– Я хочу дышать, слышать, осязать, любить, ненавидеть и грешить так, как мне вздумается!
Ошеломленная, Божена часто заморгала, а Мортем, ухмыляясь, сказал уже своим обычным голосом:
– На светлой стороне грешников не принимают, да и тебе со своими желаниями там не развернуться. Понимаешь? Тебе лишь кажется, что ты хочешь туда, но ты заблуждаешься.
– Я с детства мечтала… – пробормотала Божена, оправдываясь.
– Детские мечты, воплощенные во взрослой жизни, редко кому приносят радость. – Мортем сказал это зло и с грустью, будто сожалел о чем-то.
Повисла тишина. Божена обдумывала последние слова гостя, а тот, как обычно, молча ждал ее вопросов. Рядом в кровати похрапывал Джон, не подозревая о развернувшейся дискуссии. На его лице застыло счастливое выражение, может быть, от того, что сегодня сбылась его мечта – совсем не детская мечта, и, возможно, поэтому она доставила ему радость. Больше десяти лет Джон мечтал жениться на Божене, и она его, наконец, осчастливила… перед тем, как подвергнуть жуткой процедуре: так ребенку дают конфетку, прежде чем поставить укол.
Божена решила сделать Джона проводником для заклятого демона. Тогда ей и пришло на ум латинское слово «кадавер», означавшее мертвое тело. Она еще не знала, что станет с Джоном после того, как в него вселится новая сущность, но предполагала, что прежним он уж точно не останется, а, скорее всего, превратится в живой труп.
Джон стал ее первым кадавером и продержался в этой роли гораздо меньше, чем все последующие кандидаты, но даже спустя сто лет Божена не могла забыть его демоническим взгляд, полный ненависти.
На следующий день после венчания Божена попросила Джона стать ее «кадавером». Он шутливо ответил, что, раз она согласилась стать его женой, у него нет права отказывать. Возможно, он просто не понимал, на что идет.
Они достали из укромного места покрытый пылью чемодан-портал и, запустив устройство, перешли в Лукоморию, точнее – Лихоморье, ее темную сторону, где поджидал их Мортем. Пойманного в лесных дебрях упыря он приковал к Джону серебристой цепочкой, появившейся из его рукава в точности, как тогда, в ледяном подземелье, когда он прицепился с ее помощью к к Божене. «Теперь даже смерть не разлучит вас!» – провозгласил он шутливо, отсекая цепь от себя и прикрепляя свободные концы к упырю и Джону. «Мертвоцепь!» – мысленно назвала ее Божена.
Упырь выглядел полусонным, но это от того, что Мортем уже наложил на него свое заклятье, и тот теперь подчинялся Божене.
Перед тем, как цепь обвилась вокруг запястья Джона, муж улыбнулся ей и заверил, что теперь наберет для нее недожитка на сто лет вперед. Потом его взгляд потух и потяжелел, а глаза потемнели и налились кровью. Все слова, сказанные Джоном впоследствии, ему уже не принадлежали, фразы были односложными и звучали вымученно.
Под призрачным светом лукоморской луны ярко блестели цепи – и та, что соединяла Божену с Мортемом, и та, что скрепила Джона с упырем, но едва Божена с мужем вернулись в свою комнату, от цепей остались лишь темные полоски на запястьях, а упырь превратился в тень Джона – так это выглядело со стороны. Никто, кроме Божены, не замечал, что тень живет сама по себе, и, хотя следует за ним неотступно, но в их движениях нет синхронности. Выглядело это пугающе, и Божена совсем перестала спать по ночам. Визиты Мортема ей почти не мешали – тот молча стоял в углу, если она не задавала вопросов, и исчезал до рассвета. А вот присутствие в спальне упырьей тени, нависавшей над Джоном, приводило ее в ужас.
Зато недожитка стало вдоволь: теперь Джон извлекал его из тел умерших, забирая все без остатка. Склоняясь над гробом, он целовал покойника прямо в губы, причем бесстыже и жадно, словно пытался их откусить. Это вызывало ропот и негодование среди скорбящих, но открыто никто не возмущался: не принято ведь у гроба, да к тому же, каждый от горя может разум потерять.
