– Да при чём здесь я?!
– Ты при чём?! – опять двинул по столу кулаком Бурлаков. Жалобно звякнула пустая чашка. – Ты при чём?! Парень в рот не брал никогда, капли не брал! А ты что сказала ему?! Ну! Отвечай!
– Павел искал Германа Фёдоровича, – холодно оборвала Гермиона. – И более ничего.
– Германа Фёдоровича искал! Как же! Петушины утверждают, что парень больше часа просидел у тебя в комнатах! Что творила, а, дрянь? Что ты там творила с сотрудником милиции, покудова муж на работе?! Говори! Петушин слышал шум! Ну, ну?!!
– На что это вы намекаете?! – окрысилась Гермиона. – Поговорите мне! Всё время мешали расследованию, скрывали данные, дерзили! Ваш помощник упивается до зелёных чертей, а вы обвиняете в этом меня, да ещё и осмеливаетесь сыпать намёками?! Если у мальчишки психика не может выдержать полицейской работы, так нечего тащить его в полицию!
– Отыскалась, полициянтка! – передразнил Бурлаков. – По заграницам наездилась? Слов умных нахваталась?! Здесь русская деревня! – он снова двинул по столу так, что на пол посыпались папки. – Здесь мужики топорами детей рубают! И не брюхатой бабе…
– Вы слишком много себе позволяете, майор!
– Ты мне ответишь! Выискалась! – Гермиона уже не слушала, она развернулась и вышла, хлопнув дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка.
– Ева Бенедиктовна, вам нельзя нервничать, – пискнул поджидавший в коридоре Лёшка. – Вы не слушайте его, он на нервах весь. Пойдёмте чайку хлебнём. У меня пряники есть, свежие…
* * *
Бурлаков уехал вместе с прибывшими утром коллегами, увезя с собой и молчаливого, дико озирающегося Пашку. Отбытие областных следователей вызвало восторг Лёшки и озабоченность участкового Дмитрия. Не то чтобы последний любил Бурлакова или его помощника, но с него ещё после первого убийства хватило чрезвычайных происшествий – а тут что ни день, то новая «радость».
– Что-то Димитрий Сергеевич подустали, – пожаловался Гермионе Лёшка, когда, проводив машины отбывших, они вернулись в притихший участок. – Выглядит худо. Бледный, как привидение.
Гермиона вздрогнула от слова «привидение» и смерила Лёшку задумчивым взглядом.
– Слушай, Лёш, не в службу, а в дружбу: сгоняешь в монастырь?
– Не вопрос, Ева Бенедиктовна! Для вас – хоть… – он замялся и потупился.
– Так далеко не понадобится, – ободряюще улыбнулась она. – Сейчас, погоди, – ведьма нашла на столе листок и ручку и стала быстро писать. Потом согнула бумагу и засунула в пожелтевший конвертик. – Там есть такой монах, брат Гавриил. Передай ему, пожалуйста. Только в руки. И не говори там всем, что у тебя письмо – им вроде не положено «с дамами» переписываться. Сделаешь?
– Разумеется! – Лёша взял конверт, но с места не сдвинулся. Гермиона вопросительно подняла брови. – А… это?..
– Это по делу, – отрезала она. – Знаешь о страшной судьбе некой Варвары, которую в миру «любопытной» кликали?
– Понял. Ухожу.
Гермиона проводила паренька весёлой улыбкой. Ну вот надо было этому деревенскому помощнику участкового влюбится в заезжего следователя прокуратуры? Замужнюю и к тому же беременную? И ведь не плохой же парень…
…В запечатанном жёлтом конверте было сообщение о том, что останки графа Сержа будут увезены через три дня, что придут они с Генри за ними ночью и что, во избежание столь противного монаху колдовства, никто не должен их увидеть…
* * *
До десяти вечера Гермиона, Дмитрий Сергеевич, а потом и возвратившийся от брата Гавриила Лёшка пытались составить хоть сколько-нибудь пристойную общую картину преступлений. В шкатулку не связанных ничем, кроме красноречивой мизерности территории и сроков, преступлений добавилось исчезновение журналистки. Помешательство помощника Бурлакова решили всё же пока «не расследовать» – по всему выходило, что эмоциональный мальчишка просто не пережил нервного потрясения.
Гермионе было сложно искать маггловские объяснения для всего случившегося, тем более что по-настоящему её интересовали только убийство Уткиных и покушения на неё Пригаровой и Павла – покушения, о которых никто из собеседников не ведал. Гермиона пыталась, параллельно дискуссии, придумать толкование реальных загадок и в итоге совершенно запуталась.
