — Михаил Федорович подбоченился. — Скопину-Шуйскому следует возвернуться, а брянскому воеводе, идти вслед и бить ворога.
И не так, чтобы это было глупо. Рационализм присутствовал. Но вот чего не хватает моему, якобы, «родственничку», так стратегического мышления. У нас в непонятном статусе Новгород и почти все северо-западные земли России. И Скопин нужен там еще и для того, чтобы Россия, выиграв в одной войне, не лишилась быстро и без боя, других своих территорий.
А, между тем, шведы занялись делом. Они осадили сразу и Полоцк и Витебск. Это не может не волновать поляков. Тут риск потерять контроль за Западной Двиной, что повлечет и осложнения в Ливонии, особенно в Риге. Так что нам остается даже не разбить, а лишь подольше сдержать поляков. Те и сами побегут спасать свое отечество.
Ну а предложение посылать брянский гарнизон в погоню за поляками — абсурдно. Во-первых, его могут разбить, во-вторых, оставление войсками Брянска без достаточных сил в городе — это легкая добыча и для тысячи вражеских казаков.
— Еще предложения! — сказал я, не предприняв попытки объяснить неприятие предложения Михаила Федоровича.
— Встречать нужно ворога на Серпухове. Есть время сладить земляные укрепления, — сказал Пожарский.
— А что ты скажешь, Григорий Петрович? — обратился я к Ромодановскому.
— Прости, государь-император! Уместно ли мне вперед бояр твоих ближних слово держать? — будущий думский боярин поклонился.
— Матвей Михайлович, ты не против? — спросил я у Годунова.
— Не против, государь, — важно отвечал боярин, гордый за то, что спросили его позволения, и он снизошёл.
Ромодановский чуть поклонился и начал говорить:
— Думаю я, государь, что ты вызвал меня не спроста. Коли нужда была направить полки, что под мою руку дал, так повелел бы ты и я со всем усердием все выполнил. Но ты ждешь чего-то иного… — Григорий Ромодановский развел руками. — Скажи, государь, что ты измыслил! А я считаю, что разбить ляха можно, но токмо на реках. Коли успеем, то на Угре встретить, нет, то все едино на реках: Наре, Протве, Оке. Войско ляхом не шибко быстро идти должно, от того можно и успеть.
— Да, с той стороны много рек, что обойти сильно трудно, почитай большим войском и нельзя. От того думайте бояре, как нам не дать переправиться ляхам. Держал же мой прадед Иван III Великий Орду на реке Угре! — сказал я и началось обсуждение.
— Государь, а коли Болхов выстоит? — спросил Пожарский.
— Думаю, бояре, что не выстоит он. А коли Божием проведением и случится, что Болхов стоять будет, то поможем ему, но после. На Угре крепостицы есть Дмитровец, Залидов, Опаков, — выкладывал я свой план.
— Так они запущены, государь, ветхия, — задумчиво сказал Матвей Годунов.
— А, как, Козьма Минич, — с улыбкой обратился я к Минину. — Сдюжим народ поднять на ремонт крепостиц, да иных земляных укреплений?
— Батюшка-государь! Вся Москва в едином порыве! — откликнулся Минин.
— Из Москвы собрать охочих людей, да на подводах их отправить, но не более пяти сотен. А вот в Калугу отправишься, да подымешь народ. Лопат тебе добрых дадим, да топоров, пил. Князь Дмитрий Михайлович людей своих знающих, как сладить из земли крепость, с тобой отправит. Ты народу объясняй зачем все делать, а иные руководить станут, — говорил я, представляя, как тысячи людей копают рвы на подступах к Москве… что-то это напоминает…
Еще два часа понадобилось для того, чтобы решить где и какие полки располагать. До того стоял вопрос, что нельзя Москву оставлять вообще без войск. Но тут уж придется. А еще прямо сегодня вечером одвуконь отправятся гонцы в Тулу, Каширу, Орел, чтобы оттуда так же прислали часть стрельцов.
Ну и Телятевскому полетел приказ, чтобы не пустил ногаев к Туле, ни при каких условиях. Иначе это может получится удар под дых нашим войскам. Да и Тула стала еще более важным городом, чем ранее. В конце концов там уже ведутся подготовительные работы под строительство домн с перспективой становления целого завода. Есть металлы и не только на Урале. И нужно этим пользоваться.
Москва
25 мая 1607 года
Михаил Федорович Нагой сразу после Боярской Думы отправился в Новодевичий монастырь. Не шел туда, а, словно летел, загоняя коня. Накрапывающий мелкий дождь своими каплями смывал накатывающие от злобы и бессилья слезы.
Накипело. Брат бывшей императрицы и, получалось, дядя государя, чувствовал себя униженным, оболганным, обманутым. Еще не одно предложение Михаила Федоровича не было принято Димитрием, нет новых пожалованных земель. Нет ничего! Оставались лишь насмешки, которые мерещились Нагому повсеместно. К слову, он не страдал манией, его, действительно, обсуждали. И бояре задавались вопросом: от чего государь не держит в почете Михаила Федоровича, почему он своему дяде не дает серьезного назначения? Конюшим быть — это не плохо, но только если царь совершает выезды, спрашивает совета и мнения у должностного боярина. А так… Пожарский важнее, а он пусть и не худородный, но Нагой не считал князя себе ровней.
Уже далеко не молодой мужчина, раскашлявшись, от усталости с трудом слез с коня. На трясущихся от напряжение скачки, ногах, направился к воротам Новодевичьего монастыря. Его тут знали, он не раз приезжал к сестрице, чтобы навестить ее, дать дельный совет. Мария-Марфа все еще слушала своего брата, хотя была чаще себе на уме.
— От чего не весел, братец, отчего ты нос повесил? — спрашивала бывшая царица Мария Нагая, нынче инокиня Марфа.
— Ты шутковать вздумала? Али все добре с тобой? — взъярился Михаил Федорович, вымещая свою злобу на сестре.
— Не говори со мной так! — строго повелела Нагая и пригласила брата в свои покои.
Новодевичий монастырь превращался во дворец с производствами, с той лишь разницей, что тут редко одевали пышные наряды, да и чаще молились. А так, Марфа собрала себе целую свиту из разных монашек, да боярынь. А еще из развлечений в монастыре появлялось кружевное плетение и вышивка. Царица Ксения предложила монахиням заработок, который пришелся по душе. И дело тут было не столько в самих деньгах, сколько в том, что появлялась какая-то цель, занятие, кроме уже надоевших дел.
— Говори, что такой лютый прискакал? — спросила Марфа, когда они с братом зашли в одну из горниц.
— Выродок ни во что не ставит род наш! — сказал, как будто сплюнул, Михаил Федорович.
— Он нарушил уговоры наши? — посерьезнела инокиня Марфа.
— По делу, так и нет… — замялся Нагой. — Токмо я на Боярской Думе, словно облитый водой стою и все время утираюсь.
— Братец, так может ты дурности всякие предлагаешь? — спросила Марфа.