— Слава великому Димитрию! Великий император! — начали кричать со стороны процессии, и не сразу, постепенно, но люди подхватывали слова и с воодушевлением их воспроизводили.

Когда нет внутреннего противоречия с тем, что ты говоришь или кричишь, тогда на душе спокойно, то хочется кричать всё громче и громче.

— Глянь, врата открываются, ажно патриархи идут, — прошептали в стороне.

Сложно было оторвать глаза от двуглавой птицы, медленно приближающейся к Лобному месту. Однако, именно с открытием Спасских ворот и выходом новой процессии, видимо, начиналось главное действо.

Двуглавого орла развернуло, и он остановился между кремлёвскими стенами и людьми, будто позволяя себя рассмотреть во всей красе. Коней, которые и двигали платформу, моментально распрягли и увели в сторону, чтобы дать больше места людям. Остановилась и процессия, только лишь расширилась, растекаясь в линию перпендикулярно Кремлю. Вперёд вышел Государь, император Российской империи, следом на отдалении двух-трёх шагов шла императрица и рядом с ней наследник российского престола. Императорская чета шла неспешно, мерным шагом, являя собой уверенность, величие и не гордыню, но гордость. Чуть быстрее навстречу императору шли все патриархи, возглавлял которых Константинопольский патриарх Леонтий.

Зная, что должно произойти, император Димитрий Иоаннович пригласил всех православных патриархов в Москву ещё два месяца назад. Нельзя было допустить, чтобы какая-нибудь толпа, разозлённая на коварство русских, что те начали войну против османов, убила полностью лояльного Москве патриарха.

— Что он говорит? — прошептал неприятный мужик, обсуждавший ранее императрицу.

— А кто ж его знает, видать — видно, а слыхать — не слышно, — отвечали ему.

* * *

От торжественности момента эмоции зашкаливали. То и дело я бросал косой взгляд на триста тысяч рублей. Примерно столько обошлось сооружение огромного двуглавого орла. И постоянно хотелось остановиться, рассмотреть исполина основательно, так, как заказчик принимает работу. До того я видел птицу лишь мимолётно, не было времени. Но долг вёл меня вперёд, навстречу патриархам. Сейчас должно произойти то, о чём будет написана обстоятельная записка на радость будущим историкам, чтобы они меньше спорили, а имели чёткие сведения, что же происходило в Москве в этот четверг.

Бросив взгляд на собравшихся людей, я сразу же выделили среди прочих одну молодую женщину. Красивую и статную, очень интересную и привлекательную, но без каких-либо претензий, лишь констатация факта. Это была Милка, которую я помню ещё с тех пор, когда она была запуганным мышонком. Сразу вспомнилась история про то, как бандиты, нанятые заговорщиками, пришли в дом к моему телохранителю Егорке, и как ценой своей жизни полуторагодовалого брата Милки защитила женщина, имя которой, к своему стыду… А, нет, вспомнил, её все звали Колотушей.

Вот он статус императора, его негативная сторона. Я бы с удовольствием задружился с такой семьёй, как Игнатовы, где муж постоянно на службе и сделал для империи столько, что государство должно было бы обеспечивать не только его, но и всё потомство от этого человека. Где жена руководит оборонным предприятием, успешно руководит, пусть и пытается это скрывать. А сейчас я даже не могу подойти к Милке и спросить, как у них дела, как её брат. Взрослый уже, может, и на службу пристроить куда парня. Такая элита — самая правильная, когда каждый член семьи — важный винтик в сложной системе великодержавности России. К сожалению, после первых славных представителей часто стачиваются рода, и потомки недостойны славы предков. Но тут больше шансов вырастить на собственных примерах нужных государству людей, любящих своё Отечество.

Между тем, оставалось только шагов двадцать до патриархов, и я остановился. Именно так, они ко мне должны подойти, склониться. Я — защитник православия, они живут и здравствуют, благодаря мне. Благодаря политике России, сейчас нет никакой необходимости обучаться у католиков. Наша православная Академия имеет высокий уровень образования. А ещё я нынче истинный наследник Византии, я владетель Царьграда, который и есть Византия.

