— В смерти мои не верить, будь случится бунт искать сих людей… Окромя того, следить, кто еще с ними и кто кричит в народе. Всех выявлять и после тихо, в их домах, хватать.
Далее прилагался список тех, кто участвует в заговоре. На первом месте был Михаил Борисович Шеин, там же и боярин Грамотин.
— Вот ты мне скажи, Алябьев, почему нельзя было взять всех разом и не доводить до всего этого? — спрашивал Пожарский, но его собеседник не отвечал на такие провокационные вопросы.
А князь искал виноватого, того, на кого можно было бы спихнуть, что случился такой вот апломб и государева бумага просто не дошла до столичного воеводы. Ведь подобное письмо должно было быть и у Пожарского.
А теперь… Все сложно. Отследить заговорщиков оказывалось почти невозможным, уже слишком массовым казался бунт. Много москвичей вышло на улицы, каждый по своей причине: кто спасать царя, кто охранять наследника, были те, кто решил спалить какую мануфактуру, которая забирает всех клиентов и не дает возможности работать ремесленникам; были и те, кто не нашел себя в новой системе отношений, или кто затаил давнюю обиду, потому решил подпалить соседский дом.
И в это время стрельцы…
— Второй и третий стрелецкие приказы взбунтовались, а так же есть оружные люди в Москве, кои люто дерутся и уже льют кровь. Кто это, не понять, но говорят, что среди них ляхи, — докладывали Пожарскому его подчиненные через два часа после разговора с Алябьевым.
Князь начал действовать, собирать верные присяге отряды. Поздно. Многие почувствовали безнаказанность и преступили все линии, после которых можно было бы спокойно вернуться в свой дом, или в расположение полка.
— Чего стрельцам-то хочется? — спрашивал уставшим голосом Пожарский.
*…………..*…………..*
(Интерлюдия)
Никифор Жданович оставил службу. Он дослужился до подполковника и уже мог получать под свое командование целый стрелецкий полк, но не срослось. Стрелецкие полки стали расформировывать. В первый раз пройдя переобучение на новый лад, Никифор решил уйти со службы, тем более, что император оставил содержание всем отставным командирам. Подполковнику в год причиталось пятьдесят рублей. Это немало, по крайней мере, для прокорма вполне достаточно.
Но что это за стрелец, если он живет только казенным довольствием? У каждого уважаемого служивого был приработок. У Никифора была своя мастерская по пошиву одежды для купцов средней руки, или успешных ремесленников. Уйдя со службы, Никифор выстроил мануфактуру и стал производить ткань, в основном из шерсти, но бывало, когда шерсть запаздывала и не хватало сырья, тогда в ход шел и лен.
В делах помог пасынок… Нет, все же не так, — сын жены Никифора, Марьяны Савишны, Матвей Авсеевич. Матвей получил уже титул барона, которые стали не так давно раздаваться императором за особый вклад в развитие Российской империи. Матвей Авсеевич, несмотря на свой все еще не зрелый возраст, стал одним из первых мануфактурщиков и занимался ранее обувью и другими изделиями из кожи.
Нынче же Матвей имеет много разных производств и не только производит обувь, одежду, ремни и много чего, молодой предприниматель смог обогатится на строительстве русского флота, быстро освоив производство канатов и парусины. Мало того, так Матвей Авсеевич смог заполучить разрешение на разработку двух железоделательных жил на Урале. Он нанял нужных людей из Европы и вложил все свои средства в это начинание. Теперь, Матвей с ухмылкой смотрит на тех людей, которые ранее считали его сумасшедшим, что отдает все свои средства, да еще и взаймы берет, чтобы начать дело, в котором ничего не понимал.
Так что Никифору Ждановичу, оказавшемуся после женитьбы на Марьяне, в семье русского крупного промышленника, а еще получившему дворянство за весомый вклад в развитие Российской империи, переживать было нечего. И никакие реформы для него, кроме блага, не несли.
Никифора устраивало все, но он видел, как многие из его сослуживцев не могли похвастаться такими же, или схожими успехами. Рядовые стрельцы, если не пошли на регулярную службу в полки нового строя, оказывались за чертой бедности. С каждым годом содержание стрельцов уменьшалось, их вынуждали пристраиваться к реалиями, но у части бывших элитных русских воинов, просто не получалось освоится.
