Кровь пролита. Путей решения конфликта миром, боле не существует. Теперь крымские воины, мало отличимые друг от друга, будут сражаться с остервенением, не задумываясь о том, что здесь и сейчас они кратно уменьшают мощь своего государства.
Еще не так давно крымские кони резвились на улицах Москвы, крушили лавки на Варварке, поджигали кузни на Неглинной, гарцуя и выкрикивая оскорбления закрывшимся в Кремле стрельцам и части боярства. Теперь же только глупый хан сможет надеяться на то, что ему удастся пройти к Туле и Кашире, не говоря о том, чтобы вновь спалить Москву.
Иван Мартынович Заруцкий нервничал, атаман не знал, что с ним происходит. И не было рядом психолога, который смог бы объяснить всю ту гамму чувств и эмоций, которую чувствовал вольный казак с безумно храбрым сердцем и с отсутствием чинопочитания. Мудрый священник мог бы понять и объяснить казаку, но слишком давно не исповедовался атаман.
В Заруцком боролись две стихии: любящий муж и буйный казацкий атаман. Побеждала первая ипостась. Особенно после того, как два дня тому пришло письмо от любимой жены Софии. Женщина, которая в предыдущем браке с нелюбимым мужчиной, либо долго не могла забеременеть, либо дети умирали, нынче вновь беременна. А еще давлело то, что пришлось взять фамилию жены. Второй, но все равно. И она выше по положению, а так в семье не должно быть.
Так что Заруцкий хотел забыть все свои эмоции в жесткой рубке с супостатом.
Нервное ожидание вестей, наконец, закончилось прибытием трех кассимовских татар. Атаман не знал, что это именно те татары, которые смогли подранить крымского хана, и весьма поднаторели в слежке и разведке в степи.
— Ну, что там? — нетерпеливо спросил Иван Мартынович.
Тон и интонации атамана не произвели на разведчиков сколь-нибудь сильное впечатление. Однако, об изменениях ситуации следовало срочно доложить, и не только Заруцкому, стоявшему передовым полком, но и Степану Ивановичу Волынскому, который взял на себя признанное вождями право отдать приказ степнякам на выдвижение.
Войско русского государя-императора и его вассалов заняло позиции в четырех часах от предполагаемого места сражения, сильно при этом рискуя тем, что при подходе к месту разворачивающихся событий, кони будут сильно уставшими и способными, в лучшем случае, на одну лихую атаку. Однако, нужно было найти золотую середину между вероятностью обнаружения и возможностью поучаствовать в сражении.
Заруцкий, на рысях, выдвинулся со своими казаками вперед, сильно опережая основное войско. Его задачей была атака с тыла войска Тохтамыша. Степняки же должны были атаковать войско Селямета.
— Быстрее! Быстрее! — подгонял Заруцкий своего коня, который большую часть пути до места сражения оставался заводным.
Атаман боялся, что не успеет, что кто-то из претендентов на крымский престол победит. И тогда можно получить вместо хаоса и неразберихи у крымчаков, организованный отпор и кровавое сражение. И пусть Заруцкий хотел драки, он еще больше, чем когда-либо, желал выжить. Так выжить, чтобы слава о нем в веках жила.
Хлипкий заслон перед обозом, казаки как будто не заметили. Но не ждал Тохтамыш удара в спину. Хотя ему доложили, что какие-то силы степняков, явно не крымцев, уже потому, что мелькают русские стяги, расположились в пяти-шести часах от места сражения. Крымский хан поставил все на сражение и уже не мог ничего предпринять, кроме, как биться с Селяметом до последнего.
Тохтамыш проигрывал эту битву. Часть его отрядов уже бежала. Верные воины сейчас совершали безумно смелую и отчаянную контратаку и нарвались на пушечные выстрелы османских орудий. Так что молодой человек, прямо сейчас терявший свое ханство, безмолвно взирал на то, как его личная охрана, в вооружение и выучку которой, Тохтамыш вкладывал большие средства, с лихвой отрабатывает потраченное серебро.
