В предрассветных сумерках рижане могли увидеть много красных кафтанов, которые, вроде бы, приготовляются к приступу. Но темные фигуры уже вырезают дежурную смену на другом участке стены.
— Шаг! Шаг! Шаг! — сам Алябьев командует сражением на стене.
Каждый был с пистолями и воины разряжали их сразу, как только видели врагов, чаще, отдельные бойцы стояли под стеной с поднятой головой и стреляли, как только видели, что кто-то из защитников либо показался, либо всего лишь видна только алебарда или бугор. Выстрелом даже рядом можно не убить, но сбить у противника концентрацию и заставить его укрыться, отказываясь от активных действий. Ну а те, кто уже на стене, борются за пространство. Нужно оттеснить противника, которого набежало немало, но именно такому штурмовиков учили. Исходя из особенностей подобного боя ударный полк и экипировали.
— Шаг! — вновь следует команда и штурмовики делают слаженный шаг вперед, тесня противника.
Сверху на русских воинов обрушивается алебарда. Но чаще длинные ножи, работать которыми в таких условиях более сподручно, чем саблей, впиваются в тела поляков и наемников.
— Бах-бах! — разрывается граната — последнее новшество от Пушкарской Избы.
— Вперед! — кричит Алябьев и напор штурмовиков усиливается.
Взрыв чугунного шара внутри толпы защитников не столько убил или ранил, как оглушил и дезориентировал. Построение расстроилось и русские штурмовики рванули на противника. Кое-кто из рижан, или из наемников, падали со стен, иные пробовали в одиночку оказать сопротивление, но слаженным ударом такой герой быстро получал статус «посмертно».
В это время Михаил Васильевич Скопин-Шуйский уже отдавал приказ двум стрелецким полкам старого строя занять освобожденные ударниками части крепостной стены. Готовились войти в город и гвардейские полки.
— Боярин головной воевода, Михаил Васильевич! — взывал к командующему Юрий Дмитриевич Хворостинин, подъезжая на уставшем, чуть ли не заваливающимся, коне.
— Слушаю! — строго и без лишних слов, сказал Скопин-Шуйский.
— Дай гусар, воевода! Да разверни пушки у речной стороны крепости! — Хворостинин начал чуть ли не отдавать распоряжения своему командиру.
— Ты не забывайся! — сказал Михаил Васильевич, при этом в глазах Скопина появились проблески злости. — Говори, что случилось, а что делать — до мое дело!
— Разведка сказала, что конные изготовились ударить по нашим ударникам, укрылись в кустах и лесу и ждут, — быстро доложил Хворостинин, жаждущий участвовать в бою.
Скопин-Шуйский своими словами придержал ранее безынициативного Хворостинина. Впервые Юрий Дмитриевич сам, почти что, принял решение. Впрочем, не дело, когда второй воевода пытается указывать командующему.
— Делай, что должно! — сказал молодой, но полный мудрости, русский военачальник своему подчиненному.
Пушки развернуть в месте предполагаемой атаки польской конницы не успели, но, когда с криками из леска выскочили конные, их вначале встретили выстрелами из пищалей. Это не остановило лихих польских всадников и те, несмотря на существенные потери, смели две роты стрельцов. Но тут подоспели русские гусары.
С шумом, издаваемым прикрепленными крыльями на спине, русские «ангелы смерти», уже перенявшие польско-литовский опыт использования гусарии, врезались с пиками наперевес во фланг польской конницы. Следом шла лавина русской поместной дворянской конницы. Поэтому, когда гусары прорядили поляков, пройдя через из фланг, как раскалённый нож по свежему сливочному маслу, дворяне и боярские дети, завершили разгром, круша и изничтожая дезорганизованных поляков.
А в это время треть стены была под контролем русских штурмовиков и бой шел уже за ворота. Участь Риги была предрешена.
Через два дня, когда уже готовились обозы с побежденными рижанами и с их имуществом, для отправки в Псков и дальше, в рижском порту началась разгрузка датских и английских кораблей с французскими и немецкими наемниками на бортах. Так же разгружались бочонки с порохом и ящики со свинцом.
