Те, кто устроил засаду для казаков, сами же оказывались в западне. Заруцкий уже загонял своего коня в поисках бегущих, как зайцы от волка, защитников города. Сопротивление более-менее организованное было ровно до тех пор, пока не прозвучал сигнал к отступлению и, бросая оружие, люди побежали в крепость.
— Ко мне! — прокричал младший воевода Иван Мартынович Заруцкий и устремился к воротам замка, рассчитывая на спинах убегающих ворваться в крепость.
Через день, а скорее всего, даже сегодня к вечеру, должны были подойти основные силы, но и тогда взять замок не представляется возможным. Вести кровавые приступы Заруцкий не собирался.
— К замку! — выкрикнул Заруцкий и почувствовал, как сильно кольнуло в правом бедре.
Арбалетный болт впился в казацкую плоть, но Иван Мартынович посчитал это факт лишь досадным недоразумением, спеша взять свой главный трофей в жизни… хотя главный трофей он уже взял, симпатичный такой трофей с белоснежной кожей и милым лицом.
«Ну ведьма же!» — подумал атаман, прогоняя вновь накатившее наваждение.
Большая часть оставшихся в живых казаков устремилась к замку. Однако, у ворот стояли ощетинившиеся алебардщики, которые не только не позволили казакам прорваться к воротам, но даже начали их теснить.
— Построение! Впереди гусары, далее остальные! — командовал Заруцкий, понимая, что нахрапом опытных наемников не взять, но вот организованной конной атакой, а площадь перед воротами в замок позволяла провести удар отрядом, можно смести алебардщиков.
— Атаман-воевода! Пушки еще не стреляли! Может вороги что уготовили? — успел поразмышлять Пронка Черный.
— Но они по своим же бить не станут? Вона сколько бегут рижцев к воротам,– неуверенно говорил Заруцкий.
Под защиту замковых стен все еще бежали те, кто из охотников превратился в дичь.
Конная лавина двинулась к воротам. Алебардщики ощетинились, но, как только конные казаки начали разгон, наемники быстро побежали в замок.
Приказ развернуться, последовавший от атамана, немного запоздал. Две пушки, что были выкачены в воротах, ударили дробом. Смертоносные шарики устремились в казаков. Однако, хватало тех горе-вояк, кто еще бежали в крепость. Поэтому большинство людей, павших на мощенной булыжником площади торгового города, были как раз рижане.
Но и казаки получили свои смертельные подарки.
— Атаман! — закричал Пронка Черный, увидев, как конь Заруцкого спотыкается и падает на рижскую брусчатку, а сам воевода закатил глаза еще до падения.
Москва
30 апреля 1607 года
— Ай, — вскрикнула София Радзивилл.
— Что случилось? — спросила Ксения Борисовна.
— Нешта сердце кольнуло, — отвечала София.
— К лекарю? Али все прошло! — участливо спрашивала русская царица.
— Добре все, государыня! — с улыбкой отвечала знатная пленница.
Ксения Борисовна, по совету мужа, решила поговорить с женой Яноша Радзивилла, одного из руководителей польского войска, что сейчас вторглось в пределы Российской империи. Первоначально Ксения отказывалась, не хотела использовать Софию. Не то, чтобы царица была вся такая «мягкая и пушистая» и не понимала, что политика — это грязь, кровь, ну и притворство, но не хотела лгать и играть на чувствах женщины, к которой испытывала сочувствие.
Не было для Ксении секрета, что атаман Заруцкий воспылал страстью к жене польского магната. Иван был статный красавец, на которого украдкой посматривали все женщины, да и Ксения, не для измены мужу, а эстетики для, то и дело поглядывала на Ивана Мартыновича Не как на мужчину, а словно на изваяние скульптора. Пусть история полонянки и казацкого атамана и была пропитана туманом романтизма, но одобрять такое нельзя. София венчанная, даже если неправильно, в костеле, а не в истинном храме, все равно мужняя жена.
