Ты проснулась. Ты раскрыла свои очаровательные маленькие глазки и протянула ко мне ручки. Я вынула тебя из корзины. Тогда, в тот момент, я, кажется, полюбила тебя навсегда, родная моя. Может быть, даже сильнее, чем свою умершую дочь.
Эта дама вернулась со свёртком в руках. Я видела только оранжевое одеяльце, которое вышивала моя мама, но понимала, что завернуто в него. Странно, я даже не почувствовала ужаса. Я была вся занята только тобой.
Ты, крошка, увидела эту странную даму, и у тебя на лице промелькнула задумчивость. Ты посмотрела на неё и спросила что-то похожее на «Циси?». Но дама покачала головой, и ты снова обняла мою шею.
«Позаботьтесь о ней, – сказала нам с папой загадочная гостья. – И прощайте».
Мы не сразу поглядели на неё, а когда глянули – её уже не было. Говорю сейчас всё это и понимаю – как странно я себя вела, и как странно вёл себя твой папа. Но, наверное, это была судьба. Я никогда, никогда не пожалела о том, что взяла тебя. Я вечно буду благодарна той даме. Потому что, мне кажется, я не пережила бы смерти своей девочки, если бы у меня не было тебя…
Ты очень быстро привыкла к нам. Совсем не вспоминала тех, с кем жила раньше.
Помню, ты уже свободно разговаривала и уверенно ходила на ногах, в отличие от моей погибшей крошки. Вскоре я поняла, как сильно ты была на неё не похожа. Совсем другой характер, голос, манера поведения. Но я так полюбила тебя, я была от тебя в восторге.
Внешне ты чем-то походила на мою кровную дочь. У тебя, например, так же несколько больше, чем следует, выпирали верхние зубки. Ты была похожа на очаровательную белочку. Так же росли потом и коренные, но это вдруг прошло, совершенно внезапно, когда тебе было пятнадцать лет. Ума не приложу, как такое возможно.
Мы так боялись, что все узнают о подмене – долго-долго никому тебя не показывали, дорогая моя. А потом внезапно приехала бабушка Джин: я думала, что сознания лишусь, когда увидела её на пороге. Но тут ты выбежала из гостиной – и оказалось, что она ничего не замечает, только подивилась тому, как быстро и ловко ты научилась ходить…
О, ты с самого первого дня была уникальной, необыкновенной. Настолько, что мы даже не особо удивились, когда появилась мадам Селвин и объяснила, что наша дочь – волшебница.
И ни я, ни Джерри никогда, никогда и ни на миг не пожалели о том, что взяли тебя. Мы только ужасно боялись, с тех самых пор, как ты уехала в эту волшебную школу, мы боялись, что тебя у нас отберут…
* * *
Уже начало светать, а Гермиона всё ещё одиноко сидела на холодной, тёмной террасе и курила сигарету за сигаретой. Внутри опять было пусто. И дымно. И темно.
Несколько лет назад Кадмина Беллатриса Гонт-Блэк решила для себя, что Гермиона Грэйнджер окончательно умерла. Теперь же она поняла, что заблуждалась.
Не тогда погибла Гермиона Грэйнджер. Теперь наследница Тёмного Лорда знала, когда, почему и как лишилась жизни маленькая дочка её приёмных родителей.
Ей не хотелось узнавать, что сделала Нарцисса Малфой с телом ребёнка – едва ли она отнеслась к трупу маггловского младенца более уважительно, чем к тому, что осталось от её собственного дитя. Хорошо хоть чары, наложенные тётушкой, всё ещё не дают миссис Грэйнджер понять очевидное…
У Гермионы дрожали руки. И болели абсолютно сухие глаза.
Забыть, просто забыть и никогда не думать об этом. Забыть так же, как она забывала о многом другом. За последние годы о чём только не приходилось забывать наследнице Тёмного Лорда… И далеко не всегда это были чужие поступки.
Первое время она многократно повторяла себе известную фразу Скарлетт О`Хары(1) – «я подумаю об этом завтра». Когда-то Гермиона очень любила маггловскую литературу…
А потом, вместе с литературой, отошло и развеялось навсегда это оптимистичное обещание.