И все-таки Джон навлек на себя подозрения: однажды выкопал из могилы только что погребенного покойника, на чьи похороны прийти вовремя не успел, и высосал из него недожиток. Дело было уже после заката, но еще не стемнело, и кладбищенский сторож наблюдал эту картину из укрытия, а затем донес в полицию. Там ему, конечно, не поверили и решили, что сторож допился до белой горячки, но по городу поползли слухи о вурдалаках и вампирах – тогда пошла мода называть упырей на западный манер. Божена просила Джона быть осторожнее, но тот не слушал, ведь это был уже не совсем Джон. Он все больше дичал, сторонился людей и вскоре совсем переселился на кладбище, однако исправно приносил недожиток. Флакон-накопитель ему был не нужен, он просто блевал недожитком у порога комнаты и сразу уходил, а потом Божена с помощью флакона собирала кристаллы с пола.
В местной газете написали о банде вандалов, разоряющих могилы, эту новость обсуждали на каждом углу, нашлись очевидцы, утверждавшие, что вандалы ни при чем, и на кладбище орудует самый настоящий упырь, обгладывающий мертвецов до костей. Божена запретила Джону приходить на постоялый двор, опасаясь, что его одежда, вымазанная землей, и дикий взгляд привлекут внимание. Они стали встречаться в переулках и подворотнях, куда она призывала его с помощью заклятья, и он всегда приходил. Заклятье работало исправно, но однажды Джон не появился. Божена тщетно прождала его весь день в темной арке и вернулась к себе ни с чем, а наутро в свежей газете прочла новость о том, что на кладбище был найден мужчина, убитый полутораметровым осиновым колом, которым была пробита его грудная клетка в области сердца.
Джона Вуда похоронили, как неопознанный труп, на муниципальные средства. Перед этим его тело долго лежало в трупохранилище, называемом в народе «божьим домом», где за зиму скопилось немало покойников, и всех их закопали по весне в общей могиле.
«Божий дом» принадлежал местной церкви. Божена обратилась к одному из священников с просьбой позволить ей посмотреть на трупы, соврав, что разыскивает пропавшую знакомую. Тот намекнул, что готов помочь, но не бескорыстно. Так Божена в последний раз увидела своего прежнего Джона, правда, глаза его были закрыты, а спокойное, умиротворенное лицо, ничего не выражало.
Уходя, Божена обратила внимание, что священник беседует о чем-то с прихожанином, что-то обстоятельно объясняет ему. Она остановилась неподалеку и прислушалась. Оказалось, этот прихожанин собирался оставить завещание у священника, который оказывал такие услуги за некоторую плату.
Завещать Божене было нечего, но информация о том, что кто-то из горожан хочет выразить свою волю, возможно, предчувствуя скорую смерть, была для нее на вес золота. Она решила, что знакомство с церковным душеприказчиком может пригодиться ей в будущем, и стала захаживать в эту церковь.
Священник носил фамилию Козельский и стал первым членом основанного ею общества. Благодаря ему у нее не только не иссякал запас недожитка, но и появились немалые средства для организации деятельности, направленной на воплощение новой мечты, родившейся у нее в день смерти Джона: Божена собиралась покончить со своей зависимостью от нечистой силы и подчинить себе эту силу однажды и навсегда.
Но для начала она задумала подчинить Козельского, ведь для великих свершений ей требовались помощники. Однако для воздействия на него женскими чарами священник был уже староват, да и чрезмерная практичность едва ли позволила бы ему безудержно влюбиться. Но Божена предвидела, что перед недожитком он не устоит. Хоть Козельского и не кусал упырь, но ему шел уже седьмой десяток, и он наверняка задумывался о приближавшейся кончине.
Вдохнув серебристый порошок из флакона, Козельский почувствовал себя лучше, у него перестали хрустеть суставы, обострились зрение и слух: это заставило его поверить в рассказ Божены о чудодейственном свойстве недожитка, который он высоко оценил.
В свете радужной перспективы вечной жизни изобретательный мозг Козельского заработал на всю мощь. Священник перевоплотился в нотариуса, открыл контору в одном из двух недавно отстроенных торговых домов на Чернавинском проспекте, и занялся подделкой завещаний. Божена не вникала в фокусы, которые клерк вытворял с документами клиентов, она сосредоточилась на привлечении новых помощников, и вскоре у нее появились свои люди почти во всех торговых точках, расположенных в том же здании, где и нотариальная контора Козельского.