Потому нынче можно увидеть человека, одетого в затертый стрелецкий кафтан, который подрабатывает грузчиком на рынке, или же работающим младшим рабочим человеком на московских мануфактурах. И вот такие люди жили прошлым, идеализировали его, частью оставались способны сражаться за то, былое.
Вот они и пришли к своему бывшему командиру. Но вот зачем? поговорить с подполковником, да вспомнить былое? Нет, они пришли спалить мануфактуры и так, чтобы наверняка сгорели те макины, что заменяют православных людей на производстве и вынуждают людей чуть ли не голодать. И не сделано это, не горят еще фабрики, потому что к людям вышел уважаемый Никифор, который лично немало кому из бывших стрельцов помог.
На самом деле, в России мог голодать только тот, кто лениться хоть что-то делать. Государство всем желающим предоставляло много вариантов построить свою жизнь. Первое — это отправится в Сибирь. Сложно было найти даже десять тысяч человек в год, чтобы направить людей осваивать огромнейшие просторы за Уральскими горами. Потому для всех переселенцев были большие льготы в последующем. И семья того, кто отправляется в Сибирь, получала немало денег или плату товарами.
Второе, когда каждый мог взять на льготных условиях до ста десятин земли на территории бывшего Дикого поля, или в ста верстах от русла Волги, как и других рек. Бери землю, год не плати никаких налогов, даже базовым инвентарем государство снабжает. Но… Не по чину стрельцу в крестьяне идти, на пахоту. Так же размышляли и разоряющиеся ремесленники. Они и вовсе мало чего понимали в сельском хозяйстве, тем более, что в этой сфере все становится сложнее и уже используется четырехполье.
И вот эти люди пришли к текстильной фабрике барона Матвея Авсеевича Московского. Такую фамилию даровал государь Матвею, когда наделял его титулом барона.
— Пошто люди пожаловали? Да гляжу, что с пищалей старинных пыль сдули. Али погубить меня решили? — Никифор посмотрел на одного из двух сотен мужиков. — Ты, Млад, ты был десятником. Я бился рядом с тобой под Киевом. Славно бились, не отступили. И нынче ты содержание имеешь в десять рублев. Чего же не доволен? Отчего за оружие взялся?Мало денег? Обратись к обществу ветеранов, там помогут.
— Уйди, Никифор Жданович, Христом Богом молю! Я проливал кровь за Отечество, а оно мной подтерлось, — голос, как и руки Млада дрожали.
Именно Млад, как только присоединился к бунтовщикам, быстро стал негласным лидером этого отряда неудачников, которые решили вместо того, чтобы работать, сразиться за свое будущее. А почему и нет, коли царя убили ляхи? Теперича можно все вернуть в зад, а для того, нужно спалить ненавистные макины, что людей ремесленных заменяют. Ну и деньги. Им уже заплатили за то, что они сделают. Хорошо заплатили, по десять рублей каждому.
— Ты, Млад, Бога вспомнил? Идя на грех не поминай Создателя! — прокричал Никифор.
— Старцы сказывают, что в Кремле, за стенами, не патриархи, да отцы святые сидят, а учат там детей Лукавого, кабы учинить обиды всем мирам весям. И в церквах нынче, опосля всех изменений, учат Лукавому молиться. Нет веры правильнее, чем вера дедов наших, не измененная, — сказал какой-то человек в монашеской рясе, который вышел вперед толпы.
Пока лжемонах говорил, стояла тишина. Пришедшие жечь фабрику люди с вниманием слушали старика, похоже, что веря в его расказни. А вот Никифор, стаявший на пути людей, вставших на разбойничью дорожку, просто пребывал в шоке. Такой глупости он еще не слышал. Но более всего удивляло, что этим глупостям верят люди.
Дело в том, что Никифор считался по нынешним меркам довольно образованным человеком, он не только умел читать-писать-считать, он умел анализировать ситуацию и думать не местечковыми категориями, а сильно большими. Для бывшего стрельца было понятно, что реформа в православии направлена на то, чтобы привести все службы в порядок, упразднить разное понимание одних и тех же моментов в христианстве. Ну и очень важно было, чтобы Православие стало единым для всех православных, чтобы в Александрии и Иерусалиме молились так, как в Москве, в Третьем Риме, главном христианском городе для всех православных. Подобным гордиться нужно, а тут обвинения. Да в чем? В том, что в Кремле Лукавому поклоняются?