В половине одиннадцатого благородный Лёшка привёл её прямо во двор Петушиных и пообещал завтра прийти «попозжее».
Гермиона чувствовала себя выжатым лимоном. Хотелось выключить мозг – а мозг упорно искал ответы.
Генри проснулся от её появления. Чувствовал он себя скверно, опухшее горло дало температуру, от общей слабости ныло всё тело.
– Ты, брат, что-то совсем раскис, – протянула Гермиона, подавая мужу травяной чай – спасибо заботливой Дарье Филипповне. – Ты бы трансгрессировал в больницу. Лежишь тут, микробов разводишь!
– Да ну, Кадмина, – сипло пробормотал её супруг. – С простудой я как-то и сам справлюсь. Выпил Универсальный Противоинфекционный Порошок – за ночь всё снимет. Посплю сегодня в маленькой комнатке на тахте.
– Это ещё зачем?
– Чтобы тебя не заразить.
– Да там не тахта, а извращение, – возмутилась супруга. – Всё-то у тебя через я бы сказала что! Обо мне он заботится! Нет, чтобы днём к святому Мунго слетать…
– С ангиной-то? Я тебя умоляю!
Засыпая, Гермиона обиженно подумала, что муж предпочёл пролежать с простудой в кровати тому, чтобы это время провести на ногах в участке. Подумала и устыдилась – сама-то она сколько сидела, пользуясь его благородством? Пора и честь знать. Только простуду лучше бы всё равно вылечил. И просто отдохнул – на основах равноправия.
* * *
Утром Генри лучше не стало.
– Да у тебя жар, и не маленький! – возмущённо заметила молодая волшебница, убирая руку с его лба. – Я требую, чтобы ты немедленно трансгрессировал к святому Мунго и вылечился, а потом можешь валяться дома сколько пожелаешь!
– Ты что же это считаешь, что я отказываюсь слетать в больницу потому, что решил спихнуть на тебя работу в участке? – помрачнел Генри.
– Нет! – сказала Гермиона, но её глаза сказали «да». – А даже если и так, – пошла на попятный ведьма, – это вовсе не значит, что я тебя осуждаю или сержусь на тебя. Просто не хочу, чтобы ты сидел тут с этой ужасной простудой. Я понимаю, как тебе опостылел этот театр с расследованием…
– О, Кадмина, ну что ты говоришь?.. – простонал её муж и сморщился. – Я действительно не считаю, что с простудой следует бежать к целителям! Но у меня и в мыслях не было…
– Но тебе же плохо, – Гермиона села на край тахты и взяла его за руку. – Ты весь горишь. Вот, – она вытащила из чемодана мантию и протянула ему. – Накинь и трансгрессируй в больницу. Я тебя прошу. Это займёт пару часов, ну пусть полдня – с поправкой на все очереди и бумажки! Неужели тебе приятно тут лежать в таком состоянии?! Ты уже посерел. Стал похож на графа Сержа, честное слово!
– Ну ладно, ладно – только ради тебя, – он встал и, накидывая мантию, невольно покачнулся.
– Что?
– Просто голова закружилась.
– Вот-вот, – сложила Гермиона руки на груди, – аскет недоделанный! Давай, раз-два – и в больницу. Чтобы к вечеру был здоров, как горный орёл.
– Есть, миледи! – Генри шутливо отдал ей честь, закрыл глаза и… Замер.
Его лицо из весёлого стало сосредоточенным, потом он поморщился, чуть покачнулся, открыл глаза и опустился рядом с ней на разобранный диван.
– Ты будешь смеяться, но я не могу трансгрессировать, – смущённо заметил он.
– Это не смешно! – взорвалась Гермиона, вскакивая с тахты, как разъярённая фурия. – Если ты истощён настолько, что не можешь трансгрессировать – какого лешего ты лежишь здесь и разводишь риторику о пользе домашнего исцеления?!
– Но, Кадмина, я вовсе не чувствую себя настолько больным, – попытался оправдаться Генри.
– Я вообще не знаю, до какой степени нужно запустить простуду, чтобы не осталось сил трансгрессировать! – продолжала Гермиона, разворачиваясь к чемодану и выбирая оттуда подходящую мантию. – Ты как малое дитя, в самом деле! Если бы я так себя вела, что бы ты мне сказал?! – она скинула халат, надела чёрное платье и серую шёлковую мантию. – Уму непостижимо!