Нет, ни завтра, ни когда-либо ещё она не будет думать о том, о чём отчего-то побоялась подумать сразу. Она будет делать вид, что ничего не было. Что ей ничего неизвестно.
Она научилась не замечать того, что могло бы её смутить.
Тёмный Лорд не любил в Гермионе эту слабость. Он умел будить в своей дочери созерцающее безразличие, холодное любопытство и беспощадную жестокость. Но все эти качества, то и дело и сами по себе вспыхивавшие в молодой ведьме от тепла серебряного кулона, накатывали волнами, проходили ураганом и затихали. И тогда ей вновь приходилось что-то навсегда забыть.
И она забывала. Гермиона хорошо научилась забывать за эти пять лет.
Но раньше у неё всегда был Генри.
Муж помогал оставаться немножко посторонней всему, происходившему вокруг. Играть с реальностью, порой – не видеть очевидного. Если Гермионе так было нужно. А теперь его нет – и у молодой вдовы всё хуже получается забывать. Ведь она так и не смогла забыть своего супруга, смертоносные обручальные кольца и Драко Малфоя.
Раньше от всего страшного и ужасного Гермиона обыкновенно убегала домой – в ласковые объятия Генри, куда-то невообразимо далеко от всего, о чём не хотела знать и помнить. А теперь всего этого не стало: не на что отвлечься, некуда убежать. Значит… значит, нужно научиться наконец-то по-настоящему понимать всё то, что раньше нужно было только забыть?
Научиться наслаждаться этим?..
Вот только как? Как?..
_______________________________
1) Главная героиня романа Маргарет Митчелл «Унесенные ветром».
* * *
В последнюю субботу марта у Етты поднялась высокая температура.
Гермиона понимала, что это всего лишь режутся первые молочные зубки – но всё равно переживала и тряслась, постоянно норовя мчаться в больницу святого Мунго.
Девочка весь день была беспокойной и капризной, а к вечеру отгрызла голову пластмассовому медвежонку.
К трём часам ночи начали взрываться лампочки. Генриетта плакала навзрыд. Сначала лопнула лампа на лестнице. Потом, через несколько минут – ночник в комнате Гермионы, где она пыталась успокоить ребёнка. А потом лампочки стали взрываться по всему дому, одна за другой. Пришлось напоить крошку очень неполезным Болеутоляющим успокоительным настоем целителя Спенатикуса, а когда девочка уснула, проводить ревизию и восстанавливать осветительные приборы, в рядах которых пали даже уличный фонарь и садовая автоматическая лампа…
* * *
Гермиона спала.
В звенящей ночной тишине комнаты царил серебристый полумрак. Где-то далеко завыла собака. Где-то совсем рядом ухнул филин.
Большое кровавое пятно медленно расплывалось на белом пододеяльнике. В воздухе пахло ржавчиной.
Она проснулась от холодного, липкого страха. Куда-то пропали все звуки вокруг, только непонятный гул стоял в ушах от замогильной тишины спальни. Гермиона с ужасом смотрела на прибывающую багровую жидкость. Её было так много, что, пропитав простыни и матрас кровати, пурпурные струи уже катились на пол.
Внезапно безымянный палец левой руки пробила острая боль. Гермиона схватилась за своё запястье: обручальное кольцо, ледяное до синевы, впивалось в палец острыми клешнями боли. Ведьма попыталась стянуть обжигающий металл – но он не поддавался, а тонкая кожа пальцев, которыми она тщилась стащить ободок, примерзала к прóклятому золоту и отрывалась с неприятным треском. Вот уже все её руки покрылись кровоточащими язвами, глаза застилал чёрный туман… Кольцо прожигало руку до кости, но Гермиона не могла снять его, никак не могла его снять…
Ведьма подскочила на постели. Залитая лунным светом спальня, мерное посапывание Генриетты в колыбели, свежий цветастый пододеяльник… Она сжала левую руку – чужое, купленное только ради мистера и миссис Грэйнджер, кольцо блестело в лунном свете. Гермиона легко сняла его.
А того, другого, здесь не было, и быть не могло. Их обручальными кольцами её муж соединился с иной, вечной невестой – Смертью. И новобрачная полновластно увела его в свой чертог. Навсегда.
Ничего нельзя сделать. Некому мстить. И некуда идти, и бесполезно кричать.