Патриархи продолжили сближаться и остановились лишь в пяти шагах от меня. Площадь замерла, можно было бы услышать полёт мухи. Но был ещё один звук, который нарушал тишину — это шаги Константинопольского патриарха Леонтия.

— Государь мой, василевс мой, император мой, — произнёс Леонтий и поклонился. — Спаси Бог, что освободил ты Царьград, бывший колыбелью православной истинной веры.

Следом поклонились и другие патриархи.

Что происходит? Во-первых, новый шаг на пути самодержавия. Во-вторых, церковь ставит меня, светского государя, над собой. Не я кланяюсь патриарху, но он мне. Как и было в Византии. В храме, да, я склонюсь, но здесь и в любом ином месте — нет.

Я поднял за плечи Леонтия и троекратно облобызался с ним, после сделал то же самое с другими патриархами. Да, я над ними, моя воля первая.

— Что, владыки, скажете? Как можно людям нынче в пост праздновать али никак иначе? — спросил я.

Нужно, ой как нужно было дать людям понимание праздника. Ждать пасхи до седьмого апреля я не мог. Я отбывал на войну. Так было нужно, как и посещение Царьграда. Нельзя не «поторговать» лицом там и не сделать важные заявления.

— Мы не можем это разрешить, но мы будем молить Господа о прощении, ибо над Святой Софией вновь будет водружён крест, — отвечали мне патриархи.

А большего и не нужно было. Всё, что происходило далее, это были лишь последствия, так… антураж. Всё важное уже случилось.

Спиридон Миронович Соболь, молодой, но очень грамотный издатель, публицист, журналист, заменивший, насколько можно заменить, Кузьму Минина, уже начинал объяснять собравшимся всё произошедшее. Его слушали, мало кто понял, почему патриархи кланялись, что вообще произошло.

— Коли кто нынче застолье учинит, да мяса поест али чарку царской водки выпьет, али с женой возляжет, то за него патриархи нашей христианской церкви молиться будут, дабы душа не очернилась, — сообщил народу Соболь.

Все… Будут пить. И не важно, что разрешение только на один день, все пойдут в блуд. И пусть, мне нужны людишки, много людишек. Вот сегодня и настрогают будущих верноподданных.

По последней Всероссийской переписи населения выходит, что у меня восемнадцать миллионов подданных. И пусть в эти цифры входят все переселенцы, казаки, калмыки, как и башкиры прислали кое-какие данные, тунгусы и иные сибирские народы — всё равно это много. Ну, как много? Если сравнивать с цифрами в этом же году, но в иной реальности, то да. Но в целом, когда Россия способна разместить вольготно и триста миллионов, а в ней проживает, как во Франции, но меньше, чем у османов… Короче, стремиться есть куда. Вот и путь разочек побалуют себя и собой жену, авось через девять месяцев в России подданных прибудет.

А после я выступил перед народом. Рассказал благую весть о Царьграде, что не отдадим его более супостату. Что я, именно я добился того, о чём мечтала ещё моя прабабка — София Палеолог.

— Москва — Третий Рим, а четвёртому не бывать! — выкрикнул я завершающую фразу своей речи, которая завтра появится в газете.

Я улыбался, наверное, дурацкой улыбкой, направляясь в Грановитую палату. Её в Кремле использует для важных мероприятий и патриарх, иногда и я. Вот как сейчас. Если уж прибыл в свой «старый офис», так чего же бежать обратно в новый.

— Собрались? — спросил я у Акинфия, который встречал меня у ворот Кремля.

— Так токмо что и пошли. Ты, твоё величество, погодь, а то ещё вперёд кого зайдёшь, — отвечал Акишка.

— А не груб ли ты со мной? — спросил я.

— Твоё величество, ну, сам же говаривал, что все эти политесы мешают мне быстро докладывать. Вот и без политесов, — отвечал Акинфий вообще бесстрашно.

Знает, что мне общение с ним, как отдушина, и что это позволяет воспринимать реальность чуть более критически. А то могу и удариться в умиление от лести и притворства.