Русская армия потеряла при штурме и в конном бою двести тридцать два человека и такие малые потери, относительно решенных задач, были, несомненно, успехом. Тем более, что войско не только не ослабло, но получило почти полторы тысячи наемников. Много, очень много, пришлось державе отдать серебра наемникам, как и заверить вероятных союзников в благонадежности и приверженности к дружбе. Но так меньше русской крови прольется, значит, будет кем воевать и дальше.
Теперь… Вильно. Походом на этот город можно отвлечь все польско-литовские силы, чтобы не получать удары по Западной Двине, ну и дать генеральное сражение, о котором мечтал Скопин-Шуйский и к которому он готовился больше года.
Между Витебском и Смоленском
26 апреля 1609 год
Шейн выдвинулся к Витебску. Еще в Москве были принят не один сценарий развития событий. И, если поляки все-таки решат отказаться от наступления на Смоленск, а направятся догонять основную русскую армию, то Михаилу Борисовичу Шеину предстояло обрушиться на уже почти что обрушенный Витебск.
Сразу после выдвижения всего-то тремя с половиной тысячами воинов, Шеин получил послание. Поляки хорошо, может и слишком, знали расклады в России. То, что смоленский воевода не пришелся ко двору, оказалось известным и в Варшаве. С другой стороны, Ян Сапега долгое время жил в Москве в качестве посла. Этот плут прекрасно видел отношение государя, понимал строптивость Шейна и его стремление постоянно местничать. Значит, смоленский воевода амбициозен, а с такими можно работать и вербовать.
— Ясновельможный пан, Михаил Борисович, мы предлагаем вам выгодные условия, — Ян Сапега говорил елейным голосом и ни на секунду не убирал с лица улыбку.
— И что это за условия? Быть, как Курбский? Сидеть взаперти и только письма гневные писать? Так я писать не люблю, — с большим интересом в голосе, но немного ерничая, спрашивал Шейн.
— Я гарантирую, что ты получишь земли, не меньше, а больше, чем ты, пан, имеешь нынче. Серебра. Половина всей казны крепости твоя! — с воодушевлением говорил Ян Сапега.
— А почему я должен предавать? — спросил Шеин. — А, если я прямо сейчас тебя прирежу, пан Сапега?
— Ты мудрый человек, пан воевода. А так де доблестный, недооцененный воин. Тебя не оценили. А в местническом споре с Хворостининым царь не будет на твоей стороне. Выбирай! Или честь быть с моим королем и служить Речи Посполитой, или позор быть оболганным и униженным! — Сапега уже видел себя, въезжающего в открытые ворота Смоленска.
Ян Сапега не пошел с остальным войском в направлении Риги лишь потому, что он получил ответ от Шеина. Смоленский воевода выразил желание поговорить. А это не что иное, как принятие воеводой решения о предательстве. Так что бывший посол в России посчитал нужнее всего встретится с Шеином.
Что предложить воеводе? Сапега был уверен, что каждому мужчине нужно две вещи: деньги и признание. Можно говорить еще о женщинах, но не в этом случае. Так что и то и другое будет предложено Шеину. Тем более, что карман Сапеги в данном случае не оскудеет, так как он предлагал деньги смоленской казны.
— Я согласен! — громче обычного, чуть ли не крича, сказал Шеин.
Воевода, действительно, всерьез, подумывал над тем, чтобы улучшить свою жизнь. Именно так. Даже, если придется предавать, то дальнейшая жизнь должна быть многим лучше, чем до предательства. А что могут предложить поляки? Многое, но есть же примеры. Вот тот же предатель Курбский! Такой судьбы Шеин себе не хочет.
А вот чего он, действительно, хочет, так добиться благосклонности государя. Шейн уже боярин, но так… на вторых ролях. И то, как он будет поступать во время текущей войны, сильно скажется в дальнейшем на отношении государя. Шеин был мудрым человеком и видел, почему иные возвышаются, воевода так же был готов к подвигу. Даже остаться на постоянной основе смоленским воеводой, да с тем финансированием города, которое было год назад — этого достаточно.
