Так что времени нет, нужны быстрые победы и выход на русские украины, причем как можно быстрее, не взирая ни на что.
— Нет у нас недель, шановное панство. Или нужно напомнить про сечевых готовых к бунту? Если не напомним казакам, кто хозяин в доме, получим супротив себя еще тридцать тысяч сабель, — на последних словах Острожский припечатал кулаком о дубовый стол.
— Гетман, как можно идти в бой, если рядом оспинный? — спросил Янош Заславский, волынский воевода. — А что до казаков? Так гонял я их при Наливайко, нынче так же гонять буду. Усмирим!
Слова Заславского не были приняты, как бравада, он доказал на деле, что является достойным воином. Скорее, это его можно было назначать гетманом, но герой не слишком богат и не мог внести такой вклад в войну, как это сделали Острожские. Янош Яношевич Заславский бился и с турками, и с казаками, и с крымцами. Не один десяток схваток провел славный воин, так что имел право говорить и быть услышанным.
— А я поддержу идею гетмана, — вступился за своего зятя Яноша Острожского каштелян войницкий Себастьян Любомирский. — Степнякам, что привели московиты нынче на юге, будет сложно пройти крепости, тем более усиленные дополнительными полками. Но скоро и эти дикие кочевники могут подойти сюда. Коли не наступать, то мы дождемся позора осады Збаража и Острога и не сможем наступать, а только обороняться. Против татарвы, да со всем московитским войском, выставить нам нечего. От гусар татары сбегут, но пятигорцев, чтобы за ними гоняться, мало, да и казаков считай у нас не много. Они перекроют все дороги и разграбят земли, опустошая их, может и до Львова.
Любомирский умолчал о том, что шляхетские отряды могли бы противостоять русским степнякам. Не очень хорошего мнения был каштелян относительно боеспособности рушения. Нет, каждый шляхтич — боец, но организованности в них никакой.
Вечером во всех местах расположения польско-литовского войска начались карантинные меры, сильно затруднившие выход к Киеву. Более двух тысяч воинов успели заболеть оспой, что сильно подкосило обороноспособность, но не критично, чтобы вовсе отказаться от планов.
А еще через два дня воинство выдвинулось, при этом отслеживали вероятных больных и только за легкое недомогание могли оставить в иной деревне до момента выздоровления. Этим Острожский, сам того не осознавая, очищал польско-литовское воинство от трусов. Были реальные больные, причем и оспой, но нередко воины симулировали и оставались на постоях в деревнях.
Яков Корастылев, по прозвищу Зверь, был уверен, что его диверсия вовсе остановит польско-литовское воинство, и сильно разочаровался, когда враг все-таки выдвинулся в поход.
Лазарь Щука прибыл в Киев еще по осени и уже тогда принялся выстраивать оборону. Причем, встречать вражину предполагалось на западном берегу Днепра. Так распорядился Болотников, бывший ранее наказным воеводой в Киеве. Не хотел Иван Исаевич Болотников подвергать город опасности, а желал сразиться с ляхами так, чтобы и бежать от супостата было некуда, если только в реку.
Уже тогда Лазарь, пожилой, но все еще в силе, воин, высказался о несуразности такого решения, особливо в паводок, когда Днепр становится еще более широким.
Но Болотников был неумолим и лишь приказал сладить многие плоты. Иван Исаевич был уверен, что сдержать ляхов получится, так зачем им давать возможности переправится на другой берег, чтобы иметь оперативный простор. Можно же только оставить осадные войска у Киева, а остальное ляшское войско растечется по округе и людей погонят. А тут посевная и нужно поля засевать, иначе голодно будет.
Так что у каждого была своя правда, ну а то, что Щука был в подчинении Болотникова, определило стратегию.
Всю зиму готовился инструмент. Из Тулы пришла большая партия металлических лопат, смастерили более сотни деревянных тележек. Еще до схода снега начали присылать в Киев чеснок [железные колючки-шипы]. Этих «средневековых мин» было столь много, что никто ранее и не думал, что так можно воевать. Одно, или даже два направления можно полностью перекрыть чесноком, рогатками и волчьими ямами. Тем самым вынуждая противника наступать в одном месте, где и сконцентрировать всю артиллерию.