Постоянного участия Ксении в деле организации лекарской школы не требовалось, и царица засела на вышивание, то и дело испытывая хандру. Вот однажды и сказал государь-муж, застав свою жену за вышивкой, что было бы неплохо открыть в России предприятие, что занималась бы вышивкой и кружевами, хотя бы и рассеянную мануфактуру [мануфактура без разделения ручного труда, с частым использованием и «надомников»]. Дмитрий посоветовал Ксении поговорить с Софией и узнать, как в Слуцке производят пояса, чтобы наладить такое производство и в России [Главный герой тут ошибается. Слуцкие пояса начали производить только в XVIII веке, несмотря на то, что мода на пояса уже была, но изделия приобретались персидской или османской выделки].
— Скажи, София, а какие ремесла развиты в твоем городе Слуцке? — перешла к деловому разговору царица.
— Как и в иных городах, многие. Есть скорняки, гончары, кузнецы, ткачи… — отвечала полонянка.
— А пояса твои мастера ладить умеют? — продолжала допрос Ксения.
— Есть в Слуцке ткачи, да все более иную одежду ткут. Бывало, что вышивали пояса, что из Туреччины привезут, но то редко, — сказала София, стараясь понять, к чему клонит царица.
Ксения Борисовна и сама знала, что дорогие материи, которыми мужчины опоясываются, привозят из Персии, реже из Османской империи, но женщина уже настолько верила своему мужу, считая того все знающим, что не стала перечить в том, что в Слуцке налажено производство поясов.
— Удумала я открыть производство поясов дорогих. Есть у нас ткани, что персы привезли, да и золотые и серебряные нити, вот и посчитала, что в этом деле ты мне помощницей станешь, — сказала Ксения.
— Как же это, царица? В полоне я, выкупить могут в любое время, — говорила София с нотками обреченности в голосе.
До сих пор ее муж, Янош Радзивилл, не проявил никакого интереса к судьбе жены. Хотя бы для приличия прислал переговорщиков. Но, нет. И пусть женщине в Москве даже больше нравилось, чем где-либо, но родной Слуцк София любила и хотела бы туда поехать.
— Ты хотела бы остаться тут, в России? — спросила Ксения, уже понимая, что дело не в России, или православии, к которому тянется София, а в мужчине.
В этом времени еще никто не знал о таком психическом расстройстве, которое в будущем назовут «Стокгольмский синдром». София влюбилась в своего похитителя. Эта страсть пугала женщину, ибо умом она понимала, что Заруцкий, сколько бы его к себе не приближал царь, ей не ровня, что любить похитителя и разорителя нельзя, что она может быть игрушкой в руках любвеобильного казака. Все разумом понимала, но… не могла ничего с собой поделать. Ждала его, когда казак ее… и не из-за боли — он брал ее силой, но женщина находила в этой силе и ласку, заботу. София в такие моменты кусала до крови свои губы, чтобы не показать собственную негу в его сильных руках, хотя стоны то и дело вырывались из женских уст.
А когда София представляла Яноша Радзивилла, то ей становилось так противно, что хотелось быстрее обтереться мокрыми полотенцами, как будто смыть с себя пот ненавистного мужа.
— Я мужняя жена, нельзя! — отвечала София.
Ксения перекрестилась, не обращая внимание на недоумение собеседницы. Все-таки дедова кровь, малютина, иногда, но рвется наружу. Царица, вдруг, подумала, что можно же Яноша Радзивилла убить и София станет свободной от любых обязательств. Мало того, нахватавшись циничного меркантилизма у мужа, в красивой головке Ксении Борисовны промелькнули и мысли, что вотчина Софии — Слуцк и окрестности, можно было обокрасть на людей. Пусть бы переехали крестьяне и ремесленники в Россию! А уже где нарезать земель для этих людей и какую вотчину отдать во владение Софии, в девичестве Олелькович, найдется. Много земель обезлюдело, города полупустые стоят. Всех может приютить Россия. Вот из-за таких мыслей греховных и перекрестилась царица, правда, думы об убийстве мужа Софии у нее из головы не выветрились.
— В России твое венчание не признается. Да и с патриархом поговорю, он найдет, что и как сделать. Да и сколь много ранее людей переходили их Литвы на службу к русским государям? Много! И людей с собой забирали, — привела свои доводы Ксения.