Заруцкий увидел скопление хорошо вооруженных крымских воинов. Это стало для атамана, словно красная тряпка для быка. Он шел сюда, чтобы захватить в плен собаку крымского хана. Атаман хотел, чтобы о нем больше говорили ни как о муже знатной княжны с большим богатством, а как о том воине, который пленил самого хана. С его именем на устах казачата будут играть в свои игры, а в Москве, еще помнящей разорение от крымских набегов, станут славить великого воина.
И все это пронеслось в голове Ивана Мартыновича Заруцкого лишь за мгновение, а потом он влетел в скопление воинов, которые до того сами начинали разгон для атаки.
Сабля в правой руке, рука вытянута вперед и успела немного замлеть. Стрела ударяется в кольца кольчуги, ниспадающей из-под шелома. Боли Заруцкий не ощущает, адреналин начинает замещать любые болезненные ощущения. Только вперед. Короткий замах вправо, замах влево — рука крымского воина падает под копыта казацких коней. Открытая шея у противника, укол и подрезание горла. Что-то бьет в плечо, но нет времени подумать об этом, так как впереди еще много противников.
К атаману устремляется множество крымских воинов, стекающихся к хану, но Заруцкий этого не замечает, он на острие казацкой атаки. Дорогу крымцам, желающим срубить наглого гяура, преграждают верные Ивану казаки. Православные воины часто просто ставят своих коней поперек, создавая коридор для своего атамана. И лишь хорошие брони позволяют станичникам не умереть в ту же секунду, а продлить свою жизнь на бесконечные пять-семь секунд. Но благодаря этой жертве в узкую горловину, сразу за атаманом, устремляются новые десятки воинов. И динамика атаки, пусть и замедлилась, но еще не выдохлась.
Атаман плохо видел, по его глазам стекала кровь. Он не думал о том, чья это кровь, вероятнее всего, не чужая. Но цель уже была впереди. Молодой парень в богатом доспехе на великолепном коне был всего в метрах двадцати и были бы не разряжены пистоли, то Иван Мартынович, не позволил себе промах. За спиной же шла ожесточенная драка. Крымцы стремились сомкнуть свои ряды и у них это получалось.
Тохтамыш ничего не предпринимал. Он проиграл еще до того, как в сражение вступила третья сила. Молодой мужчина не был трусом, он лишь растерялся, не понимал, что делать. Нужно бежать, Перекоп ждет, там спасение. Вот только со всех сторон теперь кипел бой. Где-то солнце тускло светило, заслоняемое взаимным дождем из стрел. Порой, пущенные стрелы встречались в полете, столь плотным был взаимный обстрел.
Контратака войск, подконтрольных Тохтамышу, захлебнулась, но кое-что успела сделать, и теперь противнику, этому ненавистному Селямету, приходилось проводить перегруппировку своих отрядов, чтобы вновь собрать их в кулак и ударить.
То, что казаки прибыли с тыла, стало неожиданным. Тохтамыш сперва был уверен, что это Селямет купил запорожских воинов и вступил с ними в сговор. Не было стягов, подтверждающих присутствие российских войск, а казаки часто были сами себе на уме. Лишь позже, когда было видно вооружение и брони казаков, хан подумал, что московиты всех переиграли и сейчас будет разгром всех и его и Селямета. Последнему обстоятельству Тохтамыш порадовался, но все равно очень не хотелось умирать.
То, как атаковала казацкая конница, было необычным. Создавалось впечатление, что казаки пришли не за добычей, а чтобы за что-то покарать, слишком злые они были. Но больших набегов ни в русские украины, ни в польские, за последний год не было, а русским, так и вовсе позволили начать окапываться в Диком Поле. Тогда почему такое остервенение, от чего казацкий предводитель стремится умереть?
— Если бы за меня вот так умирали, я был победителем всегда и везде, — сказал Тохтамыш, наблюдая, как одни казаки жертвовали собой ради того, чтобы атака не захлебнулась и атаман продолжал пробиваться вперед.
— Великий хан, янычары обстреляли наших воинов и начали свою атаку. Долго сдерживать натиск воины не смогут, — сообщил Тохтамышу один из его верных командиров.
— Мансур, сделай так, чтобы вот этого казака, — Тохтамыш указал рукой на смотрящего прямо на него Заруцкого. — Окружили, но не убили. И прикажи нашим воинам обороняться, но не атаковать казаков.