А в начале марта прибыла розмысловая рота Преображенского полка, которую возглавлял капитан Дмитрий Розум. Сперва к гвардейцам, особенно к молодому командиру, все отнеслись с пренебрежением, мол «пригнали юнцов, как будто мы тут сами не сладим оборону». Но капитан Розум уже через два дня подготовил обстоятельный доклад по линии обороны, как сказали бы в будущем, «эшелонированной».
Тут и плевые пушки в укрытиях и рвы, ямы, пути отхода и минирование подходов. Вообще, когда говорил капитан, только у Лазаря Щуки были осмысленные глаза, да и то не всегда. Остальные не понимали зачем, почему, да и как вообще такое возможно. Так что Болотников чуть к лешему не послал мальца, но тот достал бумагу, подписанную самим государем-императором.
Дмитрий Розум не хотел козырять царской грамотой, он желал добиться уважения у тех людей, которые командовали в Киеве, но, когда не срослось, пришлось, чтобы общее дело не тормозилось, предоставить бумагу.
Это было в начале марта, а сейчас Болотников только диву давался, сколько всего тут сделано. Иван Исаевич, так, интересу для, попробовал со своей сотней самых верных и умелых казаков, пройти все линии обороны. Просто быстро пробежать с пищалями наперевес. Это было сложным, очень сложным и долгим. При этом ловушки Болотникову и его людям были известны. Так что Иван Исаевич напоил молодого, да раннего, войскового розмысла, а после и девку предложил, из тех, что сам…
Когда прибыл Пожарский, то Розум вновь был удостоен похвалы, но лишь после того, как объяснил все князю, как и тактики и маневры во всех укреплениях. Выдвинутые вперед флеши, которые предполагалось оставлять и взрывать при отходе, ретраншементы и на их подходах волчьи ямы и рогатки, чтобы враг не мог сразу идти в атаку во многих направлениях, а был вынужден растаскивать препятствия вручную и подставляться. При этом, капитан предусмотрел, чтобы место с рогатками хорошо простреливалось и было достаточно вывести роту стрельцов на позиции, чтобы еще больше проредить врага и уйти за ростовые щиты. И все должно взрываться, гореть, в том числе и при помощи горючей жидкости.
— Ну ты, Митька, накрутил тут! — в задумчивости сказал Пожарский, смутно представлявший тот бой, который придется давать вот на таких укреплениях.
Нет, безусловно фортификации были уместны и в большинстве понятны князю. Однако, Пожарский видел еще больше возможностей для боя, если кое-какие участки обороны использовать хитро и слажено. И тогда начались тренировки. Две недели воины бегали и исполняли приказы, согласно командам и барабанному бою со свистком. Порой простейшее задание: перебежать с одного места на другое и там укрыться, исполнялось по двадцать раз, чтобы добиться автоматизма.
— Князь, Дмитрий Михайлович! — еще не соскочив с коня, выкрикивал взмыленный от быстрой скачки Болотников.
— Что? — чуть отрешенно спросил Пожарский, высматривая в подаренную государем зрительную трубу, как идут очередные тренировки на укреплениях.
— Так ляхи идут! В двух днях они! — сказал Иван Исаевич Болотников, лихо спрыгнув с коня.
— Отпей водицы, лихой атаман! Не терпится сабельку измазать в крови вражьей? — усмехнулся Пожарский, у которого, между тем сердце забилось чаще, но показывать волнения он не собирался.
— Так пощипать же могу! — сказал Болотников, а скорее, предложил воеводе начать боевые действия еще на подходе противника.
— Так у тебя есть добрые вои, что могут то сделать. Бери их, да из кассимовцев отбери людишек. Токмо не попадитесь в засаду! Видишь, что не сладишь, не бей! Тут их бить станем, — князь Пожарский научал Болотникова, под тяжелый взгляд атамана.
Болотникову, конечно же, не особо понравился тот факт, что не он будет командовать русским воинством. Он понимал, что тут должен быть кто-то из знатных и Пожарский был из тех, с кем можно работать, кто не станет самоутверждаться за счет иных и слово свое держит крепко. Но все равно, Иван Исаевич считал себя опытным воином, которому не нужны научения, хоть бы и от Пожарского.
